Тихая Химера. Очень маленькое созвездие – 2

Ольга Апреликова

Если для отца самым страшным испытанием оказывается отцовство – то как же стать ему настоящим сыном? Чем – или кем – пожертвовать: светлячком, куском космоса, улиткой или цветком с могилы матери? И как обойтись с узлами психики, распутывать или рубить?История выживания мальчишки-созвездия, написанная в синтезе жанров мягкой научной фантастики и романа воспитания.Серия «Очень маленькое созвездие»:1. Горькое логово2. Тихая Химера3. Золотой братик

+ Брат

Какое жалкое чудовище. И мазутом воняет, и еще всякой дрянью…. Тот или не тот? В глаза посмотреть? Никак: липкие космы, грязь, темный угол, помойка. Надо забрать. Любого.

А он чуть слышно шипел, бил по рукам, норовя поцарапать — промахивался. Не обращая внимания на машущие растопыренные грязные пальцы, Ние снял с себя куртку, накрыл сверху и схватил, вытащил наружу — ребенок забарахтался, но сразу обессилел. Ние замотал его в куртку покрепче, прижал к себе и понес по темным душным коридорам мимо всех этих, стоящих на коленях… Куртку жалко, но прикасаться к нему голыми руками… Без приключений Ние перенес вонючий комок на борт, в чистый воздух и яркий свет, и опустил на белый пол, едва вышел из шлюза. Проследил, как отшлюзовались, как удаляется тяжелый уродливый корабль: того и гляди развалится… Добить? Служба сама разберется. Они невдалеке.

Вернулся к вонючему зверьку. На ноги заморыш так и не встал — съежился, бессильно приник к высокому комингсу. Ние наклонился посмотреть. Ни глаз, ни серой мордочки не разглядеть: с головой спрятался в вонючие вышитые отрепья и его белую куртку. Да полно, ТО ли это дитя? Куртка скрывала хилое существо почти целиком, только космы видно, в этом так воняющем мазуте и еще какой-то дряни. Как противно. Жалко и противно. Это калека, а не Черное Дитя…

Кличка «Черное Дитя» отцу ненавистна. Он вообще ненавидел ситуацию в целом, но терпел, пока истории про Черное Дитя в Бездне не начали пересказывать все громче. Он пожелал, чтобы россказни остались фольклором, а ребенок был возвращен домой: подрос, уже опасно оставлять без собственного надзора. Конечно, для всех и без того это существо, Черное Дитя — фольклор. Рассказывать-то о нем рассказывали, но на вопросы по существу крутили пальцем у виска. Сказка же, фольклор. О реальном существовании чудовища — и о том, кто он такой — знали только сами, и частично — Служба. Но сейчас, сию минуту Ние был не уверен, что там на полу действительно то, стольких тягот и бед стоившее, создание. Тот ли это ребенок? Эта чуть живая, искалеченная козявка была всемогущим гением? Да разве он мог позволить сделать с собой такое, чтоб сейчас кучкой отрепьев валяться на полу? Какая вонь…

И голос крови — молчал. Как убитый. Родства Ние что-то не чувствовал. Ноль. Будь ребенок в самом деле тем самым, разве не узнал бы Ние его в первый же миг? Ние пока Службе не сообщил и не остановил поиск — не был еще уверен, что спасенный детеныш — тот, кого искали. Вряд ли.

Но хоть кого-то спасли. Тоже чудо: обычно пиратские суда уничтожались без досмотра, и, если б не последняя вероятность, что ребенок может оказаться на борту удирающей из района операции развалины, они расстреляли бы ее, не приближаясь, едва опознав. Еще никогда пиратское судно не захватывали так аккуратно, а те не вели себя так послушно. А что им оставалось, если вслед за крошечным судном Ние из таймфага вышел тяжелый военный фрегат? Ние пошел на борт один, в рое зондов, камер и оружия. Показал стоящим у шлюза на коленях крупный снимок ребенка. Те закивали, мол, да, ребенок еще на борту, и скорей повели Ние, в надежде на милость, по лабиринту грязных темных коридоров — куда-то за камбуз, к контейнеру… Тьфу, не вспоминать. Ние, конечно, любого живого ребенка оттуда бы вытащил — но разве это ТО дитя? Вонючий звереныш… Но никаких других детей на борту не оказалось, аппаратура Ние проверила все. Зато обнаружилось изуродованное оборудование с драгоценного кораблика из флота Укора — как доказательство, что калека у ног, пачкающий мазутом белую палубу — тот, кого искали…

