Погоня за ветром

Олег Яковлев, 2018

XIII век. Русские земли недавно подверглись татаро-монгольскому нашествию, в городах Галичины стоят монгольские отряды, наместники-баскаки собирают ордынскую дань. В это время умирает галицкий князь Даниил, завещая княжеский престол младшему сыну Шварну в обход старшего Льва. Лев чёрно завидует брату, а главным виновником своего безвластия считает литовского князя Войшелга, который в дни, когда умирал Даниил, поддержал притязания Шварна. Сестра Войшелга, юная Альдона – жена Шварна, боится, что её слабый болезненный муж не удержится на престоле, а тут ещё судьба сводит её с молодым помощником Льва – Варлаамом. Альдона решает, что ради семьи должна подавить в себе любовь к «врагу»…

Глава 6

Без малого две седьмицы скрывались Тихон и Варлаам у купецкой вдовы Матрёны. Весёлая молодица ежедень приносила им с торга свежие новости. Так отроки узнали о кончине князя Даниила, о похоронах и клятве Льва, о гневной речи Василька в домовой церкви и слёзах Войшелга.

Матрёна щедро кормила и поила молодцев, а вечерами, подперев рукой румяную щёку, слушала их рассказы о Падуе и университете. Вчерашние школяры с улыбками вспоминали недавнее прошлое, с уст их сходили учёные слова навроде «тривиум»^[73] или «квадривиум»^[74], что вызывало у вдовы удивление и смех. Женолюбивый Тихон искал случая соблазнить Матрёну, но вдовица, ловко уворачиваясь от его объятий в темноте переходов, только хохотала и грозила ему кулачком. Молодому шалопаю оставалось грустно вздыхать и делить с Варлаамом утлую комнатёнку на верхнем жиле дома.

Дни тянулись медленно, скучно, однообразно. Просиживая в бездействии в доме, отроки вели меж собой унылые разговоры, которые всякий раз сводились к одному вопросу: что им делать дальше? Как быть?

— Надо подать князю Льву весть о себе. Так, чтобы ни литвины, ни люди Шварна ни о чём не прознали, — говорил Варлаам, но, когда товарищ спрашивал, как же это сделать, лишь пожимал плечами и вздыхал.

И снова на выручку им пришла Матрёна.

Единожды за ужином, выслушав сетования молодцев, она неожиданно предложила:

— Экая беда у вас — князя увидати! Да коль хошь, заутре ж я вас к ему отведу!

— Да как же ты?! — удивился Тихон.

Матрёна в ответ презрительно фыркнула:

— Я ж частенько с братом вместях рухлядишку всякую в терем княжой таскаю. Брат-от в немцы ездит, привозит оттуда сукна анбургские^[75] да лунские^[76]. А сукна сии княгини покупать любят, особо Констанция, Львова жена. Вот и пойдём с тобою, Варлаам, поутру в терем, скажу я, будто ты гость торговый из Берестья. Ну, а дале сам смекай.

Тихон и Варлаам вопросительно переглянулись.

— А пожалуй, права ты, добрая женщина, — согласился после недолгого раздумья Варлаам. — Как думаешь, Тихон?

— Да я что, право слово. Я, сам знашь, с тобою завсегда заедино, — не замедлил поддержать его оживившийся товарищ. — Верно. Доколе тута нам задаром чужой хлеб есть?

На том и порешили.

…Телега медленно взобралась по увозу на гору, въехала в огромные провозные ворота княжеских хором и остановилась посреди окружённого высоченным тыном из острых плотно подогнанных друг к другу дубовых кольев двора. Здесь во множестве стояли запряжённые гужевыми широкогрудыми лошадьми и волами наполненные разноличным скарбом повозки. По соседству с Варлаамом грузный мужик в посконной^[77] сряде^[78] выгружал с воза тюки с мукой, в другом месте челядинцы носили в кадях солёные огурцы и капусту, неподалёку строгие ключники открывали замок на амбаре. И всюду видны были оружные люди, пешие и конные. Шум стоял на дворе, откуда-то сверху раздавался властный голос княгини Юраты. Вот она вышла на крыльцо, спустилась по ступеням на морморяную^[79] дорожку, крикнула дворскому^[80]:

— Яблоки вон туда, в бретьяницу^[81]! А ол сюда, в погреб! Живей, раззявы!

