Парус манит ветер

Олег Солдатов

Сборник приключенческих и фантастических повестей современного писателя Олега Солдатова рассказывает о героях минувшего и нынешнего времени, о спортсменах и артистах, о мистиках и мистификаторах. Повесть «Парус манит ветер» посвящена парусному спорту и триумфу советских яхтсменов на Олимпийских играх 1960 года в Неаполитанском заливе. «Ансамбль» – история необыкновенных приключений артистов маленькой театральной студии в центре Москвы на рубеже тысячелетий. «Время колдунов» – повесть о всенародном увлечении магией и оккультизмом в эпоху дефицита, постсоветского брожения и разгульной свободы.

Ансамбль

Занавеска распахнулась, и на сцену вывалился седой взъерошенный старик в коротком клетчатом пиджачке, кремовых брюках и розовом платочке, франтовато повязанном на шее. Был он довольно высок ростом, осанист и смугл. Улыбаясь и пританцовывая, старик достиг середины сцены, вынул из брючного кармана початую бутыль, смачно отхлебнул, крякнул от удовольствия и, широко раскинув руки, запел на цыганский манер:

Как много женщин и вина,

Веселье, смех кругом…

За кулисами грянули гитары, ударили в бубны, и вслед за стариком на сцену повалил целый цыганский табор: кудрявый цыган с гитарой и четыре хорошенькие цыганочки в цветастых нарядах. Они пели и кружились вокруг старика, а в глубине сцены, незаметно появившись из-за кулис, примостился лукавый толстячок с бакенбардами. Девицы казались вполне дружелюбными, пока все разом не влюбились вдруг в кремового старика. Не выдержав такого удара, старик, выпив яду, театрально умер на сцене, и спектакль закончился.

Актеры собрались у большого стола в глубине зала.

— Спасибо, ласточки. Молодцы все, — похвалил старик, отряхивая колени. — Вам понравилось? — спросил он у единственного в зале зрителя.

— Да, — смущаясь, ответил голубоглазый юноша.

Во время спектакля он скромно сидел в дальнем углу сырого полуподвала, в котором размещался театр.

Театр! Есть что-то возвышенное и прекрасное в этом слове, слышится в нем горячий шепот влюбленных, вкрадчивый голос соблазна, шум сражения и гром небесный. Увы, складское помещение наименьшим образом подходило для создания атмосферы театрального волшебства. Подвал был дряхлым и обшарпанным — длинные, покрытые сатиновыми чехлами деревянные скамьи, громоздкая обшарпанная тумба посреди сцены, задником для которой служил большой отрез мешковины, прибитый торчащими наружу гвоздями к широкой доске, закрепленной под потолком; в углу скучало расстроенное, видавшее виды, пианино. Ветхие стены, завешанные портретами знаменитых писателей, хранили печать неблагоустроенности.

…Театр начинается с вешалки! Если так, то в подвале он заканчивался там же, возле двух рядов неглубоко вбитых гвоздей, тянущихся от входа до небольшого закутка, где стояло ведро, предназначенное… впрочем, водопровода тоже не было.

— А что вы так далеко сели? — приветливо улыбаясь, спросил старик. — Идите сюда, к нам. Чайку попейте. Поговорим.

— Спасибо, — обрадовался юноша.

— Вы про нас как узнали? — поинтересовался старик. — Или пригласил кто?

— Нет. Я случайно зашел, — честно признался юноша, застенчиво поглядывая на разгоряченных игрою актрис.

— А, ну-ну, — одобрил старик, посмотрев на него внимательно, так, что юноше сделалось неловко, и он отвел глаза.

И действительно, он зашел случайно.

В сквере, возле моста, неподалеку от летнего кафе, его привлекла странная надпись. На проржавевшем металлическом щите, рядом с шашлычным и пивным меню, кривыми буквами было выведено слово «Театр». Ничего похожего на театр поблизости не оказалось, однако, пройдя чуть дальше, юноша увидел такую же надпись на шатком заборе — косо намалеванная стрелка указывала на низкую ржавую дверь, ведущую в подвал жилого дома. Рядом была пришпилена бумажная афиша, а под крохотным бетонным козырьком тускло мерцала электрическая лампочка.