Да как сейчас убедить себя, что это — то самое, страшно нужное Дома, ужасное дитя? Это долгожданное сокровище правда на борту? Вот это костлявое тельце в отрепьях — чудо? Вот это полумертвое существо — упование предков? Он выжил? Может, лучше бы погиб, чем превратился… В грязь на полу… И разве он мало причинил им страданий и хлопот до того, раньше? Да одним своим рождением он… Ние одернул себя. Ладно, если это правда он — то и такой, наверно, отцу нужен. Вместе со всей той бедой… Ох, не думать. Не думать. Ребенок не виноват. Ребенок не может быть виноват. Он просто родился. Он все равно нужен отцу. Им всем. Отец послал именно в этот район Дикой Бездны, где они почти случайно наткнулись на пиратов. Они — на маленьком курьерском суденышке — а не какой-нибудь тяжеловооруженный дежурный корабль, который разнес бы пиратское судно в пыль еще за парсек.

Но как сейчас во вздрагивающем зверьке узнать носителя страшного имени? Или — красивого малыша — Черное дитя — в сверкающих драгоценных одежках, избалованного и всемогущего, со смеющимися глазами, которого еще недавно в буквальном смысле носил на руках Ар Укор, верховный адмирал одного из так называемых «свободных» — а по сути диких — легийских флотов? Единственного из флотов, к которому благоволил Дракон, то есть его спецслужбы, позволяя почти свободно (никто не заметит корабль Дракона, если он того не захочет) дрейфовать в Бездне — ведь Черное Дитя находилось у них. Корабли Дракона не только не оттесняли этот флот в Бездну, но и позволяли подходить для торговли к своим дальним базам. А откуда у Укора столько средств, чтоб покупать не только новые корабли, но и произведенное в Драконе навигационное оборудование, не просто чудовищно дорогое, но и обложенное запредельными пошлинами, знает лишь Служба — это оборудование, выкорчеванное и испорченное, Ние сам видел в трюме у пиратов, а вот в кармане обломок симбионта — как улика, что ребенок — тот…

Именно тот, по кличке «Черное Дитя». С таким жутким настоящим именем, что язык не повернется произнести вслух… И даже в мыслях — не по силам.

Тот, ради возвращения которого Домой было предпринято столько сложных действий. Тот, кого оставлять без своего надзора опасно и глупо. Укор, естественно, возражать Службе не посмел и согласился обмануть маленькое чудовище. Черное Дитя получил в подарок маленький хорошенький кораблик с кучей современнейших навигационных игрушек, но со слабеньким двигателем — подарок его заинтересовал настолько, чтоб переселиться туда с флагмана, подальше от Укора. Как только ловушка сработала — месяц линейного времени назад, в согласованный со Службой срок — дикий флот угодил в пространственно-временную аномалию и был рассеян, частично пропал — в том числе и флагман — с тем, чтобы потом собраться в условленном месте. Остатки разогнали вовремя появившиеся два боевых фрегата Дракона — но маленький кораблик с ребенком на борту чуть раньше достался пиратам — откуда их принесла нелегкая? Случайно или нет — Ние уверен не был, но, зная отца… Допускал все. Пиратам всегда нужно навигационное оборудование и танки с жидким воздухом. А тут суперприз: ребенок с пилотским симбионтом на голове. Навигатор. Да чтоб обладать таким живым чудесным компасом, любой дикий (да и цивилизованный) флот полным составом продаст души. Тайм-навигаторы Дракона знают все пути в Бездне и выведут к дому любой корабль откуда угодно. Шикарная добыча. Мальчика некому было защищать, и, утащив к себе на борт, пираты сразу сунули его в устаревший ротопульт — и потому ни один корабль Дракона не смог сразу настичь их судно. Службе досталась лишь выпотрошенная скорлупка игрушечного кораблика, слишком маленького, чтоб заинтересовать пиратов.

Корабли в таймфаге следов не оставляют. Ребенок тяжелый старый корабль пиратов с места событий увел, но, конечно, оказался плохо совместим с грубыми, чуждыми его нейрофизиологии, старыми симбионтами. Он пострадал. В этом была беспощадная, узнаваемая отцовская тактика: дался бы сейчас в руки ребенок, если б не был искалечен? Да никогда. Ни они, ни тагеты спецслужб, ищейки с жуткими глазами — ни сам Дракон его поймать, будь он здоров и в разуме — не смогли бы. Пробовали, знаем.

