Сатурналии эры стабильности

Олег Селютов

Прошло почти два века с тех пор, как образовалось единое Государство, которым управляет каста Лучших. Наступила эра стабильности. А где-то в Подмосковье однообразно и предсказуемо живет обыкновенный человек по имени Айвен. Но однажды ему выпадает счастливый билет…Обложка: Орландо Нори, «Карнавал в Дюнкерке», 1891

IV. Москва

У всякого мужчины, очевидно, случается хотя бы раз такое: он приезжает в город, знакомится с девушкой. И все: сам город лишь тень этой девушки. Неважно, долго ли, коротко ли знакомство, важно то, что все, связанное с городом, связано на самом деле с этой девушкой.

Джером Дэвид Сэлинджер, «Знакомая девчонка»

Айвену нравилось бывать в Москве. Конечно, отправляясь в рейс, он всякий раз недовольно ворчал — наверное, это было заложено в генах, ведь точно так же ворчали и его отец, и его дед. С большой вероятностью и прадед, и прапрадед, и остальные пра-пра-пра (сколько бы их там ни было, этих самых пра), точно так же нудно ворчали перед дорогой. Хмурили брови. Сомневались в погоде, почесывались. Долго пили горячий утренний кофе, как бы оттягивая момент отъезда. Жаловались, ясное дело, на ломоту в спине, гастрит и геморрой — профессиональные болезни водителей-дальнобойщиков. «Ну почему Лучшие не найдут способ навсегда избавить нас от геморроя, — говорил отец. — Вот это было бы дело!» Теперь так говорит и Айвен (сам себе, ведь жены и детей он до сих пор не завел).

Можно даже сказать, что Айвен любил этот город. Ему были приятны широкие московские проспекты и обилие зеркальных поверхностей из металла и стекла, в которых отражались яркое солнце и небо с ватными облаками. Нравились Айвену и быстроглазые красавицы, одетые по моде — таких здесь было пруд пруди. В этом городе угадывалась какая-то другая жизнь, гораздо более светлая, легкая и свободная, чем жизнь Айвена. И ему тоже хотелось приобщиться этой легкости и свободы, да все как-то не удавалось.

Грузовому транспорту въезд в центр города без особого на то разрешения был запрещен, поэтому Айвен поступил так, как не раз поступал прежде — разгрузился по-быстрому, оставил машину на стоянке у базы и пешком отправился в сторону центра. «Для ночных клубов было еще слишком рано, „Собака“, конечно же, тоже закрыта. Это хорошо, есть время прогуляться, размять ноги. Ходьба, говорят, полезна. Дойду не торопясь, а если она окажется там…» Что произойдет, если девушка все-таки окажется в клубе, Айвен толком не знал, да и не хотел почему-то об этом думать. Он решил действовать по обстановке.

Если бы не эта странная встреча, все было бы по-другому. Как всегда было бы. Простая, но сытная еда в комплексе неподалеку от базы, пять минут на горячей от солнца лавке с зубочисткой в зубах — и в обратный путь. Ночью был бы дома. Спать в своей собственной постели всегда лучше, однако… Теперь Айвен оказался выбит из привычной колеи. И, если честно, был рад этому.

«Допустим, она будет там, — снова подумал Айвен. — Ну да, я подойду, конечно, извинюсь. Возьму «газ» или что она там предпочитает. Узнаю хотя бы, как зовут. Посидим немного, поболтаем о пустяках, если сложится. Почему бы нет? Моя совесть успокоится, а завтра на рассвете с этой самой чистой совестью я отправлюсь восвояси.

А если ее там не будет? Если с ней что-то случилось в дороге? Тогда что?“ Это опять влез другой, сомневающийся, Айвен, который всегда все портил своими неуместными вопросами и брюзжанием. „Ну, что тогда ты сделаешь? Пойдешь в полицию и скажешь — мол, подвозил тут девушку одну до города, не приключилось ли с ней чего? Ну-ну. А ты, спросят тебя в полиции, зачем ее подобрал? Законов не знаешь? Ну давай, садись и пиши, как все было. И права сдай.

Может быть, я зря туда собрался, в «Собаку» эту? Зачем мне это, в самом деле? Ведь и правда дурацкая затея. Да и вообще — очень нужны ей твои извинения, сам посуди».

Айвен замедлил шаг и, наконец, остановился в нерешительности, уставившись на высокий забор, в несколько слоев покрытый затейливыми разноцветными граффити (какие-то из рисунков и надписей были совсем свежими, какие-то потускнели — то ли на солнце выцвели, то ли дожди краску смыли). «Может, и правда, не стоит ходить туда. Даже если она придет, у нее же встреча. Наверняка ей не до меня будет. Да и вообще, кто я такой? Совершенно случайный человек, некий безымянный водила с трассы. Даже и не подвез.

