У Истока. Хранители. Том 2. Таёжный пояс

Оливия Тишинская, 2023

Продолжение саги о Хранителях. Теперь они знают, что они здесь не просто так. Ничего не бывает просто так. Сути и цели своего предназначения им пока знать не дано. Судьба разводит тех, кто был предназначен друг другу. Им так сказали. Но правда ли это? Как докопаться до сути? Где искать учителей? Как понять, что ты на самом деле избранный? Можно ли отказаться от дара и стать как все? Теперь, когда каждый из них остался один на один с тысячей неразрешённых вопросов, порой приходится откладывать сакраментальные вопросы бытия в дальний ящик и просто пытаться выжить. А порой и найти хотя бы одну причину вообще жить.

Глава 4. У основ

Дому деда лет было тоже немало, он разительно отличался от тех построек, мимо которых ведьма проехала только что. Толстые бревна, очень толстые и длинные стволы, глубоко посаженные окна, невысокое и не низкое крыльцо с толстыми балясинами. Лёгкая резьба тут и там, тёмный, сероватый, местами коричневатый цвет. Странный и немного чужеродный поразительный блеск каких-то слишком чистых окон с непрозрачными занавесками. Несколько построек с односкатными крышами вокруг. Никакого забора, никаких более-менее понятных границ. Чистая скошенная трава напоминала ухоженный газон. Дальше, за постройками она была не тронута. Как будто этот домик был игрушечный и вместе с клочком искусственной подложки из бархатной бумаги был выставлен посреди густого разнотравья таёжного пояса.

— Вот здесь, дочка, мы со Снежком и живём.

— Как в сказке, — выдохнула ведьма.

— Пойдёмте поселяться, девоньки, — он повернулся назад и подмигнул крохе. Она засмеялась и засучила ножками, прочно пристёгнутая в креслице.

Как только дверь открылась, Снежок, сидевший в ногах у деда, кубарем вывалился в траву и стал отряхиваться и прыгать.

— Непривычный он, — кивнул на лохматого друга дед.

— Но спокойный такой, — ответила ведьма, без страха ставя в траву перед собакой малышку.

Собака подошла и дала обнять себя за шею. Девочка ещё только училась ходить, поэтому повисла на Снежке с видимым удовольствием, а тот в ответ только мерно покачал хвостом.

— Однако, — улыбнулась ведьма.

— Чистые души, — отозвался печальным голосом дед.

Ведьма опять зябко поёжилась. Что-то с этим дедом её связывало, определённо. Не просто так он из леса вышел. Что-то тянуло к нему и пугало. На миг показалось, что он как будто забрал её из детдома, где она ожидала полжизни своего настоящего отца или деда. Она, конечно, нисколько не умаляла роли своих родителей, но это было что-то родное, и это родное чудилось ей более близким и понятным. Каким-то щемяще знакомым, что-то такое её связывало с ним, её любимым и недосягаемым, такое же странное ощущение из смеси страха и узнавания, радости и такой глубокой, но приятной боли, как будто вечность искал и нашёл. И чем больше она это чувство в себе разглядывала, тем больше понимала, что права. Дед откликался всем своим существом таким же прикосновением к её душе, как и он, тот, кто остался в прошлом, тот, кто останется в сердце навеки.

Давно забытое чувство щекотных мурашек на самой макушке, приятное и волнующее так неожиданно всколыхнуло что-то в сердце. Она не удержалась: тихонько засмеялась и заплакала одновременно. Дед ласково улыбнулся, как будто понимая, каждое её слово, каждую мысль, каждую эмоцию. Невыносимо захотелось подбежать и обнять этого огромного беловолосого старика с добрыми небесно-голубыми глазами. Он чуть кивнул, как будто разрешая.

Она несмело сделала шаг вперёд, смахивая слёзы.

— Я так долго ждал тебя, дочка, — тихо сказал старик.

Ведьма долго, подробно и обстоятельно рассказывала всю свою жизнь. Иногда вытирая слёзы, изредка улыбаясь, спотыкаясь, подбирая правильные и негрубые слова, чтобы описать свой недолгий и такой чудовищный брак и такой выверенный побег.

Дед погрел, кажется, уже тонну чая. Чай был терпкий, сладкий и удивительно душистый. Он дал девушке тёплый плед, иногда похлопывал по плечу и горестно вздыхал. Не перебивал, не советовал, не упрекал, не учил. Но в каждом его действии, в каждом движении и взгляде она чувствовала, что он пропустил через себя слово за словом, почувствовал горечь каждой её слезинки.