Вот он в руках, наконец. Отец знал, куда посылать. Но — насколько он пострадал? Радоваться ли, что удалось, почти двадцать суток спустя, настичь его еще живым? То, что съежилось на полу, едва дышит. А если он искалечен непоправимо? Зачем отцу безмозглое, сломленное, никчемное существо? Что разумного могло в нем остаться? Пираты выкупили им себе жизнь — за жалкую цену… Они простодушно сознались: неделю, как перестали кормить, чтоб голодом заставить снова работать. А он — никак. Наверно, мозги скисли. Хотели прикончить уж, чтоб не тратить воздух, да руки не дошли, так выкинули… Он живой еще? Да, вроде живой, пожалуйста. Вам нужен только ребенок? В самом деле? Может быть, в придачу… Проваливать? Как угодно вашей светлости. Сей момент.

Ние думал, напряжение отпустит, едва ребенок окажется в руках. Но после того, как он — отворачивая лицо от вони — перенес этот жалкий ворох тряпья и костей на борт, стало только хуже. Ведь так хотелось найти это небесное чудовище и привезти отцу. Победа, успех. Ага, как же. Реальность мерзка: на борту — полудохлый калека, извлеченный из контейнера с отходами, и не совсем понятно, нужен ли он отцу таким.

Или вообще.

Какой позор… Куртку жалко… Отмыть его, по крайней мере… Пока не умер… Удастся ли еще живым довезти. А — стоит? И — куда? Прямо Домой? Вот уж наверняка нельзя. Никто Дома не должен его увидеть таким, да и тащить его туда опасно, каким бы он ни казался сейчас беспомощным. Он страшно опасен. Где же тогда прятать этот позор? Ладно, пусть отец сам решает, куда этого хлипкого уродца… И жить ли ему вообще. Это хорошо, что безмозглый… Здоровый и умный мстил бы за свою поимку, и тогда… Кто б с ним справился.

Отец все спланировал, да. Это его беспощадный расчет. Это он… Так безжалостен. Не было другого способа вернуть эту гениальную тварь домой. Добровольно он бы никогда не вернулся. Но… Пираты? Зачем отцу так рисковать самой жизнью ребенка? А если… А если отец и не хотел давать ему шанс выжить? Если б… Если б Ние вернулся домой с неудачей… Разве не было бы для всех — и прежде всего для отца — облегчением, что… Что крошечного ужасного существа больше нет?? Нужен ли отцу — Дома или в Бездне — этот ужасный, страшно опасный звереныш с прекрасным именем — живым? Здоровым? Ха, сейчас все еще куда больше шансов привезти домой лишь замороженную тушку этого зверька, а не живую, хитроумную, разозлившуюся на всех и на все погибель… Нет, Домой его живым и здоровым, хоть в полном, хоть в частичном обладании жуткими способностями, нельзя. Только дурак будет ему доверять. Лихо его знает, что он Дома выкинет.

Ладно, звереныш, по крайней мере, пойман. Пусть пока дышит, выживает. Надо как-то лечить. И на что он, калека, теперь может отцу пригодиться? Ние стоял и смотрел на мерзкий комок тряпья и костей у себя под ногами. Еще немного, и вонючая зверюшка так же беззвучно, как хнычет, умрет тут в углу. Насколько пострадал его мозг? В разуме ли он? Лечить надо… Позволить, по крайней мере, врачу подойти к нему. Ние медлил, уже зная, что будет ненавидеть себя за это промедление. Но он тоже ненавидел кличку «Черное Дитя». И всю ситуацию в целом. Правильно ли он понял волю отца? Ребенок опасен.

Отец правильно просчитал: приручить эту тварь можно будет, если только он станет беспомощным. Безопасным. Ничего не будет помнить — значит, станет доверять. Укор вон его берег как зеницу ока, приручил, и сам детеныш только с ним и разговаривал.

Теперь то же самое, наверное, надо суметь сделать ему. Приручить его. Подлечить, чтоб зря не сдох. Вернуть отцу — пусть сам решает. Довезти бы… Да ладно, выживет. А если нет? Уж чудес теперь точно не будет. Ничего не будет. Никакого этакого великолепного будущего, которое этому чудовищу предлагалось… В этом маленьком черепе от мозгов только сопли остались. Тогда зачем он отцу, такой? Может, для всех было бы лучше, если б… Если б они… Все-таки не успели его спасти?

