Половецкие войны

Олег Яковлев, 2020

Книга рассказывает об истории России, но не в привычном школьном понимании последовательного изложения войн, восстаний, роста ВВП, смены царей, императоров и президентов. Речь пойдет о нескольких периодах в истории нашей страны, когда социально-экономическое развитие в ней небывало ускорялось и вся жизнь приобретала новое качество. Рассматриваются периоды особого напряжения всех сил власти и народа в трех столетиях истории России, Российской империи и Российского государства, сохранившего характер империи, в XVIII, XIX и XX веках.

Глава 12. Исповедь горбуна

Вдовую королеву угров Софию схоронили в королевской усыпальнице в Альба-Регии^[118].

Было безветренно, обступавший город лес стоял нарядный и молчаливый в своём зимнем убранстве, сыпал мягкий снежок, негромко похрустывал под копытами коней наст.

Воевода Талец и королевский писец гречин^[119] Авраамка держались в свите королевича Коломана. Гречин был хмур, немногословен, весь он ушёл в себя. Много добра сделала для него покойная королева София, это она призвала его в Угрию, сделала списателем, ввела во дворец, только благодаря ей стал он таким нужным и полезным королю Ласло человеком. Скорбел Авраамка, лицо его осунулось и посерело. Талец, видя горе друга, всю дорогу молчал.

В усыпальнице горели тонкие свечи, курился фимиам, попы и монахи взывали к Богу и молили о спасении души усопшей. Королевичи Коломан и Альма, оба в чёрных строгих кафтанах без украшений, встали по обе стороны от мраморной раки^[120].

Талец хорошо видел их обоих и замечал, какие насторожённые волчьи взгляды бросают они друг на друга. Готовы были, казалось, разорвать один другого в клочья два наследных принца священной короны Венгрии, каждый мечтал воздеть её на чело, и смерть матери не сблизила, а, наоборот, словно бы столкнула их обоих лицом к лицу, выплеснула наружу доселе сдерживаемую за холодными улыбками и терпением их взаимную враждебность.

«Волки, волки лютые! Ни слезинки по матери не прольют!» — с ужасом взирал то на одного, то на другого Талец.

Коломан медленно опустился на колени перед гробом. Альма, не желая ни в чём отстать, тотчас рухнул ниц рядом. Они долго шептали по-латыни, перебивая один другого, заупокойную молитву. Наконец, Коломан встал и, опираясь на посох, медленно поковылял к выходу.

— Дмитр, поедем наперёд! — бросил он через плечо Тальцу…

Они мчались рысью по лесу, мимо дубов с уродливыми растопыренными ветками-руками. Коломан поправлял жёлтой сухой ладонью выбивающиеся из-под меховой лохматой шапки чёрные пряди волос.

— Когда ты лишился матери, Дмитр? Сколько тебе было лет? — спросил он вдруг.

— Осемь аль девять. Половчины набег учинили, всё село наше огню предали.

— Огню предали, — раздумчиво повторил Коломан. — Ты вырос без материнской ласки, плохо знаешь, что это такое — потерять мать. Девять лет. А мне уже за тридцать. О, Кирие элейсон!^[121] Грехи тяжкие!

Они пришпорили коней, лихим намётом взмыли на заснеженный крутой холм, с которого открывался вид на просторные дали. На восходе за буково-грабовым редколесьем поблёскивал искристый озёрный лёд.

— Веленце, — указал, круто осаживая скакуна, Коломан. — Тут рядом монастырь братьев-бенедиктинцев^[122]. Надо заехать, увидеться с аббатом.

Он оглянулся, единственным видевшим глазом ожёг Тальца с ног до головы и недобро усмехнулся:

— Думаешь, королевскому сыну легче, чем простолюдину? Нет, это не так. Да ещё мне, горбатому, кривому, хромому? Я пережил то, что не переживал ни один из вас. Вы никогда не поймёте, что такое насмешки, издевательства, обиды, на которые не можешь ответить. О, Кирие элейсон! Ты думаешь, почему я ненавижу Альму? Из-за власти? Но тогда я ненавидел бы любого, обладающего тем, что не имею сам. Например, строил бы козни и заговоры против своего дяди, короля Ласло. Но к королю Ласло я не питаю вражды, не завидую ему. Нет, Дмитр, наша с Альмой неприязнь — это иное. Я — урод, я обделён Богом, я — словно бы часть чего-то дьявольски тёмного, порожденье сатаны. Ты знаешь, как горько, когда мною пугают детей! Когда мать-мадьярка^[123] говорит непослушному чаду: «Если ты не перестанешь вести себя столь нечестиво, придёт горбатый кривой Коломан, уродец и злодей, и заберёт тебя». Как будто Коломан — какая-нибудь там Баба-яга из русской сказки. Или Вашорру-баба^[124] мадьяр. Или вупар^[125] поволжских булгар. И смолкает проказник, тихо льёт слёзы да дрожит от страха.

