Штрафбат в космосе. С Великой Отечественной – на Звездные войны

Олег Таругин, 2011

Когда человечество в опасности, а отвыкшие от войн, избавившиеся от гена агрессивности земляне XXIII века не в состоянии противостоять инопланетному вторжению – кого звать на помощь? Кто спасет Землю от завоевания, а род людской – от поголовного истребления? Лишь те, кто однажды уже уберег Европу от геноцида и «коричневой чумы». Лучшие бойцы всех времен и народов, закаленные в горниле самой страшной войны в человеческой истории. Русский штрафбат из 1944 года. Смертники, «искупившие вину кровью», павшие в ХХ веке – и воскрешенные 300 лет спустя, чтобы отстоять уже не только Россию, но всю планету. В прошлом они прошли с боями тысячи километров от Сталинграда до Германии – в будущем им придется преодолеть тысячи световых лет, чтобы научить выродившихся потомков быть мужчинами, умирать за Родину, убивать и побеждать! С Великой Отечественной – на Звездные войны! От операции «Багратион» – до Альфы Центавра! Если правнуки зовут на подмогу павших предков – значит, беда!

Глава 1

Прошлое. 1944 год

— И какого хрена им надо? — ругнулся капитан Крупенников, прочитав предписание.

— А я знаю? — пожал плечами старший сержант. — Оне там велели прибыть срочно. Ачо я сделаю?

— Ничоа! — раздраженно ответил Крупенников своему ординарцу и сел на нары землянки. После чего почесал левую ступню.

— Иванов! Отчего пятки желтеют?

Тот удивленно приподнял брови:

— А я знаю, чели?

— Вятский ты валенок, — ругнулся капитан. — Что там немцы?

— Сидят немцы в своих окопах, — бодро доложил старший сержант.

— Это правильно тактически. А вот стратегически — не очень.

— Это почему?

— Лучше, если бы они бежали стратегически. Я в штаб дивизии, Иванов.

Старший сержант с русской фамилией и не менее русской круглой физиономией кивнул. И только после этого удивился:

— А зачем?

— А я знаю, чели? — передразнил Крупенников, натягивая новые, недавно полученные со склада сапоги. Портянки воняли на всю землянку. Капитан не менял их с начала операции.

— Вызывают, и все тут. Мы люди маленькие и подневольные. Сказано явиться — являюсь.

— Поди, орден дадут? — поинтересовался Иванов.

— Нет, ребята, я не гордый, я согласен на медаль! — цитатой из «Василия Теркина» ответил комбат. — Буду к вечеру.

Командир стрелкового батальона капитан Виталий Крупенников не догадывался, что ни к вечеру, ни к утру сюда уже не вернется. Он раздавал замполиту и ротным короткие приказы, не зная, что больше никогда их не увидит. Военные судьбы извилисты, и пока капитан будет выслушивать разнос командира дивизии, совершенно дежурный и ничего не значащий, на позиции батальона выйдет какая-то моторизованная часть эсэсманов. Выйдет, сомнет — и намертво застрянет в траншеях смертельно уставших русских солдат.

Операция «Багратион» уже подходила к своему логическому концу. Немцы толпами сдавались там, где тремя годами раньше бились насмерть окруженцы Западного фронта. Минск, Гродно, Барановичи — опаленные войной и обильно политые кровью белорусские города навек войдут в героические летописи Красной Армии. Немцы пройдут маршем по Москве. Пленные немцы. А за ними пройдут поливальные машины, совсем не символически смывая немецкое дерьмо со столичных улиц.

Но это все еще впереди. А пока капитан Крупенников трясся в «Виллисе», специально присланном за ним из штаба фронта. Да, минуя полк, дивизию, армию — сразу в штаб фронта. Трясся и удивлялся вниманию высокого начальства к скромной особе обычного пехотного капитана. А пока он удивлялся, его ординарец, «вятский валенок» Иванов, щеря окровавленный рот, падал с противотанковой гранатой под гусеницы немецкого танка.

Военные судьбы. Военные дороги. Военные жизни.