Обойдя огромную лужу, которая каким-то чудом не высохла, несмотря на несносную жару, юноша потянул тяжелую дверь и вошел внутрь.

Ему сразу не понравился старик. В его облике было что-то неприятное и даже отталкивающее. Казалось, в глазах его не хватало чего-то необходимого — они были холодны и безжизненны, как у человека, потерявшего последнюю веру в человечество, знающего все обо всем и не надеющегося встретить в этом мире ничего нового и интересного.

Всего актеров было семь человек: трое мужчин, включая старика, и четыре девицы. Они тихо переговаривались, курили и пили чай.

— Простите, — вежливо спросил юноша, — а почему нет зрителей?

— Хе-хе. Почему, — невесело засмеялся старик. — Мы тоже хотели бы знать: почему?

— Но ведь можно пригласить знакомых.

— Так уж все знакомые этот спектакль видели, — старик обреченно махнул рукой. — Никто не придет.

— И не раз! — добавила игравшая злодейку томная красавица и улыбнулась юноше.

— Даже если придет всего один человек, мы будем играть так же, как для ста! — решительно заявил старик. — Для настоящего актера важна сцена, а не количество поклонников или поклонниц!

От этих слов актеры загрустили, и взоры красавиц затуманились.

Тогда старик запустил руку под стол и выудил оттуда бутылку вина.

— Ну, по маленькой! Для отдохновения…

Разговор сразу оживился. Хотя говорил преимущественно старик, а все остальные пили и слушали.

— Актер во время игры должен видеть картины, — педагогично изрек старик, осушая рюмку. — Что вижу? Вот главный вопрос! Играю и смотрю, как в кино. А иначе это будет простое кривляние, не имеющее никакого отношения к искусству, когда артист выходит на сцену не для того, чтобы проживать роль, а для того, чтобы демонстрировать себя и свои достоинства, у кого что есть… А если видит актер, то и зритель тоже будет видеть.

Старик допил рюмку, поглядел на юношу и ласково улыбнулся.

— Хочешь играть?

— Не знаю, — смутился юноша. — Может быть, потом.

Но старик схватил со стола какую-то толстенную книгу, быстро раскрыл ее и протянул юноше.

— На! Иди, читай вслух.

— На сцену?

— На сцену.

Юноша неуверенно взял книгу, покорно вышел на сцену и, волнуясь, прочел небольшой отрывок из какой-то пьесы.

— Теперь играй! — потребовал старик.

Юноша растерялся. Он недоуменно взглянул на старика, надеясь, что тот шутит, но старик был серьезен, а красавицы актрисы внимательно и оценивающе следили за ним.

— Я так не могу, — робко извинился юноша.

— Попробуй. Не бойся, — уговаривал старик. — Тебе понравится.

Что значит «играть» и как это делается, юноша не представлял. Оставалось либо отказаться, либо попробовать изобразить хоть что-нибудь в присутствии этих молодых красивых женщин, которые, признаться, сильно его волновали. Еще во время спектакля юноша влюбился в одну из них, в ее жгучие, слегка раскосые черные глаза, в которых кипела такая необузданная страсть, что каждый ее взгляд пронзал его точно молния.

— Играй, что помнишь, — напутствовал старик, — своими словами! Начинай!

Бедный юноша попытался начать.

С первых же слов он почувствовал, что его собственный голос вдруг сделался чужим, непривычно и странно зазвучав среди возникшей тишины; все вокруг отвлекало его; не зная, куда деть глаза, он наконец уставил их в пол; сердце бешено стучало, а тело охватила предательская нервная дрожь.

Мучительно вспоминая текст, он разболтанно заходил по сцене, нелепо размахивая руками и декламируя то, что помнил из роли. Догадываясь, что со стороны, вероятно, выглядит чудовищно, и от этого еще сильнее смущаясь, юноша заспешил, скомкал концовку и, судорожно вздохнув, остановился.