Бывает больно, а иногда смешно, когда от тебя шарахаются, когда лица людей напоминают рожи безумных, когда женщины заходятся в диком крике от ужаса. А Альма — он красавец, его любят жёнки. В одном Эстергоме^[126] у него четыре любовницы, все жёны баронов. И мужья знают, но терпят. До поры до времени. Как же: герцог, может, будет королём. Как не потерпеть. Тьфу! А впрочем, что их осуждать? Я вот тоже терплю Фелицию^[127]. Тебе повезло, Дмитр, ты не познал тягостность уз Гименея. А я наследник короны, и мне жена тоже положена из королевского рода, пусть хоть смеётся над моим уродством и рожает детей от блудливых попов… Мать хоть и любила меня, говорила, что я умный, но Альма был её надеждой, её любимчиком, её гордостью. Меня ещё покойный отец, король Геза^[128], прочил в епископы, хотел отдать в руки жирных и противных боровов-монахов. Но не успел, умер.

Ох, мать, мать! Ты не понимала одного: прекрасный твой Альма был равнодушен к твоей ласке. Видел, Дмитр, ведь он не скорбел там, у гроба, всё смотрел на меня и повторял мои движения, мои слова, мою молитву. У него один ветер в голове, он и латиницу-то едва осилил. Скачки, жёнки, утехи ратные — ничего больше.

…Я тебе скажу как другу… Хотя, зачем я всё это говорю? Но ладно. Если стану королём, постараюсь избавиться от Альмы. Но, чтобы взойти на трон, нужна поддержка влиятельных людей. Поэтому мы и едем в гости к зловредным монахам. Ты их тоже недолюбливаешь, Дмитр. Да, ты ведь греческой веры, православный. Могу с тобой спорить часами, до хрипоты, что наша латинская вера лучше, что Христа мы любим сильнее, но какой в этом толк?

Коломан на мгновение замолчал. Они остановили коней посреди леса, изо рта шёл пар, лёгкий туман стлался в низине над мёрзлой землёй.

— Спешиваемся. — Королевич спрыгнул с коня наземь. — Ты видишь. Я научился обходиться без слуги. И хромаю меньше в последнее время. Достань из сумы жбан с ракией^[129]. Белая болгарская ракия. Жжёт, как огнём. Что бы сказала мать? «Ты стал пить, Коломан. Ты как твой дед, Изяслав, излиха слаб к вину». Хотя это далеко не так. Да, Дмитр, ты знал моего деда?

— Нет, крулевич. Не видал ни единого разу. Да ить и умер он задолго до моего рождения.

— Ну, тогда дядьку Всеволода. Уж его-то точно. Помянем заодно и его, усопшего! — Коломан взял из рук Тальца жбан и сделал два больших глотка.

— Горло дерёт! — Он поморщился, передёрнул плечами и вытер усы. — Крепкая ракия. На, испробуй. Ну, как тебе?

— Добро. Насквозь всего пробирает.

— Кого ещё помянем? Красавицу Кунигунду-Ирину^[130], графиню мейсенскую, вдову Ярополка Волынского! Ну нет, она жива-здорова, во второй раз вышла замуж, за графа Куно Нортхеймского! Недолго горевала! Юдиту^[131], жену Германа Польского, вот кого помянем. Умерла почти сразу после родов! А так была красива!

Коломан выпил ещё и ещё и стал, шатаясь, ходить вокруг лошадей, тряся жбаном, как кадилом.

— Крулевич, что с тобою? — Талец не на шутку перепугался.

— Со мной? — Коломан говорил заплетающимся языком, глаз его затуманился, он едва держался на ногах. — Ничего. Хмель в голову. Анастасия сказала… Королева Анастасия^[132]… Не завидуй чужой красоте… Она умная… Она мне как мать… Тоже русская княжна… Ярославна… Смотри… Королева Юдита умерла… А Фелиция жива… Красота увядает… Безобразие цепляется за жизнь… Как колючка… О, Кирие элейсон! Что я тут наплёл?! Дмитр, поедем… Вези меня к бенедиктинцам… Там заночуем… А утром в путь… Нас будут искать… Пошли монаха сказать… В Альба-Регию…

Талец погрузил подвыпившего королевича на коня. Сухой и маленький Коломан оказался лёгок, Талец поднял его на руки без труда, но, боясь ненароком причинить боль этому уродливому отпрыску угорских и русских княжеских кровей, долго и осторожно всаживал его в седло.

«Да, хороши будем мы пред братьями-бенедиктинцами, Нет, не мочно^[133] туда езжать. Поворотим обратно, в Альба-Регию». — Талец сел на коня позади Коломана, а второго скакуна привязал за повод к первому.