Короткие, как выстрел…

Рвущиеся, как тротил…

В штаб фронта Крупенников прибыл почти в полночь. Пришлось еще час ждать, когда его позовут пред высокие очи. За этот час капитан выкурил половину пачки папирос, насмотрелся на связисток и штабных полковников и даже вздремнул десяток минут.

За этот же час прорвавшихся через позиции его батальона немцев смяли подоспевшие танкисты. Бои, так сказать, местного значения, не всегда отражавшиеся на картах больших штабов.

Крупенников лениво считал звезды на небе и мечтал об ужине, плавно переходящем в завтрак. Мечты его были прерваны суматохой на крыльце бывшей сельской школы, а ныне штаба фронта. Капитан соскочил с чурбака, последний час служившего ему стулом.

Окруженный под — и просто полковниками на улицу вышел сам командующий фронтом.

— Товарищ генерал армии! — Крупенников сделал шаг вперед. Ждать вызова надоело, а дальше передовой, как известно…

— Кто такой? — сердито спросил уставший командующий фронтом.

— Капитан Крупенников по вашему приказанию прибыл! — бодро отрапортовал комбат.

— Крупенников? По моему приказанию? — поморщился генерал.

— Так точно! — еще больше вытянулся капитан.

Один из полковников что-то шепнул на ухо генералу.

— Аааа! — вспомнил тот и улыбнулся. — Совсем замотался. Большие дела делаются, капитан! Не до тебя было.

Крупенников отмолчался.

— Это твой батальон в Полоцк первым ворвался? — спросил его комфронта.

— Так точно! — с начальством надо разговаривать на языке Устава. Начальство это любит.

— Молодец. Хорошо воюешь, — кивнул комфронта. — В штрафбат пойдешь.

— За что!? — удивился Крупенников. Чего-чего, а вот этого он не ожидал. — Товарищ генерал армии, если это за тех коров, так я же батальон подкормить. Пять дней без горячей пищи, а коровы все одно бесхозные были, вот-вот и на минное поле бы…

— Какие коровы? — не понял генерал.

— Рогатые… — почти жалобно сказал капитан, плохо думая на особиста и замполита, успевших стукнуть наверх о мародерстве.

В это же самое время замполита несли на операционный стол доставать немецкие пули, пробившие грудь, а то, что осталось от накрытого близким разрывом особиста, похоронщики закапывали в неглубокой воронке.

И тут комфронта громко засмеялся, запрокинув голову так, что едва не упала фуражка. Следом за ним заржал и весь штаб.

Крупенников растерянно смотрел на хохочущих офицеров.

— Коровы, говоришь?

— Г-гуляш повара сделали, — кивнул капитан, чуть заикнувшись.

— Гуляш — это хорошо. За Полоцк, капитан, Красную Звезду от меня получишь. Завтра же. Вернее, сегодня. Да. Сегодня, — генерал посмотрел на звездное небо, помолчал и добавил: — Сидорович! Документы оформи.

— Есть, товарищ генерал армии! — кивнул какой-то полковник и открыл папку.

— А ты, капитан, пойдешь все-таки в штрафбат. Командиром. Согласен?

Ну и как тут откажешься?

— Так точно, товарищ генерал армии! Согласен!

— Ну, вот и хорошо! Утром получишь предписание и отправишься в батальон. Прошлого батю ранило, а ты у нас геройский комбат. Справишься с архаровцами?

— Справлюсь, товарищ генерал армии!

— Ну, вот и ладушки!

Генерал сделал несколько шагов в сторону темнеющих изб, но вдруг остановился, обернулся и добавил:

— Слышь, майор Крупенников! В военторг зайди.

— Зачем? — не понял капитан.

— Погоны новые купи.

И генерал со своей свитой исчез в темноте белорусской ночи, оставив изумленного поворотом судьбы капитана, то есть уже майора, в одиночестве.

«Заранее не могли сказать?» — пожалел Крупенников оставленные в батальоне вещи. Впрочем… какие там вещи? Отрез сукна, который он хотел послать матери, да пара бутылок трофейного вина? Сукно жалко, а вино… Да хрен с ним! Чтобы советский офицер да вина бы не нашел, а то и чего покрепче…

До батальона Крупенников добрался лишь к утру. Зверски хотелось спать и есть, но сначала — работа. Да, война это не подвиги, война — это работа. Порой без сна и отдыха.