Гневная, раскрасневшаяся на ветру, с распущенными волосами цвета соломы, тяжёлая, грузная, в меховом кожухе^[82] коричневого цвета, она напоминала Варлааму медведицу. А ведь не так давно была тонка станом, миловидна, держалась скромно. Вот что делает с людьми власть! А может, она такая и была, да только притворялась голубкой нежной? Отрок качнул головой в ответ на свои мысли.

Вдоволь накричавшись, Юрата медленно поползла, задевая полами кожуха за ступени, обратно на крыльцо. Матрёна поспешила окликнуть её:

— Матушка-княгинюшка! Мы тут вам рухлядишку кой-какую привезли. Из стран полунощных. Брат и ентот вот купчишка из Берестья ходили. — Она указала на Варлаама. — Дозволь, принесём, поглядишь.

— Добро! — резко и, как показалось Варлааму, даже зло выпалила в ответ Юрата. — Пропустить сих двоих! — крикнула она рослым рындам с бердышами на плечах.

Вскоре Варлаам, сгибаясь под тяжестью сукон, уже шёл по переходам дворца. Матрёна семенила впереди, указывая путь. Они поднялись по двум винтовым лестницам, свернули влево и оказались в просторной палате, посреди которой стояли огромные столы, расположенные в виде буквы «Т».

Едва успели Варлаам с Матрёной разложить на столах лунские и фландрские дорогие ткани, как из боковых дверей одна за другой выплыли княгини. Следом за Юратой появилась Добрава Юрьевна, затем жёны Льва и Мстислава.

— Та, что слева, Констанция, — шепнула Варлааму Матрёна.

Все княгини были, как приличествовало, в тёмных платьях и убрусах.

— Что Альдона? — озабоченно нахмурилась Юрата.

— Не захотела идти, — ответила ей Констанция. — Твой сын, князь Шварн, недомогает, пьёт отвары. Она не отходит от его ложа.

Последней в палате показалась юная Ольга, невестка Василька, жена его сына, Владимира. Увидев разложенные на столах великолепные ткани, она ахнула от восторга.

Юрата смерила её недовольным взглядом. Дочь брянского князя Романа, Ольга, была пока что чужой среди сонма иноземок, одна Добрава Юрьевна, как говорили, души не чаяла в невестке.

Княгини стали перебирать, ощупывать ткани и вещи. Жене Мстислава понравился рытый^[83] тёмно-синий бархат, Юрата выбрала для себя лиловое лунское сукно, Добрава Юрьевна залюбовалась узорчатыми цветастыми тканями и далматиком^[84] изумрудного цвета.

Женщины старались не шуметь, говорили вполголоса, держались степенно, спокойно, Варлаам смотрел в их густо покрытые белилами лица и замечал, что Добрава и Констанция, очевидно, недолюбливают Юрату, а та, в свою очередь, не скрывает своей неприязни к жёнам обоих Даниловичей.

— А это сукно изготовляют во Фландрии, в городе Брюгге, — говорила княгиня Констанция, ощупывая плотную ткань.

— Доброе сукно, — подтвердила Добрава.

— А вот енто откель — из Анбурга? — спрашивала с любопытством курносенькая Ольга.

— Нет, светлая княгиня, — поправляла Матрёна. — Сие сукно из града Ипра, тож во Фландрии. А енти вот меха и кожи — с Готланда.

— Где такой? — осведомилась Констанция. — Князь Лев когда-то говорил, но я забыла.

— Готланд — остров. В Варяжском море^[85], — пояснил с видом знатока Варлаам.

Констанция одобрительно кивнула ему, а Добрава Юрьевна, зевнув и перекрестив рот, спросила:

— Верно, хладно вельми тамо, в Готланде сем?