— Этого ли Вы ждали? — наконец спросила она.

— Ох, дочка. Наболелась ты вся, настрадалась и боль твоя, как тёмное болото. Больно мне вместе с тобой, но и отрадно, что ты дорогу нашла и что верить не перестала в свои силы.

— Да уж какие тут силы, — горестно вздохнула она.

— Такой путь проделала, а до этого такую войну выдержала, через ад прошла и не сломалась. Заболела душа, заблудилась, но всё равно в сторону света идёшь. Большая в тебе сила, дочка. Очень большая.

— Была бы сила, я бы его живьём зарыла, навела бы чего, чтоб его согнуло в три погибели и всё.

— Не то говоришь дочка, это в тебе от страха и от боли. Я помогу тебе, неспешное это дело, но я тебя выхожу, на ноги поставлю. Мы все давно ждали тебя и Исток благословил нас тобою. Скоро, значится, уже и финальная битва.

Вымотанная до последней капли и едва находящая силы, чтобы дышать, она почувствовала, что её бросило в холодный пот, а тело сковал какой дикий суеверный страх.

— Исток? Что это? Какая битва ещё, господи ты боже мой… — слёзы опять полились ручьём.

Но слово «Исток»… Что-то в нём было знакомое до дрожи. Всё внутри как будто вздрогнуло от него, больно стало ещё сильнее, но как-то по-другому, щемяще и отрадно.

— Ты одна из нас, дочка, — он спрятал её холодные тонкие руки в своих суховатых больших ладонях. Горячие как печки, они показались такими родными и добрыми. — Всё хорошо, будет, дочка, в тебе сила огромная, ты воин, тебе нести свет.

— Господи, какой из меня воин, — попыталась перебить она. Даже кривовато улыбнулась, представив себя сейчас растрёпанную заплаканную, уставшую за годы немыслимо, сбежавшую в отчаянии, неуверенную ни в минуте завтрашнего дня.

— Здесь тебя никто не найдёт, не бойся. Ты дома, дочка, дома.

Она порывисто обняла старика и тихо хлюпала носом где-то на его могучем плече.

Он как будто замер, застыл, как скала, но внутри творилось что-то немыслимое. Ломало, крушило и разворачивало всё, что он прятал и пытался усмирить так долго, что вырос лес на крутом косогоре, потом сгорел и вырос новый, а он всё пытался себя простить и смирить в себе гнев, страх, стыд, отчаяние, не дать погаснуть последней надежде и искупить свою вину перед ней и Истоком смирением седого земного старца, что видел столько миров.

Когда ведьма наплакалась и устала до полного изнеможения, дед устроил им с дочкой настоящую баню с травами, смолистым духом каких-то масел для тела. А когда они накупались и наплескались вдоволь, оказалось, что дед успел испечь здоровенную ватрушку с ягодами и закипятил целый самовар душистого чая. Из бани она вышла как будто новая и дед заметно помолодел и расправил плечи. И без того здоровый, сейчас он, казалось, встанет из-за стола и подопрёт потолок.

«Что-то он там говорил про воинов, — пронеслось у неё в голове. — С такими-то богатырями нам ничего не страшно».

Она решила больше никаких жутких историй сегодня не вспоминать. Слишком хорошо всё было.

Дом, семья. Так давно забытые слова в их истинном понимании. И так отрадно было, что слова эти вернулись по-простому, от истока, от корней. Снова что-то отозвалось внутри радостно, трепетно. И немного страшно стало от этого. Она когда-то давным-давно уже чувствовала что-то такое, какое-то воспоминание тянуло туда, в юность. Но именно сейчас хотелось дома обычного и традиционного, когда крыша над головой, безопасность и тепло, когда рядом любимые люди.

Снежок положил ей голову на колени и закрыл глаза. И звери, конечно. И любимые питомцы.

— Чем богаты, девоньки, угощайтесь.

Больше никто за вечер ни о чём грустном не вспоминал и не говорил. У каждого было море рассказов из детства, когда радости было полно и отрадно вспоминать и делиться с друзьями. Только ведьма никак понять не могла, сколько лет деду, как-то давно, казалось, всё, что он рассказывал, происходило. А спросить стеснялась. Понимала, что разговоров будет ещё много-много. Сейчас же хотелось счастья.