— Ну, ладно, молодец, — похвалил старик. — Садись, отдыхай. Не все сразу.

Тем временем сбегали за второй.

— Хотим танцевать! — капризно заявили девицы и устремились на сцену.

После третьей плясали все, и даже старик, не желая отставать, пустился в пляс.

Актриса с колдовскими глазами подошла к юноше и, обвив руками его шею, увлекла за собой. Едва их лица приблизились, она прижалась к нему, охватив его губы пьянящим поцелуем.

— Твои глаза, как голубые брызги! — жарко прошептала она.

Все это видели, а старик, лихо отплясывая, завопил:

— Сейчас нас всех изнасилуют!

— Хорошо бы! — поддержала одна из девиц.

В голове юноши стоял сладкий туман. Все произошло так неожиданно и замечательно, что он не мог в это поверить. Едва вновь зазвучала музыка, он устремился к актрисе, но она коварно отвернулась от него и, повиснув на шее кудрявого гитариста, прильнула к его губам с той же неистовой страстью, с которой мгновение назад целовала отвергнутого теперь юношу.

«Вот это да!» — подумал юноша, застыв на месте.

— Не грусти. Она со всеми так, — услышал он над ухом чей-то участливый баритон, — со стариком тоже. Она у него живет.

На мгновение юноша утратил дар речи. Кто-то бережно взял его под руки и, отведя в сторону, усадил на лавку.

— Уж я-то знаю, — заверил его баритон, принадлежавший толстяку с бакенбардами. — Они тут все друг с другом перетрахались, а старик к тому ж еще и голубой.

Юноша недоверчиво покосился на толстяка, но глаза у того были пьяные и честные.

— Слушай, парень, — обнял его за плечи баритон, — ты мне чем-то симпатичен, и поэтому я хочу дать тебе один совет. — Он сделал паузу и пожевал губами. — Беги отсюда, пока они тебя не сожрали!

— В каком смысле? — не понял юноша.

— В таком. Сам думай, в каком, — таинственно заключил баритон и погрузился в молчаливую задумчивость.

Безудержная пляска угасала. Близилась полночь; гасили свет, убирали со стола пустые рюмки и чашки, прятали недоеденную колбасу. Утомленные девицы разом закурили.

Юноша почувствовал страшную усталость; виски ныли, словно кто-то невидимый пытался просверлить их насквозь.

— Устал? — услышал он голос старика и, подняв голову, мучительно улыбнулся.

Старик весело глядел на него и, казалось, был очень доволен.

— Приходи завтра. Придешь?

— Не знаю, — замялся юноша, — может быть.

— Ну, гляди сам, — позволил старик. — У нас посещение свободное.

Юноша вышел за дверь, на ночном небе ярко горела луна; в сквере было тихо, лишь за деревьями шумел город.

Тем временем в подвале старик обнимал смеющуюся актрису.

— Что, Томочка, птенчик, думаешь, придет? — спросил он ее.

— Придет. Я чувствую, — ответила она и улыбнулась той зловещей улыбкой, какой улыбалась на сцене во время спектакля.

Но на следующий день юноша не пришел. Не пришел он и через неделю, и через месяц.

Иногда, по вечерам, он вспоминал свое приключение и поглядывал в сторону театра. Идти туда вновь ему не хотелось. Во-первых, из-за старика, а во-вторых, из-за той обидной истории с поцелуем.

Прошло полгода, прежде чем юноша вновь пришел в подвал и обнаружил там одиноко склонившегося над столом печального старика.

— Здравствуйте, — сказал он, спускаясь по лестнице.

Старик чуть качнулся на высоком табурете и поднял седую голову.

— Здравствуй, дорогой. Хе-хе, — улыбнулся он. — Заходи, пожалуйста. Чайку хочешь?

— Спасибо. А где все? — спросил юноша.