Ние смотрел и смотрел на грязную куртку. Зверек, не шевелясь, лежал комочком под этой грязной курткой. Ние вдруг, вздрогнув от укола ужаса в самое сердце, заметил, что сквозь петлю для пуговицы на него пристально смотрит темный глаз. Давно ли? Он, почти невольно, осторожно присел рядом:

— Здравствуй.

Глаз моргнул.

— Ничего больше не бойся.

Глаз исчез, и мальчик закопошился под курткой, отворачиваясь от Ние. Но зато он уже не визжит и не царапается. Успокоился? Что-то замышляет? Конечно, симбионты при перегрузке могут разрушить сознание, могут изувечить любой мозг. Даже у взрослых от перегрузки нервный ствол позвоночника расплавляется в зеленоватую водичку — что уж говорить о недоношенном заморыше. Поймет ли он?

— Мы не хотим, чтоб ты жил на полу, как зверек, — мягко сказал Ние. — Мы не пираты. Не бойся, — Ние осторожно протянул руку и коснулся шершавой ткани куртки — он вздрогнул, но не отполз. — Мы можем помочь.

Куртка шевельнулась. И вдруг он резко откинул ее и сел. Ние отдернул руку, опасаясь укуса, но мальчик лишь вонзил в него леденящий прозрачный взгляд, распоровший Ние, кажется, до самой правды. Даже — до стыда за правду… Нет, не может быть. Примерещилось. Жуткие глазки, да, — ужасающей силы взгляд, враждебный, ледяной, бесцветный, но — ребячий, жалкий. Ние как мог ласково пообещал:

— Мы хотим тебе помочь. Будет все, как ты захочешь.

Звереныш усмехнулся, приподняв породистую темную бровку. Ние почти не смутился. Что, можно успокоиться за его рассудок? Тогда следует бояться другого. Он заставил себя рассмеяться:

— Да правда, малыш. Я ведь понимаю, кого сейчас вижу перед собой. Чтобы к чему-нибудь тебя принуждать — надо быть идиотом. Даже если сейчас ты болен и никакой особой ценности не представляешь.

Мальчик пожал узкими плечиками, и вялый, равнодушнейший жест так же мало вязался с мордочкой в мазуте, в грязных дорожках соплей и слез, с синяками под глазами, с засохшей кровью на щеке, как и предыдущее царственное движение брови и холодный пристальный взгляд. Все это странно. Что, он в разуме? Но жизни-то в нем уже немного, да.

Ние все еще до конца не узнавал его. Никакого голоса крови. Опаска, досада… Последний раз он видел пятилетним — увертливое мелкое существо, упорно прячущее взгляд, убегающее — вроде те же синие глазки, темные бровки — но других черт сквозь всю грязь и полосы мазута в костистой грязной мордочке не разобрать. Умом Ние понимал — да, это он. Это сын тех же родителей, что и он сам. Но почему сердце молчит? Ведь это — младший братик, брат…

Вот это грязное, вонючее на полу — брат?!

Ох, нет. А куда денешься…

Брат со страшным именем, которое предполагает блистательное будущее для всего государства?

Теперь не дождетесь…

Какой позор… Служба, конечно, не допустит утечки, никто нигде ничего не узнает, но все равно — как стыдно… Как противно… Безмозглый вонючий калека — наследник Дракона? И везти — это — отцу? Ох… Но… Но ведь можно просто оставить тут на полу… Долго сам не проживет.

Звереныш вдруг поник, уронил взгляд вниз как страшную тяжесть — на свои грязные лапки. Тихонько спрятал их, сжался, попытался отвернуться, но только скособочился и прижался лбом к стене. На миг Ние испугался, что уродец проник в его мысли, но — в таком состоянии, с контуженным мозгом? Вряд ли…

— Понимаешь? Тебе бояться нечего, будь ты кем угодно.

От его грязного лба осталось мазутное пятно на стене, когда он вдруг сполз на пол и опять скорчился в комок.

— Но я знаю, кто ты, — вздохнул Ние, через силу прикасаясь к его отрепьям, аккуратно поднимая с пола. Почти ничего не весит: кости и вонь. На полу грязь… куртка к черту… Рубашку тоже надо выкинуть. — Ты — Черное Дитя, Черная звезда. Миф. Чудо. Таг. Навигатор.

