Штрафбат в космосе. С Великой Отечественной – на Звездные войны

Олег Таругин, 2011

Когда человечество в опасности, а отвыкшие от войн, избавившиеся от гена агрессивности земляне XXIII века не в состоянии противостоять инопланетному вторжению – кого звать на помощь? Кто спасет Землю от завоевания, а род людской – от поголовного истребления? Лишь те, кто однажды уже уберег Европу от геноцида и «коричневой чумы». Лучшие бойцы всех времен и народов, закаленные в горниле самой страшной войны в человеческой истории. Русский штрафбат из 1944 года. Смертники, «искупившие вину кровью», павшие в ХХ веке – и воскрешенные 300 лет спустя, чтобы отстоять уже не только Россию, но всю планету. В прошлом они прошли с боями тысячи километров от Сталинграда до Германии – в будущем им придется преодолеть тысячи световых лет, чтобы научить выродившихся потомков быть мужчинами, умирать за Родину, убивать и побеждать! С Великой Отечественной – на Звездные войны! От операции «Багратион» – до Альфы Центавра! Если правнуки зовут на подмогу павших предков – значит, беда!

Глава 5

Прошлое, 1944 год

Все оказалось так, как и говорил Иванов. Ну, или «почти так». Потерь и впрямь не было. Вообще. Ни одного погибшего. Зато четверть батальона, поднявшегося в атаку, как корова языком слизала. И ни одного тела на поле боя.

Только легкораненые довольно шипят, когда санитары им раны перевязывают.

Первый раз в жизни Крупенников видел, как люди радуются простреленным плечам или рассеченным бровям. А чего ж не радоваться-то?! Судимость снята, смыта пролитой в бою кровью, можно честно надевать свои погоны и награды. А перед этим — отдохнуть недельку в санбате…

И это было бы интересно Крупенникову. Очень интересно.

Но — в другой раз.

Не в этот…

Комсостав батальона собрался в захваченном немецком блиндаже. Даже и прибираться особенно не пришлось, так, кровь замыли по-быстрому. А бумажных голых баб на стенках на этот раз не было.

«Жаль», — рассеянно подумал Харченко, тайком собиравший коллекцию немецкой порнографии. Особисты, они ж тоже люди, порой даже куда человечнее некоторых.

Командиры рот и взводов сидели, как пришибленные.

— Ну?! — не сдержался Крупенников.

— Товарищ майор… — начал старший лейтенант Заяц. Комбат еще не успел толком разобраться в отношениях между офицерами постоянного состава батальона, но уже понимал, что Заяц один из самых авторитетных его командиров. По крайней мере, он всегда начинал докладывать первым. Даже сейчас, когда ситуация была… Идиотской ситуация была. Четыре сотни бойцов поднялось в атаку. Три дошло. Остальные исчезли.

— Прямо передо мной боец исчез, — нахмурясь, говорил Заяц. — Бежал, бежал — и исчез. Как и не было. Я сначала даже не понял, бегу и машинально перепрыгиваю, мало ли — тело упало. А потом вдруг как будто время остановилось… не, не так, не остановилось, а замедлилось, что ли? Ну, чисто как в кино, когда пленка медленнее крутится… Не поверите, но я все железо это летающее, будь оно трижды проклято, видел! Смотрю, хвостовик минометный летит, кувыркаясь. Прямо моему взводному-три в голову, а тот и не дернулся даже. И я будто в киселе каком-то, ни рукой не пошевелить, ни ногой. Вдруг раз — и нет взводного. И хвостовика того нет. Как и не было. А потом все обратно вернулось, и скорость обычная, и звук…

— Мы когда в траншею прыгнули, немцы оттуда тараканами побежали, — неожиданно добавил лейтенант, фамилию которого Крупенников так еще и не запомнил. — Орут что-то по-своему, лица белые, испуганные…

— Пленные есть? — отрывисто спросил Лаптев.

— Есть парочка, правда, помятые слегка. Один унтер, второй рядовой. Полевая дивизия люфтваффе. Мы экспрессом допрос учинили, вот и пришлось их… не без этого.

— Про пленных потом, — отрезал комбат. — Дальше?

— Так вот. Этот унтер из стариков, еще империалистическую помнит…

— Говорю ж, про пленных потом! О странностях этих, мать их за ногу, говори!

— Так я ж как раз об этом! На этого унтера сверху мой боец свалился, из новеньких, боец Фоминых. Ну и давай немца колошматить, а потом вдруг раз — и исчез! Немец ошалевший вскакивает, а у него в руках рукоятка от ножа. Лезвия самого нет, понимаете, только рукоятка. И как заорет: «О, майн готт!» А потом давай креститься, что тот поп! Я его чуть не пристрелил сгоряча, но вовремя про языков вспомнил. Ну и прикладом в лобешник успокоил. А Фоминых так и пропал, ни тела, ни оружия.