— Да, там сильные ветра, частые морские шторма, а вода даже в летнее время хладная, — стал рассказывать Варлаам, вспоминая всё, что знал о Готланде. — На острове этом — большой торговый город Висбю, туда свейские^[86] и германские купцы свозят товары. Лунское сукно, меха, ворвань^[87].

— Я покупаю вот этот далматик, — заявила Юрата, беря в руки лёгкое изумрудное платье.

— А я скору. Пойдёт мне на шапку, — сказала жена Мстислава.

Констанция примерила, надев на голову, бухарский плат, зелёный с синими и жёлтыми узорами.

— Какой красивый! — ахнула Добрава Юрьевна. — Ими тоже торгуют на Готланде? — спросила она.

— Да, княгиня, эти платы привозят арабские и персидские купцы. Но на Готланде торгуют не токмо ими. Есть ещё меха. — Матрёна принялась доставать из мешка собольи и куньи шкурки, княгини окружили её, и Варлаам, улучив мгновение, тихо сказал Констанции:

— Княгиня, я должен увидеть князя Льва.

Понятливая венгерка быстро сообразила, что за «купец» перед ней. Наигранно улыбнувшись, она медленно сняла плат с головы, свернула его, передала Варлааму и сказала:

— Я сейчас же пойду к князю Льву, пусть он заплатит за эту прелесть столько, сколько ты просишь. Следуй за мной.

Констанция увлекла Варлаама в боковую дверь, за которой потянулся долгий и узкий переход, затем они прошли через гульбище^[88] с толстыми дубовыми столпами и очутились возле охраняемого двумя гриднями покоя. Велев одному из стражей сообщить о своём приходе, княгиня вскоре впорхнула в небольшую камору, посреди которой, протянув ноги к печи, с мрачным видом сидел на низком кленовом стульчике князь Лев.

Варлаам, не зная, куда сунуть ненужный уже плат, неловко поклонился ему в пояс. Констанция забрала у него плат, снова набросила его на голову и, капризно скривив губы, сказала мужу:

— Хочу купить. Такая красота. Хвалисская^[89] зендянь^[90]. Можно носить и зимой, в морозы, и на праздник надеть. Заплати купцу.

— Хорошо. — Лев, ухмыльнувшись, брезгливо отстранил её, но, узнав Варлаама, сразу оживился:

— Низинич! Слава Христу, цел и невредим! — Он вскочил со стульца и заходил по покою, размахивая руками. — Вот, отныне пред тобой — князь Перемышльский! Завещал отец Галич и Холм с Дрогичином Шварну, словно и не я старший сын у него. Словно и не я супротив Куремсы ратоборствовал, и на Австрию с ним хаживал, и под Ярославом угорского круля отбивал! И литву не я усмирял за набеги! Дак нет, отдать Галич юнцу безусому — глупее и измыслить трудно было! А всё она, мачеха!

Констанция при упоминании битвы под Ярославом, когда был разбит руссами её отец, король Бела, обиженно повела носом, как делала всегда, когда бывала недовольна.

— Ты-то как, Варлаам? Маркольт баил: сбежали вы с Тихоном от него. Где укрываетесь ныне? Не отыскали вас литвины? А боярин Григорий, лиха никоего вам не причинил? — забросал князь Лев молодца вопросами.

Варлаам коротко и точно отвечал, замечая, что лицо Льва понемногу проясняется, мрачная злость его уступает место спокойной задумчивости.

— Так как же, служить мне согласны? — спросил князь. — Я вас в обиду не дам. И в накладе не останетесь. Токмо ведайте: дел у вас обоих отныне будет невпроворот.

— Мы согласны, княже, — твёрдо промолвил Варлаам.

Лев остановился у слюдяного окна, забарабанил пальцами по раме, сказал, полуобернувшись:

— Вот как содеем, хлопче. Нынче же отъезжай в Перемышль, жди меня там. Скоро, опосля сороковин, приеду. А Тихон пускай у купчихи покуда остаётся, Маркольт будет чрез него вести передавать.