— Капитан Лаптев, — протянул руку хмурый начальник штаба отдельного штрафного батальона.

— Кап… Майор Крупенников! Виталий.

— Виктор, — кивнул заспанный начштаба.

— Ну, вот и познакомились, теперь к делу!

— Может быть, позавтракаете, товарищ майор? — предложил капитан, сам наверняка желавший хотя бы чаю.

— Завтрак это хорошо, — согласился Крупенников. — Совместим приятное с полезным, а…

— А необходимое с желательным, — закончил фразу Лаптев.

Крупенников усмехнулся:

— Мысли сходятся у дураков, товарищ капитан!

— Ну не только же у дураков. В армии желания совпадают у миллионов людей: завтракать-то всем хочется в одно время!

— Да вы философ, товарищ капитан!

— Скоро таким же станете, товарищ майор. Переменники народ особый. Некоторые в чинах побольше наших ходили, так что ухо востро держать надо.

— Переменники? — не понял Крупенников.

— Так точно, переменники. Не слыхали такого термина? Штрафниками личный состав у нас не называют. Оскорбительно звучит для бойцов.

— Хм… — удивился комбат.

— Посему — переменный состав. Они же у нас не более трех месяцев находятся.

— В каком смысле? — напрягся новоиспеченный комбат.

— Да в простом — погоны обратно на плечи и возвращаются в свою часть с погашенной судимостью. Если до этого кровью или подвигом вину не искупят.

— Ааа… — протянул Крупенников и расслабился. — Это я знаю. Почему-то подумалось, что три месяца не все…

— Да ну что вы, товарищ майор! Потери у нас, конечно, выше, чем в обычных частях. Все же мы всегда на острие атаки. Штурмовой офицерский батальон — не хухры-мухры. Батя… в смысле, комбат Перепелицын, всегда нас так называл.

— Пожалуйста, товарищи офицеры! — высокий солдат без знаков различия на гимнастерке, темнеющей следами сорванных погон, поставил на стол сковородку со скворчащей яичницей, тарелку с колбасой и хлебом. Потом нерешительно спросил:

— Еще чего надо?

— Чаю давай, Смешнов.

— А?..

Начштаба вопросительно посмотрел на комбата:

— Спирта?

— Вечером, — решительно отказался Крупенников. И понял, что незнакомый ему «батя», предыдущий комбат, любил употреблять алкоголь вне зависимости от времени суток. Лаптев кивнул бойцу, и тот исчез, как говорится, с глаз долой.

— Контингент какой в батальоне? — майор взял немецкую ложковилку, протянутую ему капитаном.

— Разный. Смешнов вот, например, тоже капитаном был. Тыловиком. Проворовался интендант, с вышестоящим начальством не поделился. Вот результат. Зато достать все на свете может, хочешь — паровоз на спирт выменяет, хочешь — спирт на сало.

— А остальные?

— Все есть, по всем статьям. Насильники есть, убийцы, ворья много, даже дуэлянт есть один.

— Это как? — заинтересовался Крупенников, обмакнув кусок хлеба в желток.

— Да бабу два летехи не поделили. Связистку, что ли? Или медсестричку? Не помню. Ну и устроили дуэль на пистолетах. Один в гроб, другой к нам. А сестричку с пузом — в тыл.

— Успели Катюшу зарядить? — понимающе усмехнулся Крупенников.

— Успели, — кивнул Лаптев. — В тылу и выстрелит. А разбирались из-за того, кто из них глубже в дуло заряд забил.

— Я бы хотел ознакомиться с делами штрафников, то есть переменных. Но для начала с ротными и взводными познакомлюсь. Кто ими командует?

— Как обычно, строевые офицеры, — пожал плечами капитан. — Переменники только отделениями командуют.

— Интересно тут у вас… — хмыкнул Виталий. — А с оружием как?