— Товарищ майор, связь готова, комдив на проводе! — от крика связиста Виталий вздрогнул. Вот чего ему меньше всего сейчас хотелось, так это разговора с начальством. Но армия — это тебе не пироги у тещи. Хотя и у тещи тоже особо не забалуешь…

— На проводе Лев, товарищ майор, — в кои-то веки доблестная связь решила отвлечься от вечной ботанической темы — «Ромашка, Ромашка! Я — Лютик! Требую опыления».

— Медведь? Как дела, Медведь? — рыкнул в трубку комдив.

— Зебра взята. До третьей полоски взята.

— Ай, молодец, Медведь! Потери какие? Помощь требуется?

— Лев, потерь… — Крупенников искоса посмотрел на начштаба. Тот в ответ взглянул ему в глаза, криво улыбнулся и покачал головой.

— Не имею потерь!

В трубке озадаченно замолчали. А потом задали смешной вопрос:

— Совсем?

— Так точно, совсем! Пара десятков легкораненых, и только!

— Дыры на шкурах вертите, Медведи! — радостно зарокотал бас комдива. — Молодцы! Ждите контратаки! А ты, майор, руки в ноги и бегом ко мне. То есть ноги в руки!

Крупенников отдал трубку связисту и задумчиво произнес:

— Благодарность батальону от комдива. Велел дырки вертеть.

Офицеры слышали разговор — сквозь трески и статику жизнерадостное громыхание голоса генерал-майора доносилось, казалось, аж до самого Берлина. Благо, до того стало ближе еще на пару сотен метров.

— А вызывают зачем, не сказал? — спросил Харченко.

— Не доложил, знаешь ли. Ему по должности не положено комбату докладывать, — съязвил Крупенников.

— Мне бы доложил, — ответил особист, усмехнувшись.

— Ну, я ж по сравнению с тобой просто майор, а не… — и тут Виталий споткнулся и, не подобрав нужного сравнения, засмеялся. В ответ ему улыбнулся и всегда сдержанный Лаптев, и командиры батальона, и даже начальник особого отдела хохотнул.

— Кстати, а где замполит? — вдруг вспомнил Крупенников. — Что, тоже того? Исчез в бою?

— Здесь я, товарищ майор, — ответил скромно сидевший до того в углу Яша Финкельштейн.

— Ты там чего сочиняешь, таракан запечный? — спросил комбат, отсмеявшись.

— Скоро узнаю, — вместо замполита ответил майор Харченко. — Я всегда первым узнаю́. Всё! — и назидающе поднял указательный палец.

Не обращая внимания на подколку особиста, замполит вежливо ответил:

— Так это… политинформацию сочиняю. Мы же это, на территорию Германии вроде как вступили. Первыми.

То, что сказал замполит спокойным, чуть отрешенным голосом, вдруг произвело эффект рванувшей в блиндаже гранаты. И ведь знали же! Готовились! А вот за всеми странностями, за всеми переживаниями и исчезновениями вдруг не заметили этого простого, обыденного факта.

Они уже в Германии.

В той самой Германии, от которой пятились в сорок первом, которая душила их в сорок втором, которой они с таким трудом сломали хребет в сорок третьем. А в сорок четвертом они уже сами в логове дикого зверя.

— Однако… — только и сказал Крупенников, чувствуя… Нет, не ликование и не эйфорию. Пустоту и усталость. Так было с ним всегда, когда он ждал какого-то события или известия, важного и непременно счастливого. Но ощущение счастья всегда появлялось потом, гораздо позже, если и вовсе появлялось. «Праздник ожидания праздника», так, что ли? Или это не совсем об этом?..

Впрочем, и остальные офицеры бурно не радовались, лишь смущенно улыбались. Да и в самом деле, чего радоваться-то? Ну, Германия. Ну, логово врага. Ну, страна Гёте и Гитлера. Вот когда Гитлера удушим в Берлине, тогда и Гёте читать будем. Эту, как ее… Лорелею. Или это Гейне? А вот не пофиг ли майору Крупенникову?

— Отметим вечером, когда фрицев отобьем. А пока занимать оборону. Легкораненых в тыл не оформляйте. Или как это у вас… у нас делается, я пока не в курсе? Завтра отправим, а то сами видите, какие тут, хм, исчезновения. Все свободны. Убываю на НП комдива.

— Комбат, — окликнул того Харченко, когда короткое совещание закончилось и офицеры вышли из блиндажа.

— Ну? — оглянулся Крупенников.

— Я с тобой.

— Комдив меня одного вызывал, — нахмурился Крупенников.

