Погоня за ветром

Олег Яковлев, 2018

XIII век. Русские земли недавно подверглись татаро-монгольскому нашествию, в городах Галичины стоят монгольские отряды, наместники-баскаки собирают ордынскую дань. В это время умирает галицкий князь Даниил, завещая княжеский престол младшему сыну Шварну в обход старшего Льва. Лев чёрно завидует брату, а главным виновником своего безвластия считает литовского князя Войшелга, который в дни, когда умирал Даниил, поддержал притязания Шварна. Сестра Войшелга, юная Альдона – жена Шварна, боится, что её слабый болезненный муж не удержится на престоле, а тут ещё судьба сводит её с молодым помощником Льва – Варлаамом. Альдона решает, что ради семьи должна подавить в себе любовь к «врагу»…

Глава 22

В Перемышле, когда спустя несколько дней Варлаам воротился из Владимира, всё было по-прежнему. По крепости и вокруг неё разъезжали татарские всадники во главе с баскаком Милеем, собирали дань, беззастенчиво обирали крестьян, и без того бедствовавших. Многие людины^[126] бросали свои дома и бежали в горы, сбиваясь там в разбойничьи шайки и чиня пакости на дорогах. Лев, скрипя зубами, терпел. Во всех бедах своих, в том числе и в бесчинстве татар, винил он одного человека — Войшелга.

Когда Тихон и Варлаам вернулись из Литвы, то молодого Мирослава в Перемышле они не застали. На вопросы отроков, куда подевался сын тысяцкого, одни пожимали плечами, другие бросали уклончиво:

— Князь куда-то послал.

Третьи строили догадки:

— Верно, в вотчины свои отъехал.

Мирослав примчался в Перемышль внезапно, на следующее утро после возвращения Варлаама из Владимира. Весь в пыли, в забрызганном грязью дорожном вотоле из валяного сукна, он, ни с кем не перемолвившись ни словом, поспешил к князю. О чём они говорили вдвоём, запершись в покое в башне замка, Варлаам не знал, но почему-то нежданное появление сына тысяцкого его взволновало. Чуяло сердце молодца — грядёт большая беда.

Спустя несколько дней Мирослав вновь исчез, так же внезапно. И опять приходилось ломать голову, что же творится, какое несчастье стучится в двери. А что именно несчастье и беда, в этом Варлаам почти не сомневался. Спрашивать Льва он не решился — князь словно не замечал их с Тихоном после того, как приехали они из Литвы с пустыми руками. Как обычно, Лев был нелюдим и хмур, Варлаам видел, что перемышльские, галицкие и холмские бояре его если и не боялись, то уж опасались точно. Дружбу со Львом никто из них не водил, да и самому Льву, кажется, ничья дружба не была нужна.

Размышляя об Альдоне, о Льве, о своей службе, Варлаам долгие часы, когда не надо было ехать с каким-нибудь поручением или нести охрану на стене, проводил в своей каморе. Ночью он не один раз наблюдал на восходной стороне неба большую хвостатую звезду. Зрелище было величественное и страшное. Казалось, несёт эта звезда Земле те самые беды и горести, о которых он смутно догадывался.

Вскоре приехал Тихон. Сразу с дороги он поспешил к товарищу с новостями.

— Был у Матрёны, Варлаам, — объявил он. — Шлёт те привет Матрёнушка, желает всех благ, здравия, удач. Всё вспоминает, как вы с нею на княж двор хаживали.

— Что же, спаси её Бог. Ну, а у тебя с ней как? Движется дело?

— Да какое там дело, право слово?! — Тихон огорчённо вздохнул. — Всё, как и ране. Вот гляжу: люб я ей, люб! Но ведь… Сам разумеешь, да и сказывал я те не раз — на что я ей такой, бессребреник. Она баба сурьёзная. Подол ей не задерёшь, яко девке посадской.

— Так ты предложи ей, раз она тебе люба: выходи, мол, за меня замуж.

— Да ты что, смеёшься надо мной, право слово, Варлаам?! — вскричал, сокрушённо махая руками, Тихон. — Рази могу я?! Да она на смех меня подымет! Баил ведь уже!

— Не узнаю я тебя, друг. С другими жёнками всегда ты смел был, а тут… — Варлаам пожал плечами.

— Запала мне Матрёна сия в сердце, Варлаам, чего ещё скажешь. — Тихон снова вздохнул. — Потерять её боюсь. Вот возьмёт она да и выскочит замуж за какого купчину, аль даже и за боярина. Она такая, она может. И тогда что? Другую такую жёнку где я сыщу? Вот ране думал: просто с ими, с бабами. Одна тамо, вторая. Ну, с которой не получится, дак и бог с ею. А Матрёну вот встретил, и все иные — так, побоку. Да и вроде как и не нать мне топерича никого боле.

— И мне тоже такая вот жёнка повстречалась. Только замужем она, да и не ровня я ей.

— Енто тамо, на озере-то? — спросил Тихон.

Низинич хмуро кивнул и не стал продолжать разговор. Они вышли из каморы и поднялись по лестнице на смотровую площадку заборола.

Вдали, у окоёма синели буйно поросшие лесом холмы, меж ними серебрился, извиваясь, как змея, быстрый Сан, в излуках лепились хутора и деревеньки, кое-где над крытыми соломой жилищами курился дымок. Липовая роща, уходящая вниз от земляного вала, блистала золотом листвы. В утреннем чисто вымытом небе над крепостью кружил орёл.

— Гляди, скачет кто-то! — указал Тихон.

За деревянным зубцом заборола был хорошо виден всадник в сером вотоле. Беспрерывно хлеща вороного коня нагайкой, он галопом нёсся по шляху. За спиной его вздымалась клубами пыль.