— Личный состав вооружен автоматами, с гранатами тоже нормально. Проблем никогда с этим не испытываем.

— Что, винтовок совсем нет? — откровенно удивился майор.

— А зачем они нам? В окопах трехами не особо размахаешься, «папаши» в окопах гораздо удобнее. Мы же в атаки ходим. В обороне штрафников не держат.

— Это еще почему?

— Да потому, что мы — элита армии, хоть и уголовная. Сами смотрите — разведчики, танкисты, саперы, пехота. Есть даже один бывший особист. И военный прокурор тоже.

— Особист? — удивление Крупенникова все нарастало и нарастало.

— Так точно, — ухмыльнулся Лаптев. — С ним там вообще история темная. Осудил неправильно какого-то полицая бывшего.

— Освободил, что ли? — спросил комбат.

— Наоборот. Высшую меру дал. Причем лично и исполнил.

— А что же тогда его в штрафбат?

— А тот полицай партизаном оказался, связником. Ну или что-то такое. Харченко, особист наш, лучше знает.

— И?

— Его к нам. А партизана к медали. Посмертно.

— Дела… — вздохнул Крупенников. — А прокурор?

— Там куда смешнее. Расскажу как-нибудь. Я уже и привык к таким историям.

— Ладно… Зови офицеров, — остатки яичницы Крупенников вытер кусочком хлеба, заел кружочком кровяной колбасы и шумно захлебнул горячим чаем.

Минут через пятнадцать офицерский состав штрафбата собрался в командирском блиндаже.

— Товарищи офицеры! Разрешите представиться, майор Крупенников, Виталий Александрович. Назначен командиром вашего батальона взамен убывшего майора Перепелицына. Будем воевать вместе. Прошу вас представиться.

— Командир 1-й роты, старший лейтенант Петровский.

— Командир 2-й роты, старший лейтенант Заяц.

— Временно исполняющий обязанности командира 3-й роты лейтенант Свинцов.

— Командир 3-й роты выбыл в связи с ранением, — шепнул комбату капитан Лаптев.

— Командир 4-й роты старший лейтенант Песцов.

Потом пошла очередь лейтенантов — командиров взводов.

— А минометчики, пульрота? — поинтересовался Крупенников.

— В каждой роте по три расчета восемьдесят вторых минометов. В каждом взводе два расчета «дегтяревых». Обычно на операциях нам добавляют тяжелые полковые минометы и пульроты в усиление. Иногда даже танки, но это уже не от нас зависит, а как там фронт решит.

— Мощно! — качнул головой Крупенников, одобрительно поджав губы. — А замполит где? Особый отдел?

— Еще вчера за пополнением убыли. У нас тут этим делом они занимаются, сами понимаете, товарищ майор.

Крупенников кивнул.

— А настроение какое у бойцов, товарищи офицеры?

— У всех по-разному, товарищ майор, — ответил комроты-два Заяц. На зайца, вообще-то, он похож не был, скорее на волка — поджарый, мускулистый с хищным блеском в глазах. — У всех по-разному. У кого-то боевое, у кого-то трусливое, кто-то равнодушен к своей судьбе…

— А чаще всего?

— Воюют все нормально, если вы об этом, товарищ майор. Самострелов у нас не бывает. За самострел в штрафбате один приговор — расстрел.

— Особист суровый?

— Обычный, — пожал плечами Лаптев. — Закон такой. Все тут кровью искупают, а самострельщика что, в тыл везти? Нет уж, пусть тут и лежит. Вот был у нас случай — немец бомбежку устроил, так три умельца под шумок друг другу задницы и прострелили. Да не просто, а через буханку.

— Через буханку-то зачем? — не понял Крупенников.

— А чтоб нагар пороховой вокруг раны не отпечатался. Так быстро всех троих раскусили. У одного пуля в кость попала и отрикошетила в живот. В санбате ее, конечно, достали, но он все одно помер. А тут еще двое с похожими ранениями. Ну, и раскололи паразитов. Сознались голубчики у особиста как миленькие.

— Шлепнули?

— За милую душу. И закопали тут же.

— А домой что сообщили?

