Половецкие войны

Олег Яковлев, 2020

Книга рассказывает об истории России, но не в привычном школьном понимании последовательного изложения войн, восстаний, роста ВВП, смены царей, императоров и президентов. Речь пойдет о нескольких периодах в истории нашей страны, когда социально-экономическое развитие в ней небывало ускорялось и вся жизнь приобретала новое качество. Рассматриваются периоды особого напряжения всех сил власти и народа в трех столетиях истории России, Российской империи и Российского государства, сохранившего характер империи, в XVIII, XIX и XX веках.

Глава 15. Месть убийце

Возвращалась в стольный киевская дружина в славе; после недавних тяжёлых поражений было особенно приятно торжественно и надменно подниматься с Подола на гору, проезжать через ворота, бросать пенязи^[147] в облепившую обочины Боричева увоза толпу нищих.

Впереди на тонконогом арабском скакуне ехал Святополк, за ним следом держались Иванко Козарин, Славята, тысяцкий Путята Вышатич, служивый английский королевич Магнус, родной брат княгини Гиды. На телегах везли пленных — их предстояло с выгодой продать в далёкие восточные страны. И не вспоминал сейчас, наверное, никто, что нынешний поход и победа начались с подлости, с попрания клятв, с убийства в ночи между валами Переяславля. Было иное — осознание своей силы, душевная бодрость, вера в грядущие победы над степными ордами.

После были пиры на сенях и в княжеской гриднице, шли они, тянулись долгой чередой, так что казалось, будто и рать сама была учинена не для чего иного, а только чтоб, окончив дело, вдоволь наесться и напиться.

Устроил пир и Славята у себя в хоромах, прихлебатели говорили ему здравицы; развалясь на обитой бархатом лавке, лениво, как сытый кот, слушал боярин звон гуслей, смотрел на кривлянья разноцветно наряженных скоморохов, внимал длинным льстивым речам. Скучно, тоскливо было Славяте, надоели ему эти угодливые масленые рожи. Грохнул боярин кулаком по столу, прекратил безлепое^[148] веселье, велел седлать коня.

Вдвоём со старинным другом Магнусом выехали за ворота, скакали по заснеженной улице, степенно, пустив лихих скакунов шагом. Застоявшиеся кони весело фыркали, тёрлись друг о друга, пританцовывали от нетерпения. Вечерело, в окнах домов зажигались свечи, лампады, в церквах шла служба.

— Жёнку б какую, — вздохнул Славята, с унылым видом оглядывая редких прохожих.

И словно услыхав слова его, возникло у врат каменного боярского дома с чугунной решёткой-оградой видение — женщина в долгой лисьей шубе, в маленькой меховой шапочке. Тихо скрипнул снег под сафьяновыми сапожками, сверкнули камни в золотых серёжках; приглушённый серебристый смешок горячей волной ожёг боярина, он нагнулся с седла, с любопытством нагло вперил в женщину свои разбойничьи белесые глаза.

Показались знакомыми иконописный прямой нос, глаза с долгими ресницами, чуть припухлые пунцовые губы. Где-то встречал он её, в далёком прошлом, какие-то неясные пока воспоминания пробуждает в нём эта красавица. Верно, тож новогородка.

— Эй, красавича! Кто будешь? — вопросил он грубо, супясь, злясь на себя, что не может припомнить, где же и когда он её видел.

— Коротка память у тебя, боярин, — глухо рассмеялась жёнка. — Чего встал тут? Али в гости ко мне собрался? Что ж, милости просим. Честно скажу, не ждала гостя такого.

Она крикнула кому-то за оградой, со скрипом распахнулись перед Славятой ворота, он въехал на просторный двор, спешился, прошагал по мраморным плитам к высокому крыльцу. Магнус шёл следом, не отставал. Уже в сенях, где стояли крытые дорогими тканями столы, вдруг стукнуло Славяте в голову: «Се — Глебова вдова! Та, в которую дурак Авраамка без памяти втемяшился! Что, ежель за мужа мстить мыслит?!»

Хотел выскочить, броситься обратно во двор, но вдова уже стояла в дверях, улыбалась, говорила:

— Что пугаешься? Вижу, признал, наконец, Славята.

— Ты… княгиня Роксана? Извини, не ждал. Пойдём мы, верно. — Боярин внезапно осёкся, стал воровато озираться по сторонам.

«И терем какой-то странный, на отшибе стоит, и челяди не видать. Не, уходить нать!^[149]» — Он потянулся к выходу, увлекая за собой молчаливого Магнуса.

— Постой, боярин. Не обижай вдову. Сядь, сядь, — остановила его Роксана. — Думашь, буду я прошлое ворошить, мужа свово покойного поминать? Нет, Славята. Минуло, истаяло. Вдовой тяжко жить. Ты поглянь, поглянь. Что, некрасива я, уродлива?

Она крутнулась перед ним, светясь очаровательной улыбкой, засмеялась своим ни на что не похожим серебристым смехом. Ошарашенного Славяту обдал аромат восточных благовоний.

Всё же он отбросил прочь наваждение.

«Сатанинская баба!» — подумал, набожно крестясь.

— Да не бойся ты, боярин! — захохотала Роксана. — Ишь, спужался! Ты садись, садись!