Его напугало последнее слово, так он дернулся. Вонючий, легкий и горячий, судорожно вздохнул и быстро-быстро отрицательно замотал головой. Пришлось голой ладонью прикоснуться к липкой клочкастой башке, чтоб остановить это жуткое мотание. Он замер. Ние тихонько велел:

— Не бойся. Никто не обидит.

Он сжался. И вдруг снова прямо взглянул на Ние, но уж и тени разума не было в этом взгляде: пустые глаза, небесно-синие, младенческие, больные… а ведь правда, у него ведь болит все…

Он был жалким, противным. Совсем беспомощным, грязным, вонючим и невесомым. Обвис на руках. Ние понес его вглубь корабля. Врач встретил у медицинского отсека, и ребенок встрепенулся — но сразу глазки опять погасли. Ние положил его на стол в санитарной комнате: он безучастно смотрел в потолок и словно бы спал наяву. Грязная тряпичная кукла. Раз только сильно вздрогнул, забарахтался — но наткнулся взглядом на вставшего у стены Ние и затих. Врач дал ему попить — зверек чуть не захлебнулся, почти полбутылки пролилось зря — потом, стараясь не тормошить (вдруг травмы), разрезал липкие отрепья и извлек его из невыносимо грязных, золотом шитых, облезлых оболочек; осторожно положил костлявое страшненькое тельце с отнявшимися ножками в теплую, тут же заклубившуюся бурым и черным воду.

Врач Вильгельм был тагетом, да еще сейчас надел на голову свой рабочий симбионт, осуществляя диагностику в полной мере — выражение его мгновенно помрачневшего лица Ние на миг ужаснуло. Он снова посмотрел на ребенка. Грязный, худенький, вообще какой-то крошечный, костлявый, с жалкими ребрами, обтянутыми кожей в синяках, в расчесах, с болтающимися ножками, с грязной тряпкой на запястье — Ние перетерпел мгновенную брезгливость. Вот это жалкое тельце несет в себе всемогущество? Что ж он пережил, когда пираты атаковали его кораблик? Почему не расправился с ними, если был всемогущ? Почему не защитил ни себя, ни экипаж? Что с ним делали потом? Вон на висках и затылке выбриты плешины под контакты пиратских дешевых, отвратительных, страшно опасных навигационных симбионтов… Он не мог, не мог лететь, ведь голова, должно быть, раскалывалась… Да еще и голодом морили… Врач осторожно умыл его, потом сменил воду и вылил в нее бутылку антисептика:

— Пусть полежит, чтоб грязь отмокла… Поддержи ему голову… Нужны еще лекарства. Пойду приготовлю…

Пока он ходил, Ние, борясь с сочувствием и брезгливостью, поддерживал тяжелую большую головенку и осторожно отмачивал присохшую тряпку на худой руке. Звереныш молчал, закрыв глаза, и Ние все казалось, что он беззвучно плачет. Что ему очень больно, но он терпит эту боль молча, как терпят животные. Под бинтом обнаружилась рваная гноящаяся рана, не понять даже, чем нанесенная; врач только присвистнул и залил ее антисептиком. Ребенок дернулся, но не издал ни звука. Вильгельм сказал:

— Откладывать нельзя. Сейчас обработаю, потом отмоем его всего, и попробую зашить… Давай руку тоже придерживай.

Он быстро обработал рану обезболивающим, потом долго промывал, наконец залил какой-то пеной и велел:

— Не давай опускать руку в воду. Да что ж он такой грязный-то…

Они сперва попытались распутать и отмыть его сбитые в колтун, залепленные мазутом космы, но потом, сдавшись, долго и осторожно их стригли. Отмываемая коротенькая шерстка сперва показалась светло-мышиной, серенькой, но вдруг сквозь густую белую пену под осторожными пальцами врача мелькнуло черным. Сине-черным, глубоким, пугающим. Врач замер. Потом не спеша, аккуратно и нежно, промыл от пены колючие, очень густые волосы. Взъерошенная, клочкастая мокрая голова ребенка оказалась совершенно серебряной, отливающей металлом — только ото лба к затылку шла черная драконья полоска.

Они позволили себе переглянуться.

— Вот теперь все ясно, — сказал Вильгельм. — То есть неясно ничего… Вот он почему волосы себе мазутом выпачкал… Ваш?

Ние кивнул.