— А вот это уже, товарищ майор, от вас зависит. Батя всегда писал в похоронках, что, мол, пал смертью храбрых в боях с немецко-фашистскими захватчиками. Семьям не надо знать, что их отец шкурой оказался, они-то в этом не виноваты…

— А у нас в роте был случай, — вступил в разговор врио командира 3-й роты лейтенант Свинцов. — Во время боя один переменник себе на ноге ножом несколько разрезов сделал и под кожу осколки засунул.

— А говорите самострелов мало, — ухмыльнулся Крупенников.

— Так больше и не было, товарищ майор!

— Ну-ну… — скептически покривился комбат. — Давайте личный состав на построение. Будем знакомиться.

Майор вышел под жаркое солнце августа сорок четвертого, когда штрафной батальон уже выстроился в четыре шеренги буквой «П». Он неторопливо шел вдоль строя, рассматривая лица бывших офицеров, а ныне штрафников, и пытался понять, заглядывая в их глаза, — что движет ими? Страх? Жажда свободы? Раскаяние? Отчаяние? По своему двухлетнему военному опыту — а два года войны, как известно, стоят двух десятков лет мирного времени — он знал, что, лишь поняв этих людей, он сможет командовать ими, сможет послать их в бой не веря, но зная, что они выполнят приказ с честью. А чтобы понять их, бессмысленно листать личные дела, изучать характеристики командиров или прислушиваться к мнению замполита. Нужно в первую очередь увидеть глаза своих бойцов.

А глаза были…

Да обычные, в общем-то, глаза. Как у всех. У кого-то любопытные — «ну-ка, кого нам вместо Бати прислали?», у кого-то настороженные — «чего ждать от этого щегла в новеньких майорских погонах», у кого-то ехидные — «сегодня ты комбат, а завтра ты на моем месте», у кого-то равнодушные — «и не таких видали».

Обойдя строй, Крупенников вышел на средину плаца. Широко расставил ноги. Поправил по привычке ремень. Заложил руки за спину.

— Товарищи!

По строю побежал шепоток и смешки.

Капитан Лаптев, стоявший за правым плечом, тихо поправил комбата:

— Граждане переменники, товарищ майор…

Тот едва кивнул в ответ:

— Граждане… Солдаты! Да, я не оговорился! Раз воюете, значит, солдаты Красной Армии. Для меня, майора Крупенникова, вашего нового командира, не имеют никакого значения ваши судьбы. Мне не важно, кем вы были и почему попали сюда. Мне важно, как вы воюете сегодня. Сейчас! Чем лучше мы с вами воюем, тем быстрее вы вернете свою честь, и тем быстрее мы с вами вернемся домой. Тем быстрее закончим войну. Я видел многое. Начинал войну под Сталинградом. Верю, что ни я вас не подведу, ни вы меня. А теперь, батальон… Слушай мой первый приказ. После обеда приступить к занятиям по тактической и огневой подготовке согласно плану. Командирам рот и взводов доложить о результатах к девятнадцати ноль-ноль. Батальоооон… Смирно! Поротно… В расположения… Шагом… Арш!

Сдерживая ехидную улыбку, Крупенников сделал шаг назад, наблюдая, как переменники растерянно замялись на месте. Лишь один взвод стройно повернул направо и зашагал в нужном направлении.

— Чьи? — поинтересовался он у Лаптева.

— Свинцова бывшие. Теперь он временно на роте, взводом переменник командует. Бывший подполковник Звягин. Товарищ майор, а ведь у нас никакого плана подготовки нет. Третий день как из боя вышли. Люди отдыхали, да и у нас дел по горло было.

— Капитан, — повернулся к Лаптеву комбат. — Сейчас у нас десять пятнадцать, так?

— Так, — согласился начштаба.

— У вас два часа сорок пять минут на составление плана. А за это время, как известно, можно до КВЖД сбегать. Да… И включите в план строевую.

— Так точно, товарищ майор!

Крупенников опять поправил ремень, снял фуражку и посмотрел на солнце, утерев платком пот со лба.