Она сбросила с плеч лисью шубу, осталась в долгом саяне^[150], расшитом огненными петухами, хлопнула в ладоши.

Тотчас явились предупредительные челядинцы, Славяту и Магнуса, как дорогих желанных гостей, усадили во главе стола. Едва успели они, насторожённые, взъерошенные, расположиться на просторных скамьях, как появились вино, пиво, мёд, разноличная еда, соленья, овощи.

Славята порывался-таки уйти, Магнус удерживал его, говорил:

— Хозяйку обидишь… Смотри, какая красавица… А что там в прошлом было, давно быльём поросло.

Попировали тем вечером на славу, хотя ел и пил Славята мало. Не покидала боярина подозрительность, чуял он исподволь опасность, хмуро, по-волчьи смотрел перед собой, наблюдал с лукавым прищуром, чтоб не подсыпали ему в еду или в питьё никакого зелья. Но ничего худого не приключилось.

Прошёл, кончился пир, воротился Славята в свои хоромы жив-здоров, и потекли дни его прежней чередой. Ездил в волости, ходил с дружиной в Поросье, отбивал у половцев полон, с грамотой великокняжеской побывал на Волыни, у князя Давида Игоревича.

Тем временем наступила весна, солнце обливало землю, снег чернел, таял; буйный Днепр, прорвав ледяной панцирь, вышел из берегов и затопил низины. В один из погожих вешних дней вдруг прискакал к Славяте незнакомый вершник.

— Княгиня Роксана кличет тя, боярин. Сказала: «Пир учиняю, зову бояр многих».

Хоть и с сомнениями в душе, но потащился Славята в каменные Роксанины хоромы. Подивился: великое число коней и возков боярских стояло у крыльца.

На пиру пили и ели вдоволь. Ласково улыбалась Славяте нарумяненная красавица-вдова. После учинила Роксана ещё один пир, на сей раз присутствовали в горнице по большей части близкие ей люди. Снова говорили здравицы, пели песни, слушали рассказы гусляров. И тут уже отбросил Славята колебания свои; смотрел на лукавую усмешку вдовы, ловил её хитроватые взгляды, видел, как подмигивает она ему, как выступает павой. Не выдержал, поймал её в тёмном переходе, притянул, впился жадными губами в пухлые мягкие уста.

— Погоди, боярин, — засмеялась Роксана, поправляя сбившийся повойник. — Больно ты скор. Сором^[151] тут нам с тобою, на людях-то. Ты вот что, ты ввечеру, как стемнеет, приходи. У калитки, позади дома, ждать тебя буду. А тако — негоже.

Отступил с тяжёлым вздохом Славята. Вернулся к себе, в нетерпеливом предвкушении грядущих сладких утех ходил из угла в угол широкой палаты, сжимал кулаки, живо представлял себе, как трепещет в его объятиях податливое упругое женское тело. Подумалось внезапно, что не таким уж и дураком был Авраамка. Стоящая баба — вдовая княгиня! Сладкая, и завести, заставить заныть сердце умеет. А хороша — ох, хороша!

Едва погасла у окоёма за киевскими горами заря, помчался Славята к Роксаниному дому. И когда уже подъехал он к калитке на заднем дворе и остановил коня, невесть откуда со свистом вылетела ему навстречу длинная острая стрела. Вошла точно в глаз, пробила голову. С воплем боли и ужаса вывалился Славята из седла, тяжело рухнул, как мешок, наземь. Напуганный конь без всадника понёсся вниз с кручи с диким ржанием, а Славята, бездыханный, мёртвый, застыл в дорожной грязи. Двое дюжих челядинцев водрузили его тело на телегу, покрыли сверху соломой, спрятали, повезли прочь. А из-за ворот смотрела ненавидящими серыми очами на смерть боярина жёнка в чёрном повойнике на голове. Тугой лук сжимала дрожащая десница, стояла Роксана, сдерживалась из последних сил, шептала, с раздражением смахивая со щеки непрошеную слезу:

— Не смогла по-иному я, Глебушка! Как сию вражину увидала, так и порешила: нет, не жить тебе на белом свете, ворог лютый, убивец! Уж помилуй меня, Боже, грешницу! Не смогла я простить, не смогла позабыть!

Искусав до крови уста, порывисто бросилась Роксана назад, в хоромы.

…Труп Славяты обнаружила на берегу Днепра ночная стража. Обеспокоенный Магнус терялся в догадках. Ему и в голову не пришло, что виновата в смерти его дружка та самая весёлая гостеприимная красавица-жёнка.

Вскоре бывший английский принц оставил службу у Святополка. Раненный в одном из боёв с половцами, поехал он залечивать болячки в дальнюю волость, а после, как говорили, возвратился в родную свою Англию, где долгое время прозябал в нищете. На Руси же не оставил Магнус о себе у людей доброй памяти, ибо не отмечен был никакими благими делами.

А в каменных хоромах киевских продолжала тихо жить одинокая вдова, тоже всеми до поры до времени забытая. Не до неё было — шла по русским полям и лесам косящая люд кровавая усобица.

Примечания

147

Пенязь (др. — рус.) — мелкая монета.

148

Безлепый (др. — рус.) — нелепый, ненужный

149

Нать (др. — рус.) — надо.

150

Саян — разновидность сарафана с декоративными пуговицами.

151

Сором — срам.