— Кажись, Мирослав. — Тихон смотрел из-под ладони, как всадник круто осадил коня перед рвом и что-то закричал страже у ворот. — Да, тако и есь.

Ветер относил в сторону слова Мирослава, и отроки не смогли их разобрать.

— Верно, стряслось что, — встревожился Варлаам. — Сойдём-ка во двор.

Он повернулся и заспешил вниз по винтовой лестнице.

— Да, позабыл те сказать, — говорил Тихон, спускаясь за ним следом. — Тамо, в Холме, князь Шварн объявился. С матерью, с женою своею, и боярин Григорий Васильич с ими. Воротился из Литвы.

— Вот как. — По челу Варлаама пробежали волной морщины. — Значит, здесь он теперь.

«И она», — едва не добавил Низинич, но вовремя спохватился и смолчал.

Во дворе его ждал гридень.

— Князь тебя кличет, — сухо передал он.

Лев ожидал Варлаама в том же узком покое на верху замковой башни. Напротив князя на скамье сидел бледный от усталости Мирослав.

— Сказал, не приедет. Монах, мол, не князь, — говорил он, зло кусая усы.

— Боится, скотина, что прежние его делишки вспомнят, вот и отказывается, — процедил Лев. — Что ж, по-иному сделаем. А, Варлаам! Звал тебя. Садись. Разговор наш долгий. Вижу, истосковался ты без дела настоящего. Это ничего. Князь про тебя не забыл. — Лев неприятно засмеялся.

Варлаам впервые услыхал, как Лев смеётся, и подивился, насколько смех его был едок и противен.

— Вот что, отроче, — продолжил князь. — По важному позвал я тебя поводу. Сперва вот ведай: хан татарский, Берке, давнишний наш ворог, который Куремсу и Бурундая на нас посылал, ныне в Орде помер. Трахомой страдал, а кроме того, тёмная его била. Вот так упадёт посреди своего шатра ни с того ни с сего и бьётся в судорогах. Пятьдесят семь лет прожил на белом свете, нехристь, бесермен проклятый! В общем, новый хан теперь у татар — Менгу-Тимур. Берке и Батыю он молодший брат. И, говорят, за бесерменскую веру он так не стоит, как Берке. Веротерпим, иными словами. Это весть добрая. Зато следующая худая: объявился в степях приморских, на Днестре и Дунае новый хан ордынский — Ногай. Доселе ходил он под рукою у Берке, воевал за Кавказскими горами с персидским ханом, Хулагу^[127], а теперь вот в наших краях рыщет. Много у Ногая воинов, и, доносят мне из Орды купцы наши, розмирье у них с Менгу-Тимуром. Вот посылал я к Ногаю Мирослава с дарами великими. Как-никак Менгу-Тимур далеко, на Волге сидит, а Ногай близко, у устья Днестровского шатры раскинул. Вроде задобрил Мирослав его, но что далее будет — один Бог ведает. Это ж татарин. Вот захочется ему нас пограбить, он и придёт, и опять всю Галичину опустошит, живого места не оставит. При отце два раза татарское нахождение было, помнишь, верно. В общем так: решил я созвать братьев на снем^[128] во Владимире. Чтобы, если татары нападут, всем нам силы совокупить. Там, у дядьки Василька, лучше всего бы нам собраться. Послал гонцов. Вроде бы и Шварн, и Мстислав не против, а вот Войшелг заупрямился: не хочу, мол, монах я. Боится, что мстить я ему стану за прежние обиды. А его бы тоже послушать не мешало. Может, что доброе присоветует. Мирослав к нему в монастырь в Новогрудок ездил, да без толку. Поэтому решаю так: поезжай ты, Варлаам, во Владимир к дядьке моему, князю Васильку. Дядька мой — муж прямой, честный. Пусть он убедит Войшелга, что не хочу я ему никакого зла сотворить. Не до этого нынче. Так всё князю Васильку и скажи. Понял, Варлаам?

— Понял, княже. — Варлаам встал со скамьи и поклонился Льву в пояс.

— Ступай, отроче, — приказал ему князь. — Готовь коня, оружье, заутре отъедешь. У канцлера моего грамоту возьмёшь, с восковой печатью.

Как только Низинич скрылся за дверью, Мирослав спросил:

— Думаешь, княже, клюнет рыба на приманку?

— Кто ведает, боярин, — мрачно сверкнул на него глазами Лев. — Но по-другому этого зверя в рясе из Новогрудка не вытащить. И посланника лучшего, чем Низинич, у меня нет.

— Главное, сам он верит, что ничего Войшелгу во Владимире не грозит, — раздумчиво промолвил сын тысяцкого.

— Ты во Владимир заезжал по пути? — строго спросил его Лев. — С привратником монастыря Михаила Архангела говорил?

— Да. За три гривны^[129] он нам врата откроет.

— Сребролюбив монах. — Лев криво усмехнулся. — Ну да на такое дело и пяти гривен не жаль.

Он посмотрел на морду медведя на стене. Во взгляде князя пылал огонь злобы. Мирослав, посмотрев на него с испугом, незаметно перекрестился.

Примечания

126

Людины — основная часть населения Киевской Руси в IX–XII веках, свободные общинники.

127

Хулагу (1217–1265) — монгольский хан, завоеватель Ирана. Основатель династии Хулагуидов, правившей в Иране.

128

Снем — княжеский съезд.

129

Гривна — денежная и весовая единица Киевской Руси. Название происходит от золотого или серебряного обруча, который носили на шее (на «загривке»). Первоначально (до XII века) 1 гривна серебра равнялась примерно 410 граммам серебра. Денежная единица 1 гривна кун = 20 ногатам = 25 кунам = 50 резанам = 150 виверицам.