«Вот лейтенанты и решили, что я зверствовать начал, — мелькнула мысль. — Когда-то и я так думал…»

Интерлюдия

Курсанты наматывали восьмой круг, яростно долбая сбитыми каблуками плац. Саратовская пыль забивала глотки так, что все строевые песни они орали на одной ноте — что тебе «Катюша», что «Три танкиста», все едино. Едкий пот заливал глаза, но однорукий старлей был неумолим. То носочек плохо курсанты тянут, то с ноги кто-то сбился, то слов у песни не слышно.

Лишь после третьего обморока строевик остановил занятие, и курсанты немедленно попрятались в чахлой тени акаций.

— Товарищ старший лейтенант, разрешите обратиться! — откашлялся, наконец, Виталик Крупенников.

— Обращайтесь, Крупенников.

Старлей так и стоял на солнцепеке, не заходя в тень, лишь лениво похлопывал палочкой по сапогу, не обращая на жару никакого внимания.

— Товарищ старший лейтенант, зачем нам вся эта шагистика? Мы же на фронт скоро поедем, а не на парад!

Строевик присел, разглядывая покрытое грязными разводами лицо курсанта:

— А ты как сам думаешь?

— Не знаю…

— А кто такой боец Красной Армии знаешь?

— Ну… Это политически грамотный, образованный, подготовленный тактически и…

— Боец РККА, Крупенников, это частица единого и могучего организма. Умная, грамотная, подготовленная частица, самостоятельная и инициативная. Но частица. Один в поле не воин, а вместе мы — непобедимая армия. И чтобы боец научился себя чувствовать частью армии, как раз и нужна строевая подготовка. Научишься чувствовать плечо товарища на плацу — значит, и в бою его не потеряешь. Понятно, Крупенников?

— Понятно, товарищ старший лейтенант!

— Ну, раз понятно… Становись! Шагооом… арш! Песню запеее… вай!

— Расцветали яблони и груши, поплыли туманы над рекой…

Сотня натруженных молодых глоток снова взревела, и снова серая пыль поднялась над приволжскими степями…

* * *

— Значит, майор, тебе неважно, какие у них судьбы были? — незнакомый голос за спиной прервал воспоминания. Крупенников резко обернулся. Перед ним стоял низкорослый полноватый майор, цепко осматривающий новоиспеченного комбата серыми глазами. Неспешно поднес руку к фуражке:

— Майор Харченко. Начальник особого отдела батальона.

— Майор Крупенников. Командир батальона, — козырнул в ответ Виталий.

— Знаю, майор, все знаю. Работа такая, — без тени улыбки сказал Харченко и взял комбата под локоть. — Пройдемте, товарищ майор, поговорим.

Они зашли в избу, где недавно Крупенников знакомился с офицерами батальона.

— Тебе, комбат, может, и не важно, — продолжил особист, когда они сели за дощатый стол. — А мне очень даже важно. Я тебе вот пополнение привел, комбат, аж сто человек. Понятно, что среди них есть и случайно оступившиеся. А есть и настоящие враги, предатели и подонки. И моя задача — успеть этих врагов выявить до того, как они дел натворят. Понимаешь, майор?

— Понимаю, товарищ майор, — кивнул Крупенников. — Но ведь они уже натворили. Куда уж дальше-то?

— Ну, смотри, комбат. Привел я сегодня одного лейтенанта. Бывшего, естественно. Месяц еще на фронте не пробыл, а на передовой — так и вовсе ни одного дня. Часть его на станции ночевала, и бойцы на путях цистерну спирта обнаружили. Так тот лейтенант не только не пресек мародерство, но и возглавил его. А спирт тот метиловым оказался… В итоге пятнадцать человек скончалось, еще десять — ослепли.

— А лейтенант? — спросил Крупенников.

— А лейтенант, сука, непьющий оказался. Говорит, хотел со взводом подружиться. Вот и скажи мне, комбат, кто этот лейтенант? Дурак или враг? Или то и другое?

— Не знаю, — честно признался Крупенников.

— И я пока не знаю, — вздохнул Харченко. — А знать обязан. Самое страшное, знаешь что?