— А Маркольту веришь ли ты, княже? — спросил Варлаам. Он понимал: они с Тихоном втягиваются в сложную, запутанную игру страстей, тайную и явную, и выигрыш в ней — золотая корона Галича, — или достанется Льву, или… Об этом самом «или» Варлаам запретил себе думать. И ещё была такая мысль: он — служивый человек, его дело — исполнять княжьи порученья и не забивать себе голову тем, что последует за очередным событием.

— Маркольту? — переспросил Лев. — Маркольт не предаст. А коли супротив меня что содеет, откроются кой-какие его делишки. Несдобровать ему тогда. Он это знает, потому за меня и держится. Так вот. Ну, ступай. И поспешай в Перемышль.

Как только Варлаам скрылся за дверью, княгиня Констанция, удобно расположившаяся в мягком кресле в глубине покоя, спросила:

— Что ты говорил ему про Маркольта? Что вообще за человек этот Низинич?

— Отрок отцовый. Учился в Падуе, недавно воротился, — неохотно пояснил ей Лев, устраиваясь обратно на стульчик.

— А плат?

— Сама заплати за него этой Матрёне. Думаю, уразумела сразу, что Варлаам — никакой не купец.

Князь Лев вздохнул и потянулся, хрустя суставами.

— Такие вот мне и надобны. Хитрые, умные, готовые любое трудное дело толково исполнить. А эти ещё и там, на Западе, побывали, жизнь ту изнутри знают.

— Ты и меня до сих пор иноземкой почитаешь, — обиженно скривив уста, промолвила княгиня.

— А ты таковая и есть. Одеваешься до сей поры, яко иноземка, даже кокошник не носишь. Ходишь на молитву в костёл, исповедуешься у латинского патера. Не вышиваешь, как иные жёнки, зато держишься в седле не хуже любого удальца, любишь ловитвы, конные ристания, веселье. И батюшку своего кажное лето навещать ездишь. Рази не так?

— Ты не посмеешь заставить меня изменить веру и запретить посещать отца! — вспыхнула Констанция.

Лев недовольно поморщился.

— Вот что, — перевёл он разговор на другое, — сходи к Альдоне, узнай, чем болен Шварн. Скорее всего, огненное жженье, ничего опасного. Не дал Господь здоровья братцу. Ну да все мы под Богом ходим! — Князь перекрестился, посмотрев на иконы на ставнике^[91].

Проводив шуршащую тяжёлым платьем Констанцию хмурым взглядом, он тихо пробормотал:

— Стало быть, на ляхов собралась, Юрата. Ну что ж. Вот тут-то Тихон с Варлаамом мне и подмогнут.

По устам его скользнула, тотчас утонув в густой бороде, хитроватая улыбка.

Примечания

73

Тривиум — цикл обучения в средневековых университетах. Включал грамматику, риторику и диалектику.

74

Квадривиум — 2-й цикл обучения в средневековых университетах, включал в себя астрономию, музыку, геометрию и арифметику.

75

Анбургские — гамбургские.

76

Лунские — английские.

77

Посконный — домотканый.

78

Сряда — одежда.

79

Морморяный — мраморный.

80

Дворский — управитель, вёл хозяйство князя или боярина.

81

Бретьяница — амбар, кладовая.

82

Кожух — здесь: опашень на меху, шуба, тулуп.

83

Рытый бархат — бархат с тиснёным узором.

84

Далматик — род мантии или накидки длиною в пол-икры, с широкими рукавами.

85

Варяжское море — Балтийское море.

86

Свейские — шведские.

87

Ворвань — китовый или рыбий жир.

88

Гульбище — открытая галерея со столпами и колоннами в княжеских или боярских хоромах; балкон, терраса для прогулок и пиров.

89

Хвалисская — хорезмская, прикаспийская.

90

Зендянь — пёстрая хлопчатобумажная среднеазиатская материя.

91

Ставник — столик или шкафчик для помещения образов.