— А кто его знает? — погрустнел старик. — Разбежались…

Юноша осторожно присел. Чашки на столе сверкали малахитовой плесенью.

— Понимаешь, нет? — встрепенулся старик. — Каждый думает, что без него студия погибнет, и поэтому начинает вести себя соответствующим образом. Но это не так! Это глупость, произошедшая от недомыслия! — Он полез в пиджак, вытащил из кармана пачку сигарет и, достав оттуда одну, бросил пачку на стол. — Им всем кажется, что они теряли здесь время, что все это нужно одному только мне! А ведь это я научил их всему, что они теперь знают и умеют: правильно ходить, говорить, думать и чувствовать! — Он закурил, резко поднялся и нервно прошелся по залу. — Но они хотят только брать, хапать, а актер должен в первую очередь уметь отдавать, дарить людям то, что он накопил в своей душе, и если он этого не умеет или не хочет, то рано или поздно он бросает сцену!

Старик налил себе чаю и отхлебнул.

— Да что говорить. Твари. Самые хорошие вещи из гардероба утащили, — он успокоился и сел за стол. — Ну, да ладно. Дурачье. Обидно. Дело-то интересное.

Юноше стало жаль студию, жаль тот вечер с танцами, вином и поцелуями. Он взял в руки гитару и, перебирая аккорды, решил, что пришел зря.

— Послушай, — оживился старик, и глаза его потеплели. — Так ты на гитаре играешь?

— Чуть-чуть играю.

— Вот хорошо-то! А я тут, знаешь, хе-хе, стихи пишу. Может, их как-нибудь на музыку положить?

— Давайте попробуем, — пожал плечами юноша.

Старик раскрыл пухлую обшарпанную папку, достал исписанные листы, нервно кашлянул и протянул один листок юноше.

— На вот тебе экземпляр.

Юноша взял несколько аккордов на гитаре.

— По-моему, хорошо, — заключил он. — И мелодия есть. Представьте нищего с шарманкой.

Он заиграл, поглядывая в бумажку и напевая слова.

— Класс! — восторженно зарычал старик. — Просто класс! У меня стихов много! Создадим ансамбль! Пойдем на телевидение! Прославимся!..

Выбрали день и пошли.

Случилось это в феврале, когда снег на Гоголевском бульваре лежал высокими темными сугробами.

В телецентре было многолюдно. Толчею усугубляла невероятная теснота помещения, в котором волновались, ожидая своей очереди, все желающие сниматься. Здесь были дети и взрослые, таинственные личности, целители и колдуны, бизнесмены и политики, собаки и кошки со своими хозяевами, бродячие поэты, певцы, танцоры, музыканты и бог еще ведает кто, словом, такое пестрое общество, какое может встретиться только в цирке, и более нигде.

— У вас что? — спросил их шустрый блондин, вынырнув неизвестно откуда.

— Здравствуйте, — широко улыбнулся старик.

— Ну здравствуйте, — равнодушно ответил блондин и скрылся за дверью.

Его место заняла густо накрашенная девица, на лице которой косметика лежала такими плотными слоями, что соскоблить ее казалось столь же проблематично, как откопать Трою.

— Мы хотели вам песенку спеть, — объяснил старик. — Можно?

— Вы записывались? — строго спросила девица. — У нас только по записи.

— Нет. Вы понимаете, мы с концерта, и вот зашли, по дороге, — ласково соврал старик, поправляя бабочку.

— Ну, ладно, пойте, — холодно позволила девица.

Прождав два с лишним часа, томясь бездельем и волнуясь, старик и юноша попали в студию, где на них направили свет, прикрепили к одежде микрофоны и, наведя жерло телекамеры, разрешили петь.

Студия размещалась в небольшом вытянутом помещении с низким потолком и узкими стенами. В глубине, у дальней стены, стоял широкий кожаный диван. Ближе к съемочной площадке размещался оператор и усталыми, покрасневшими глазами безразлично взирал на происходящее вокруг. Слева от него, перед небольшим монитором, располагалась редакторша, а еще левее, окруженный нагромождением пультов и стоек, находился звукооператор — тот самый блондин, который первым встретился старику.