— Что?

— Лейтенант тот — сын врага народа. Отца его приговорили к высшей мере социальной защиты, а сыну доверили Родину защищать. И он пятнадцать человек убил. Своих. Ему еще раз шанс дали. И я тут затем, чтобы этот пацан свой шанс до конца использовал. Чтобы ему потом жить не было бы стыдно. Или чтобы погиб он. Но — смертью храбрых. Вот такая у меня алгебра войны, комбат. Понимаешь?

Крупенников молча кивнул.

— А ты говоришь, знать не хочешь, кем они были, — продолжил Харченко. — Так что, майор, ты заходи ко мне. С делами знакомиться.

— Ознакомлюсь, товарищ майор. Когда время будет.

Харченко хмыкнул и встал. Надев фуражку, повернулся к Крупенникову:

— У тебя, комбат, времени здесь не будет. Запомни это.

И ушел, хлопнув дверью.

Особист оказался прав. За неделю у комбата не нашлось ни одной свободной минуты. Предписания, наряды, приказы, планы, отчеты…

Это только в кино война — стрельба и подвиги. Для рядового — это изматывающая физическая работа. Для командира батальона не менее изматывающая писанина. И нельзя просто подписать, нужно обязательно вникнуть. Например, обосновать перед начальством перерасход патронов на учебных стрельбах. Это в сорок втором экономили на учебе — не было ни времени, ни ресурсов. А вот уже с весны сорок третьего части, отведенные на переформирование и отдых, продолжали тренировки. И что характерно, никто не возмущался этим. Даже ветераны сорок первого, прошедшие через тот кровавый ад, послушно ползали по-пластунски и отрабатывали штыковой бой. Все понимали: кровь спасается по́том. И штрафники, хотя и ворчали по старым, офицерским еще привычкам, послушно совершали марш-броски, рыли окопы в полный профиль, собирали-разбирали оружие на скорость. Да, Красная Армия образца сорок четвертого года научилась многому. Но и отучилась от многого. Например, от шапкозакидательства.

Даже замполит на своих политинформациях постоянно подчеркивал, что скоро армия вступит на территорию Германии. В этом сомнения нет и быть не может…

— Но, граждане переменники, необходимо помнить, что раненый зверь, загнанный в свою берлогу, дерется с удвоенной, а то и утроенной силой.

Проходивший мимо замполита комбат удивился — откуда субтильный очкарик-замполит знает, как звери в своих берлогах дерутся? Или набрался штампов на политкурсах в армии? Не похоже. Бойцы слушают его внимательно, да и говорит он увлеченно.

Знакомство с замполитом произошло при весьма забавных, если не сказать комических, обстоятельствах. Тот попросту свалился комбату на голову. В прямом смысле этого слова. После разговора с особистом майор вышел на воздух. Проходя мимо машин, с любопытством разглядывал пополнение — без ремней, со следами сорванных погон и орденских колодок, больше напоминавших арестантов, а не солдат. Впрочем, таковыми они являлись и фактически, и юридически. Разглядывал и думал, что Свинцова надо утвердить в должности комроты и отправить в штаб фронта предписание на повышении в звании.

Пока рассматривал и размышлял, на голову Крупенникову свалилось что-то мягкое, сбило фуражку, а потом еще и чем-то твердым ударило по голове. Оказалось, это замполит выкинул, не глядя, из кузова мешок с газетами, а потом попытался лихо спрыгнуть сам. И угодил комбату каблуком в темечко. Хорошо, что вскользь, и хорошо, что каблуки без новомодных подковок. Замполит долго извинялся, но Крупенников только досадливо махнул рукой и ушел по своим делам, потирая вскочившую на макушке шишку.

За неделю Крупенников поговорил с замполитом только раз, когда тот принес на подпись план своих политинформаций. Но комбат был так замотан, что только рявкнул на него:

— Ты кто?

— Я?

— Ну, не я же!

— Зам… Заместитель командира по политической части… — пробормотал сбитый с толку очкастый парень.

— Вот и иди, занимайся своими политическими делами! Некогда мне!