— Похож на Сташа, — заключил Вильгельм. — Один в один отлит.

Ние с недоумением посмотрел на тельце в грязной воде. Что позволило врачу сделать такое заключение? Как он вообще сопоставил этого заморыша и отца, могучего великана? Но полоска эта… Только у самого Сташа была такая же полоса на голове и у его отца Яруна. Ни у брата отца, Кааша, ни даже у других его детей такой полоски не было — сам Ние, первенец Сташа, так вообще был рыжим… Седая масть с редчайшей этой полоской темной обличала в больном измученном зверьке то самое волшебное и всемогущее чудовище. Предсказанное за тысячу лет, итог каторжного труда бесконечных поколений, невозможное, страшное, долгожданное. И — в единственном экземпляре. Второго такого больше не произвести на свет. Некому. Но какой теперь толк от всех этих предсказаний? Может, клонировать этого? Пусть отец сам решает, а пока главное — этого живым довезти.

Они два раза меняли драгоценную воду, молча отмывая ребенка. Вонь почти исчезла. Доктор становился все мрачнее и не торопился пускать в ход никакие свои спасительные медицинские приборы, никакие лекарства. Что, уже все бесполезно? И можно только простым уходом смягчить страдания?

— На тебя тоже похож, — буркнул врач. — Косточки длинные, оттенок радужки тот же… Надеюсь, окажется в вашу породу, живучим… Хоть согрелся…

Стало почему-то очень страшно.

Кольнуло сердце.

Он маленький. Как он вытерпел столько ужаса?

Никому, никогда нельзя говорить, откуда он его вытащил. Даже вот Вильгельму. С камер все о той минуте удалить. И надеяться, что сам мальчишка, если выживет, никогда и не вспомнит. Бывает же травматическая амнезия. А отцу? Тот всегда все знает. Ну… Такое лучше бы и ему не знать. Спросит — сказать придется. Но — без подробностей.

Они бережно вымыли слабенькое тельце еще раз, обсушили, обработали синяки, ссадины, врач еще раз промыл и зашил застарелую рану на запястье — ребенок спал. Или был без сознания? Они завернули его в простынку и уложили на высокую кровать в медицинском отсеке. Он стал похож сейчас на маленькую белую мумию. Веки фиолетовые. Ние посмотрел на маленькое тельце в простынке, и невольно наклонился послушать, дышит ли (вони нет, только антисептик и лекарства), потом взял с полки одеяло полегче и осторожно укрыл его. Врач осторожно вытянул из-под одеяла маленькую руку и взял из тепленького пальчика каплю крови для анализов.

Кровь светилась.

Теперь Ние стало совсем жутко. Это ведь правда — про всемогущество. Это — наполовину убитое, без сознания, тельце — в нем все равно живет чудовище. Если б был здоров и вырос — стал бы куда опаснее и могущественнее отца. Поднебесная черная тварь, космическая зверюга, вечный властитель. Никто в здравом уме не хочет таких встреч. Такие существа, как это, должны жить где-нибудь в небесных башнях… Или в легендах. А не в реальности. Но реальность… Он при смерти. Его спасать нужно, лечить, выхаживать… Он — младший брат.

— Что, тот самый, пятый?

Ние кивнул.

— Сташ ведь никогда не объявлял его рождение. Раз его прозвали «черным», то, может, это прозвище за ним еще из Дракона, и дано в знак траура? Скорби?

— Не знаю. Вряд ли: о нем и не принято было говорить вообще. Ладно, так что ты скажешь?

— Да боюсь, ничего хорошего… Был бы он нави, так я бы заключил, что… Реабилитации не подлежит. Незачем мучить. Говоришь, он понимал тебя? Тебе не показалось?

— Он выживет?

— Не знаю. Он от одной боли давно должен был умереть. Мозг-то почти испекли… Ерунда, что били или вот ручонка, главное — голова…

— Ему сейчас больно?

— Кажется, уже нет. Все как прогорело. Кора пострадала тоже, да и глубже… Ножки-то отнялись. Посмотрим. Сердечко очень слабое. Посмотрим. Почему еще живет, не понимаю.

— Да как же помочь?

— Поддержим сердце… Обеспечим питание мозгу… Не бойся, умереть не дадим, до Дома довезем…

— Нет, не Домой. Не знаю куда, но — не Домой. Ближе к Дому свяжемся, решим. Нельзя его даже такого Домой.