— Да не слежу я за тобой, своих дел хватает, майор, — отмахнулся особист. — Иванова еще с собой прихватим. Хочу кой-куда пройтись, поглядеть…

Видя, что с лица комбата не сходит угрюмое выражение, Харченко искренне рассмеялся:

— Это тебе, комбат, нужно в особом отделе работать, а не мне. Всех подозреваешь в грехах смертных. Идем, потом все объясню.

«Потом» оказалось метрах в ста от взятых траншей. Харченко вдруг остановился и внезапно встал на четвереньки, начав осматривать землю, чуть ли не обнюхивая ее наподобие поисковой овчарки:

— Иванов, помогай!

Штрафник немедленно упал рядом и тоже стал изучать землю.

— Майор, меня, между прочим, генерал вызывал, — заметил Крупенников.

— Подождет твой генерал. У нас тут поважнее дела есть. Комбат, ничего странного не замечаешь?

Виталий Крупенников пожал плечами. Что тут странного можно разглядеть? Обычная нейтральная полоса, ставшая нашей. Перепаханная снарядами, засеянная осколками, политая кровью. И что на такой земле может вырасти?

— Харченко, ты следователем до войны работал, что ли? — иронично спросил ползающего по земле особиста комбат.

— Я до войны, майор, вообще не работал. Не успел. А вот пограничником послужил. Знаешь, сколько лет-то мне, Крупенников?

— Ну?

— Да как и тебе, двадцать пять.

Виталий удивился. Майор Харченко выглядел лет на десять старше. Брюшко солидное, лицо «наетое», как бабушка говорила. И волосы седые на висках. Хотя, по нынешним-то временам, этим не удивишь.

— Непонятно, — с трудом поднимаясь, сказал особист. — Вообще ни хера непонятно!

— Ну, кое-что понять-то можно, — откликнулся Иванов. — Вот только что оно означает…

— Это уж точно, — фыркнул в ответ Харченко. — Эвон, какая хрень творится, науке неподвластная. Смотри, комбат, видишь?

Комбат честно признался, что ничего не видит.

— Да ты внимательнее смотри.

Но комбат все равно ничего не видел.

— Следы видишь? От наших сапог, советских?

— Ну, вижу, следы как следы, — отчего-то раздражаясь, ответил Крупенников. Не любил он детективы. Даже про Шерлока Холмса и Ната Пинкертона.

— Не совсем! Вот, смотри, тут солдат бежал, вот тут упал и в сторону пополз. А тут — перекатом в другую ушел. Вот вскочил и снова бросок сделал. А вот тут следы закончились.

Майор присмотрелся. Действительно, следы заканчивались, словно человек подпрыгнул и…

И исчез.

Метрах в двух от исчезнувших следов все еще курилась вонючим тротиловым дымом неглубокая минометная воронка, обрамленная комьями вывороченной земли и ошметками дерна.

— Иванов, ты видишь? — спросил переменника Харченко.

— Вижу. И не только у этого. С другой стороны воронки такая же херня.

— И еще один момент, комбат. Оружия нет. Одежды, сапог там тоже нет, но это понятно. Человек испарился прямо в одежде, это бывает, лично видел. Но оружие-то должно остаться, понимаешь? Исковерканное, изогнутое, разбитое в хлам, оплавленное — но должно. А его нет.

— Да, вот у нас случай был в полку, — неожиданно и не совсем в тему вставил бывший разведчик. — Пуля второму номеру ПТР прям в патронную сумку вошла. И насквозь гильзу пробила. И ничего…

— А следовательно что, комбат?

— Что? — не понял Крупенников.

— Есть списки у зампотыла о получении оружия. И номера там тоже имеются.

Виталий хмыкнул:

— Списки… А ты хоть списки личного состава видел?

— Видел. Но отработать надо любую версию. Я не думаю, что они там каждую такую мелочь учли. Необходимо во фронте поднять все документы по батальону за последние два месяца. Вплоть до получения продовольствия. В конце концов, должны сохраниться личные дела осужденных, попавших к нам в батальон незадолго до выступления. И сохраниться не у нас, а в трибуналах. Если все проверить, глядишь, чего и поймем… может быть.

— Граждане майоры, кони скачут, — встал, отряхивая колени, Иванов, так что спросить, где это «там» и кто это «они», Крупенников не успел.

По перепаханному взрывами полю, мимо двух майоров и одного бывшего старлея лошади тащили батарею семидесятишестимиллиметровых орудий.

— А ну, стой! Стой, кому говорят! — Харченко выпрямился во весь свой невысокий рост, несколькими быстрыми ударами отряхнул испачканные землей колени. Колонна остановилась.

— Майор Харченко, кто такие?

— Капитан Помогайло, — козырнул старший из артиллеристов. — К штрафникам направлен в помощь. Далеко до них?

— Считайте, что уже доехали, капитан, — ответил за особиста комбат. — Я командир отдельного штрафного батальона майор Крупенников.

