Мстислав, сын Мономаха

Олег Яковлев, 2020

Начало XII века. Мстислав, старший сын князя Владимира Мономаха, с двенадцати лет княжит в Новгороде и потому оторван от семьи – родителей, братьев, сестёр. Для новгородцев Мстислав тоже не стал «своим», и его тяготит чувство одиночества. Даже повзрослев, он живёт как будто сам по себе, не чувствует себя Мономаховичем и лишь усмехается, когда отец читает ему своё «Поучение». Лишь позднее сын Мономаха поймёт, что в «Поучении» сокрыт бесценный опыт! Мстиславу суждено пройти долгий и тернистый путь, чтобы в итоге набраться мудрости и стать продолжателем отцовского дела по «собиранию Руси» в единый кулак.

Глава 20

Просторный, запряжённый тройкой низкорослых лохматых половецких лошадей возок медленно катил по твёрдой, мёрзлой уже земле, наезжая на кочки и поминутно поскрипывая.

Стоял ноябрь, или, как называли этот месяц в народе, грудень, от слова «грудки» — смёрзшиеся комья земли.

Давно осыпались с деревьев последние листья, и могучие дубы, грабы, берёзы, осины стояли жалкие, потерянные, унылые. Сама природа навевала грусть и звала к невесёлым размышлениям, к воспоминаниям о прошедшей юности.

Князь Владимир Мономах, погружённый в думы, смотрел в маленькое оконце на проплывающие мимо небольшие лесочки и широкие поля. Здесь, среди этих лесов и полей, пролетела вся его жизнь, но не замечал он в бесконечном кружении державных дел ничего вокруг себя, весь целиком погружался, как в воду с головой, в заботы: ходил в походы, собирал дань, творил суды.

Нынешним летом Владимиру исполнилось уже пятьдесят лет, а ему всё не верилось, что стучится в двери старость, ведь столь много важных деяний ещё ждут его в грядущем. Ещё и половцы не смирены окончательно, и княжеские распри не пресечены.

С жадностью ловил Мономах вести со всех уголков Русской земли. Он всегда старался держаться в самой сердцевине событий, не уходить, не убегать в сторону, за что и пользовался, как никакой другой князь на Руси, славой и уважением. К его советам, его желаниям прислушивались все князья, его поддержкой дорожили в любом, пусть самом ничтожном деле.

Владимир неизменно бывал спокоен, рассудителен, никогда не рубил сплеча, когда надо — проявлял осторожность, выдержку, когда надо — смелость, решительность, старался зачастую наперёд рассчитать, предугадать ход событий, а уж терпеть и ждать своего часа умел, наверное, как никто иной.

Он, собственно, и теперь ждал — ждал, надеясь шагнуть, наконец, на последнюю свою вершину — вершину, казавшуюся когда-то недосягаемой, взойти на которую уже один раз он мог, но не стал, сознавая, что вершин не бывает без твёрдых, крепких оснований, без подножий.

Тогда, ровно десять лет назад, Владимир уступил отцов «злат стол» в Киеве своему старшему двоюродному брату, Святополку Туровскому. На стороне того были и киевские бояре, и Ярославов ряд — «лествица». Кроме того, на Русь в те годы беспрестанно нападали половцы, и для борьбы с ними всем князьям надо было сплотиться.

Теперь, по прошествии трудных и долгих лет, всё стало по-иному, но он, князь Владимир, дальновидный, проницательный, знал: гидра половецкая ещё не сокрушена, ещё живы Боняк с Шаруканом, Сугра с Аепой, а это означает, что предстоят ещё жаркие схватки на поле брани, и не время думать о киевском столе.

А Киев с годами всё сильней и сильней привлекал, манил к себе стареющего Мономаха. Порой хотелось ему, пусть всего на один день, но сесть на «златой стол» — стол отца, деда, прадеда, пусть всего на миг, но ощутить себя первым на Руси.

У каждого человека свой предел желаний, своя мечта. У него, Владимира, такой мечтой был Киев, он стоял сейчас где-то уже на самом пороге, вблизи великого стола. Уже многие бояре, купцы, иереи, посадские люди глядели в его сторону, понимая: вот кто истинный владыка, вот кто может защитить. Поля и нивы — от половецких набегов, боярские хоромы — от гнева простолюдинов, бедняков — от произвола ненасытных бояр и тиунов-лихоимцев.

Люди разных сословий верили Владимиру, как никому другому, и ему было приятно сознавать, какое множество народа стоит за него. Иной раз хотелось даже собрать дружину, занять Киев да прогнать Святополка куда-нибудь в Пинские болота. Но тотчас князь одёргивал себя: за Святополком великая сила — митрополит, ляхи, Печерский монастырь, купцы, ростовщики, а главное — за него Ярославов ряд. Кроме того, ежели начнётся смута, снова Боняк с Сугрой пойдут на Русь, снова запылают дома крестьян, снова погонят половцы по пыльным степным шляхам сотни невольников — русичей, связанных верёвками и арканами.

Нет, нельзя допускать такого, нельзя идти на поводу у своего честолюбия. Непомерное честолюбие ведёт к бессилию, к безвластию и, что ещё горше, к тяжким грехам.

Владимир приоткрыл дверцу и выглянул из возка. Впереди в тумане виднелся уже Переяславль, окружённый огромными земляными валами — его, Мономахова, вотчина.