— У вас одна минута, — строго предупредила их девица-редактор. — Репетируем.

Старик и юноша переглянулись, юноша дрожащими пальцами дернул струны и, с трудом шевеля одеревеневшими губами, пропел первую строчку. Старик зычно подхватил со второй. Первый раз спели без ошибок.

— Лишних десять секунд, — недовольно нахмурилась девица.

— Да ладно, пускай, — неожиданно заступился блондин. — Ну, пусть поют.

— Ничего не «ладно»! — разозлилась девица. — Тебе все равно, а мне отвечать!

Но тут дверь распахнулась, и в студию стремительно влетел высокий брюнет в клетчатом пиджаке.

— Привет, — развязно поздоровался он со всеми. — Как дела?

Не дожидаясь ответа, он направился к накрашенной девице и, обняв ее за талию, увлек на диван. Девица не сопротивлялась.

— Ну что, пишем? — спросил блондин, повернувшись к дивану.

— Пиши, — сдалась девица, игриво забыв о принципах.

— Подождите! — Молодец в клетчатом пиджаке вдруг вскинул голову, хитро прищурился и, поглядев на старика и юношу, заявил: — Я тоже снимусь!

Вскочив с дивана, он принялся рыться в куче пыльного реквизита, сваленного в углу.

— О! То, что надо! — воскликнул он, выудив из груды тряпья белокурый женский парик.

Водрузив его на голову, он улегся на авансцене в ногах у старика и, подперев рукой голову, скомандовал:

— Давайте!

Молчаливый оператор ткнул пальцем в объектив.

— Зритель здесь. Когда поете, смотреть в камеру. И не разбегайтесь. Ближе друг к другу.

Старик заметно помрачнел.

— Скажите, — вежливо поинтересовался он, поглядывая то на девицу, то на растянувшегося у его ног длинного молодца в женском парике, — а зачем здесь лежит этот молодой человек? Какой в этом может быть смысл?

Девица удивленно вскинула брови и взглянула на старика так, словно обнаружила в нем какую-то новую, несвойственную людям деталь.

— Картинка хорошая, — коротко объяснила она.

— Ну, пусть лежит. Что он вам, мешает, что ли? — вступился миролюбивый блондин, имевший, видимо, природную склонность к компромиссам. — Все. Тишина. Пишем, — он плавно взмахнул рукой. — Начали.

На втором куплете перепутали слова и сбились. Третий раз спели как надо.

— Снято, — устало объявила девица. — Ваши фамилии.

Назвав фамилии, старик и юноша попрощались и вышли за дверь.

— Приходите еще, — отозвался блондин.

— Следующий! — громко крикнула девица, не вставая со стула.

В подвал возвращались в хорошем настроении. По дороге купили коньяку.

— Мы обречены на успех! — воодушевленно кричал старик. — Соберем программу, запишемся и пустим в прокат! Да что говорить, я сам пойду на рынок кассетами торговать! — разошелся он. — А что ты думаешь? Силы уж не те, чтоб вкалывать.

Спустились в подвал, достали рюмки, разложили закуску и, налив сразу по полной, выпили стоя.

— За успешный дебют! — торжественно объявил старик.

Выпили по две рюмки, закусили нарезанным тонкими ломтиками и посыпанным сверху сахаром лимончиком, поддели вилочками маринованных грибочков с чесноком и луком, на свежий, пышущий сдобою хлеб намазали паштета и, расположившись поудобнее, закурили.

Струился сизый дымок, на сковороде шипел в масле картофель, а в небольшой электрической печке пеклась свежая рыба.

Неожиданно дверь распахнулась и, впуская городской шум и морозный воздух, в подвал спустилась Томочка.

— Здравствуй, солнышко! — поднялся навстречу ей старик, раскрывая объятия.

Конец ознакомительного фрагмента.