— Во, бог войны пожаловал! — засмеялся Харченко. — Ну, фрицев-то мы вам оставили, не боись…

Крупенников поразился, настолько быстро и незаметно особист вдруг превратился из ищейки, старательно обнюхивавшей каждый сантиметр земли, в добродушного увальня-толстячка.

— Батальон метрах в ста пятидесяти отсюда, во-он там, — показал направление Виталий. — Начальник штаба, капитан Лаптев, вам все покажет. Устраивайтесь пока.

— Есть устраиваться! — лихо козырнул артиллерист.

— Только побыстрее, не ровен час, фрицы в атаку пойдут.

— Без нас не начнут, товарищ майор, не переживайте! — улыбнулся капитан. Но солдат своих подстегнул.

— Да и нам бы следует поторопиться, товарищ майор, — сказал комбат особисту, когда батарея снова затопала к позициям батальона.

— Следует, — согласился Харченко, однако же вновь припал к земле. Наконец поиски его увенчались успехом. — Ага, есть, — особист подобрал с земли горсть свежих гильз от ППШ. — Отдам ребятам на экспертизу.

Виталий лишь пожал плечами. В криминалистике он понимал чуть больше, чем ничего. Поэтому развернулся и зашагал на восток, оставляя за спиной батальон.

Харченко и Иванов догнали его быстро. Больше особых находок не было, обычное военное железо — гильзы, осколки и один пустой диск от ручного пулемета Дегтярева.

— Как думаете, граждане майоры, может быть, это немцы свое новое оружие применили? Экспериментальное какое-нибудь. Немцы, они же такие, и газы придумали, и танки.

— Танки, Иванов, англичане придумали. А немцы придумали огнемет.

— Все одно, поганая нация, — упрямо набычился тот. — Ничего от них хорошего не дождешься. Или танк, или огнемет. А сейчас вот какие-нибудь хе-лучи.

— Лучи? Какие лучи? — едва заметно прищурился Харченко.

— Ой, ну да, не хе-лучи, а икс-лучи. У нас в полку один парень был, так он до войны на физика учился. Рассказывал, что немцы придумали какое-то излучение, не видно его, не слышно и запаха нет, а человек все одно помирает. Убили нашего физика, правда, обычной пулей, но…

— Иванов, тебе рентген делали когда-нибудь?

— Ага. В прошлом году. Мне под Орлом ногу сломало, как подкинуло взрывом, так штаны в клочья, на самом ни царапины, а ногу сломало.

— Так вот, твои хе-лучи и есть тот самый рентген. И открыл его действительно немец по фамилии Рентген. В честь него и назвали. Если долго человека им облучать, тот и впрямь может умереть. Но не моментально.

— Вот я ж и говорю, поганая нация. Небось какой-нибудь усилитель выдумали — и пожалуйста.

— Версия, конечно, интересная, — вполне серьезно сказал молчавший до того Харченко. — Но некоторые детали в нее не укладываются.

— Это какие, например? — поинтересовался Иванов.

— Многие знания увеличивают скорби и сокращают продолжительность жизни, — многозначительно ответил особист.

Штрафник немедленно заткнулся, уловив намек. Несколько минут прошли в молчании, как вдруг бывший старший лейтенант диким голосом заорал: «Ложись!!!» и рыбкой прыгнул в ближайшую воронку. Не размышляя, оба майора бросились следом. Иванов обладал совершенно невероятным чутьем: он слышал подлетающую мину или снаряд за несколько секунд до того, как их услышат другие. За это его хотели забрать и звукометристом в артиллерийскую разведку, и в радисты, но он каждый раз упирался руками и ногами, не желая покидать родную часть. Впрочем, об этом Харченко и Крупенников узнали гораздо позже, а сейчас прижимались к земле, пережидая короткий огневой налет немцев. Когда серия особенно близких разрывов щедро осыпала их землей, Харченко проворчал:

— Ну вот, все место происшествия попортили…

А Крупенников поднял голову, посмотрел на позиции батальона и хрипло выдохнул:

— Господи! Это что же там творится-то?!..

Интерлюдия

До войны капитан Помогайло был математиком. И даже окончил три курса знаменитого матфака ЛГУ. Когда самородок в лаптях приехал в Ленинград с его сфинксами, кариатидами, знаменитыми мостами и пронизывающим ветром с Финского залива, угрюмого немногословного сибиряка сначала обсмеяли за крестьянский кафтан. Но он, точно ломоносовский сын, вцепился в гранит королевы наук так, что та отдавалась ему с удовольствием. Его не интересовало ничто, кроме математики. Кому сказать бы — не поверят. За все три года сибиряк ни разу не был даже в Эрмитаже. Числа и формулы. Числа и формулы заменили ему все на свете шедевры мирового искусства. Впрочем, математика — это ведь тоже искусство. Точная наука, что еще можно добавить?..

Конец ознакомительного фрагмента.