— Вот тако и поскачем, с поводным конём. Ну, наперёд! Пошли, коняки!

Медленно и важно, гулко барабаня копытами по твёрдой холодной земле, скакуны вышагивали по вечернему зимнему лесу.

Безлюдно и тихо было в лесу, ни человечьего голоса не раздавалось, ни крика птицы, ни волчьего воя, ни рёва шатуна-медведя.

Морозный воздух, свежий, прозрачный, чистый, казался подобным хрупкому ломкому стеклу: дунешь, и растрескается, зазвенит, разлетится на тысячи мелких осколков.

В темнеющем высоком небе зажглась первая звезда. Талец, вскинув вверх голову, задумался. По гладкому челу его пробежали бороздки морщин.

Вот уже более десятка лет он тут, в земле угров. Он стал воеводой, стяжал ратную славу не в одной битве, ходил с королём Ласло покорять Славонию, воевал с половцами, видел Нитру^[134], Аграм^[135], Белград. В Эстергоме выстроил он большой каменный дом со слюдяными окнами и теремными стрельчатыми башенками, его ценят и уважают, тайно ненавидят и боятся, ему завидуют.

Но всё же Угрия — чужая для Тальца земля, сердце его навсегда осталось там, на Руси, по ночам ему снится Чернигов, снится родная деревня, снятся дубравы, леса и перелески. И не с кем ему поделиться сокровенным. Друг Авраамка весь ушёл в работу над переводами греческих и славянских хроник, много раз он выполнял посольские поручения короля Ласло, тоже стал заметным человеком при дворе, но постепенно как-то отдалился от него, Тальца. Да иного, наверное, и не могло быть — у каждого из них своя стезя. Одному — вести рать на бой, рубиться с врагами, другому — долгие часы просиживать над книгами и скрипеть гусиным пером.

С годами всё острей чувствовал Талец гнетущий холод одиночества — дом его, полный челяди, казался пустым и невзрачным. Никто не встречал его из походов, никому, кроме Авраамки, не был он по-настоящему близок и дорог.

Тоска сжимала Тальцу сердце, становился он угрюмым, задумчивым, надолго погружался в себя. Что-то надо было менять ему в жизни, но что и как, он не знал. Завести жену? Привести в дом чужую женщину, далёкую от его мыслей и переживаний? Вон сколько угорских красавиц, дочерей баронов и дворян, не сводят с него сластолюбивых очей! Нет, всё это не то.

Воротиться в Русь? А кто его ждёт там? Все, кого он знал, давно ушли из его жизни. Дядька Яровит помер в Новгороде, оставив вотчины и богатство пасынкам, уже и князя Всеволода, в дружине которого Талец когда-то служил, нет на свете. И бог весть где носит буйный ветер удатного молодца Бусыгу. Никто не помнит Тальца на родной земле, никому он там не нужен.

Тяжко вздохнув, воевода отвлёкся от невесёлых размышлений. Впереди показались строения Альба-Регии, он подстегнул коня и озабоченно покачал головой, глядя на пьяного, качающегося в седле из стороны в сторону Коломана.

Примечания

118

Альба-Регия — город в Венгрии, ныне — Секешфехервар.

119

Гречин — грек.

120

Рака — гроб.

121

Кирие элейсон! (греч.) — Господи, помилуй!

122

Бенедиктинцы — католический монашеский орден, основан в VI веке Бенедиктом Нурсийским.

123

Мадьяры — самоназвание венгров.

124

Вашорру-баба — злая ведьма в венгерской мифологии, аналог русской Бабы-яги.

125

Вупар — злой дух у ряда тюркоязычных народов.

126

Эстергом — столица средневековой Венгрии, на правом берегу Дуная, севернее Будапешта.

127

Фелиция — жена Коломана, дочь сицилийского герцога Рожера.

128

Геза — король Венгрии в 1074–1077 годах, из династии Арпадов, отец Коломана.

129

Ракия — болгарская водка. Известна с XI века.

130

Кунигунда-Ирина (1057–1140) — немецкая принцесса, была женой князя волынского Ярополка Изяславича, брата Святополка. Овдовев в 1087 году, вернулась на родину.

131

Юдита Чешская — чешская княжна, жена польского князя Владислава Германа, мать Болеслава Третьего Кривоустого. Умерла вскоре после родов в 1086 году.

132

Анастасия Ярославна — дочь Ярослава Мудрого, была женой венгерского короля Андраша. Овдовев в 1061 году, жила в замке Адмонд вблизи венгеро-австрийской границы.

133

Мочно (др. — рус.) — можно.

134

Нитра — город в совр. Словакии, в Средневековье — столица Нитранского княжества в составе Венгерского королевства.

135

Аграм — Загреб.