Замполит исчез. Крупенников досадливо помотал головой, отгоняя мысль, что он так и не узнал, как его фамилия. А через неделю за Крупенниковым явился офицер связи из штаба фронта.

Вернулся майор только через сутки. Привез кипу приказов, в том числе и о повышении Свинцова, и сразу собрал совещание.

— Задача, товарищи, перед нами простая. Более того, архипростая, — начал Крупенников. — Завтра ровно в семь ноль-ноль батальону стоять, в полном боевом, у дороги. Подойдут грузовики. Нас перекидывают на северный фланг фронта. Мы идем на острие наступления, сбиваем заслоны, прорываем оборону, расчищаем дорогу гвардейцам. В усиление придается танковый батальон. Новые «тридцать четыре-восемьдесят пять».

Командиры одобрительно загудели. Наконец-то доведенный до ума «Т-34-85» мог драться на равных даже с «тиграми», при умелом, конечно, использовании и разумной дистанции. Да и надежностью отличался.

— Собственно говоря, нашему батальону доверена высокая честь, — дождавшись, когда офицеры приутихнут, продолжил комбат. — Мы должны первыми войти на территорию Восточной Пруссии.

Крупенников опустил слова командующего фронтом: «Если сможете…» Опустил намеренно. Впрочем, это сделал бы любой нормальный комбат.

— Прошу замполита донести до переменного состава эту информацию. Кстати, старший лейтенант… А какая у вас фамилия? — неожиданно спросил Крупенников.

Замполит вскочил, зачем-то поправил круглые очки и, втянув голову в плечи сказал:

— Финкельштейн, Яков. Извините…

— А чего извиняешься, замполит? — повернулся к нему всем корпусом Харченко. — Стесняешься еврейского происхождения?

Замполит опять поправил очки, вечно съезжающие на кончик носа:

— У меня мама русская, между прочим…

— Да хоть китаянка! — усмехнулся особист. — Мы тут все люди советские, вне зависимости от национальности.

— Вам-то хорошо, — с неожиданной обидой сказал Финкельштейн. — А у меня как фамилию узнают, так сразу начинают…

— Что начинают, Яш? — подал голос Заяц.

— Раз еврей, сразу в замполиты, чтобы на тепленькое местечко!

— Это кто так сказал? — прищурился Харченко.

— Да это не здесь, — мотнул головой замполит.

— Яша… — проникновенно сказал Заяц. — Во-первых, ты на еврея ни разу не похож. Во-вторых, ты даже не обрезан, я в бане видел. А вот Иксамбаев из моей роты обрезан. Я тоже в бане видел. В-третьих, у тебя медаль «За отвагу» есть?

— Есть, — кивнул замполит.

— И «звездочка» есть?

Замполит снова кивнул.

— А «За оборону Москвы»?

— Есть, сразу после ополчения получил…

— Так вот, Яша… Кто тебе еще раз скажет, что ты поц, ты сначала сам ему в рожу дай, а потом нас позови. Мы еще добавим. Понял, Яша?

Под общий смех Крупенников продолжил:

— Яков, а вы откуда родом?

— Из Омска, а что? Не из самого, правда.

— На зверя ходил?

— Так батя у меня еще с царских времен там осел. Сначала на зверя хаживал, потом на беляков. Потом женился на маме, меня родил. Потом мы вместе хаживали… — забавно было слушать сибирские словечки из уст Яши Финкельштейна.

— На беляков? — хохотнул кто-то из офицеров.

— На беляков я не успел, а вот на зверя — бывало. А почему вы спросили, товарищ майор?

— К слову пришлось. Очень уж ты ладно про зверя в берлоге докладывал. Как по писаному.

— Так я по писаному. В смысле, доклад из фронта прислали. Вот я и читал.

Крупенников махнул рукой. Смех смехом, а делом надо заниматься.

— По прибытии на место получим двойной боекомплект. Сухпайки также двойные. Спирт получать будем по ходу наступления.

— Серьезно все… — качнул головой Лаптев.

— Серьезнее некуда. Итак, товарищи офицеры, получаем карты…

И началась обычная командирская работа.