Устало вздохнув, князь закрыл дверцу и опустился обратно на мягкую лавку. Думы поползли в иную сторону.

Недавно он получил недобрую весть из Полоцкой земли. Отказался подчиняться воле старших Глеб Меньский, один из сыновей покойного князя Всеслава. Подобно своему отцу, Глеб отличался буйным свирепым нравом и, не боясь ни Бога, ни дьявола, — никого на свете, — с наглостью совершал, будто половец, набеги на полоцкие и смоленские волости. Посмел он потревожить даже и самого Святополка — ходил осаждать Слуцк, город Туровского княжества.

Владимир уже пересылался гонцами и со Святополком, и со своим сыном Ярополком, княжившим в Смоленске, и даже с Олегом Святославичем, и все князья подтверждали свою готовность наказать хищника. Особенно старался Олег. Владимир усмехнулся. Олег единственный из всех князей отказался выступить нынче в степь, придумав пустую и подозрительную отговорку: «Нездоров». Без него состоялась великая победа на Молочной, и вот теперь пытался новгород-северский владетель оправдаться перед Владимиром, слал ему в дар возы с шёлком, парчой, табуны отменных быстроногих коней. Запуганный, побеждённый, Олег жаждал загладить былую вину, исправить свою ошибку.

Из своих вотчин приходили к Владимиру вести добрые, радовали его подросшие сыновья — и Мстислав, и Ярополк, и Вячеслав. Вели они хозяйство справно и во всём были послушны отцу — об этом писали посадники и воеводы, сообщали тиуны. Крепко сидели князья Владимирова корня на Русской земле, крепче, чем кто-либо другой, и превращались постепенно в грозную, неодолимую силу, которой побаивались и Святополк в Киеве, и Святославичи в своих черниговских вотчинах, и иноземные владыки. Радовала Мономаха и двухродная племянница Предслава, дочь Святополка. Почти каждый месяц слала она из Эстергома длинные тайные послания, в которых рассказывала о делах своего свёкра, короля Коломана, сообщала о Хорватии, о кораблях, какие строил Коломан на Ядранском море, об угорской коннице, об отрядах из диких печенегов, влахов и бессарабов. Писала Предслава и о происках латинских бискупов — епископов, тревожилась, что Коломан ни в чём им не перечит и всегда следует советам римского папы Пасхалия.

Недавно Предслава была выдана замуж за сына Коломана, Ладислава, но молодой муж её внезапно скончался спустя несколько дней после свадьбы. Собралась было дочь Святополка возвращаться к отцу в Киев, но Коломан, очарованный её красотой, уговорил остаться на некоторое время, а затем, как понял Владимир, силою возложил юную Предславу на своё ложе. Возмущению девушки не было предела, она пожаловалась отцу, но Святополк словно забыл о существовании дочери — ему была нужна соузная Угрия во главе с Коломаном. Умненькая Предслава это быстро уразумела. Наружно она смирилась со своей ролью жертвы похоти стареющего короля мадьяр, но как могла, мстила и вредила обоим: и отцу своему, и Коломану. Вот и спешили тайные гонцы в Переяславль, к Мономаху, и в Германию, к молодому императору Генриху Пятому. Лучшего соглядатая ни тому ни другому было не сыскать.

«Умница, Предславочка! — думал с улыбкой Владимир. — Разбирается в делах державных паче мужей иных».

Возок миновал посад, торжище, проехал через Княжеские ворота, мимо Михайловского собора и остановился возле княжеского дворца.

— Приехали, княже, — молвил молодой воевода Ольбег Ратиборич.

— Лепо, Ольбег. — Князь легко, как в молодости, спустился с возка наземь и бодро зашагал к высокому мраморному крыльцу.

— Князь Владимир Всеволодович! — раздался внезапно со стороны ворот звонкий молодой голос.

Князь круто обернулся. К ступеням крыльца, запыхавшись, бежал облачённый в лёгкий калантарь^[105] воин.

— С Нова города я, от сына твово, князя Мстислава! — взволнованно выпалил юноша. — Возьми меня в дружину свою! С погаными биться хощу!

— Что же ты сыну моему служить не стал? — нахмурившись, сердито спросил Владимир. — Али не по нраву тебе у Мстислава было?

— Да князь Мстислав сам меня к тебе отпустил. Возьми, княже! — взмолился молодец. — Верой и правдой служить стану.

— Что ж то будет, аще все ко мне побегут? — Владимир недовольно качнул головой. — Ну да ладно уж. Коли пришёл, куда ж тебя девать? Возьму в молодшую дружину. Как звать-то тебя?

— Олексой кличут.

— Не о тебе ль сказывал мне сын единожды? На гуслях, баил, играешь?

— То он про меня сказывал, — зардевшись, смущённо пробормотал Олекса. — Токмо певец из меня никудышный. С погаными биться хощу.

— На поганых нынче не пойдём. Но уж коли биться вельми жаждешь, коли не терпится — пойдёшь под началом воеводы Дмитра на Глеба, князя меньского. Тамо и покажешь, чего твой меч стоит. Ну, ступай.

Олекса поклонился князю до земли и с радостным блеском в глазах бегом помчался в детинец, где жила молодшая дружина.

Примечания

105

Калантарь — защитный доспех из гладких металлических пластин, скреплённых кольчужным плетением, без рукавов. Состоял из двух половин и застёгивался на боках и плечах.