С другой стороны, если уж решил идти, так иди. К чему эти сомнения. Даже если не будет ее, другие девушки будут. Это же клуб, мужик, там этого добра всегда навалом. Не зря хоть в Москве побываешь. Когда ты в последний раз куда-то выбирался, если не по работе? А придет она, так еще лучше! Извинишься, то да се… Мало ли. Оттянешься, отдохнешь хоть по-человечески. Давай-давай, иди, шевели поршнями!»

И Айвен пошел, с каждым шагом все уверенней и целеустремленней. Вскоре разрисованные одинаковые заборы промышленных зон сменились столь же одинаковыми блоками жилой застройки. В арках и проездах обнаруживались уютные внутренние дворы с детскими площадками. Но детей было совсем мало — оно и понятно, теперь их принято отправлять на лето в профильные интернаты. Наступал августовский вечер, и густели синие тени, стекавшие к подножию высоких зданий, и в глубине дворов уже начинала клубиться понемногу прохладная темнота, такая приятная после жаркого дня.

Когда Айвен достиг центра, уже зажглись электрические фонари, и повсюду разлились эти белые лужи искусственного света — немного голубоватые, как обезжиренное молоко. С наступлением темноты улицы все больше наполнялись людьми, и каждый, кто проходил под таким молочным фонарем, на несколько секунд становился совсем беззащитным — словно голый человек, которого окружает множество одетых людей. Поэтому Айвен подсознательно старался идти так, чтобы избегать фосфоресцирующих луж света или, если иное было невозможно, проходить по самому их краю. Наверное, со стороны такое маневрирование казалось довольно странным. Но Айвен не думал об этом, его занимали совершенно другие мысли.

Наконец, он вышел к хорошо знакомой площади Справедливости. На площади, как обычно, толпился народ — в основном, молодняк. У находящейся в центре площади высоченной граненой стелы (в стиле эры Стабильности), уходившей в чернильное небо и терявшейся в буроватой ночной хмари, была установлена просторная, украшенная мерцающими разноцветными гирляндами платформа — очевидно, предполагалось какое-то культурно-массовое мероприятие. Айвен направился к компании что-то весело обсуждавшей молодежи. Вежливо дождавшись паузы в разговоре, спросил, как пройти к «Собаке» (навигаторов Айвен отродясь не имел — из принципа).

— «Собака»? — переспросил парень, подняв бровь. — Ну, что-то такое было…

Айвен кивнул.

— Я знаю! — вышла вперед невысокая круглолицая девушка, откинув падавшую на глаза челку. — Это вот там, за белым зданием, видите? Да-да, там. Идите прямо и увидите.

Айвен кивнул и скорчил забавную рожу. Девушка засмеялась в ответ, сверкнув брекетами. «Почему отзывчивые девушки обычно некрасивые?» — подумал Айвен, но не придумал ничего лучше, как молча кивнуть.

А молодежь все прибывала. Айвен спешно покинул людное место, вывернув на одну из улиц, радиально расходящихся от площади. Только Айвен завернул за угол здания, как в спину ему ударил плотный электрический звук — густой, выдувающий и без того недостаточно определенные мысли. «Э-э, вовремя я ушел, — обрадовался Айвен. — Пронесло. И они называют это музыкой? Да, странное поколение».

Действительно, клуб оказался неподалеку. Вход в ночную «Собаку» был украшен приметной вывеской — огромная собачья миска с торчащей из нее костью. Кость неравномерно пульсировала в темноте. Да уж, не пропустишь. Эта вывеска не вызывала у Айвена доверия. «А ты не брюзжи, — одернул себя Айвен, — нашелся тоже ценитель. Что ты в этом понимаешь? Ты в музее когда в последний раз был-то, знаток? А в кино? Отец любил кино».

Странное дело, но Айвен ощущал какое-то волнение, непонятно откуда оно взялось. Какую-то робость. Он остановился перед дверью и стал рыться в карманах, будто бы забыл что-то… Да что за ерунда! «Стой, — сказал себе Айвен, — ты же взрослый мужик. Возьми себя в руки! В чем дело?»

— Не знаю, — ответил Айвен. О, давненько он не появлялся, это Айвен-подросток. — Я не знаю, правда!

— Осмотрись, возьми чего-нибудь и жди, раз пришел уже. Давай!

Тяжелая черная дверь скрипнула пружиной. В клубе было темно и пахло «газом», этот специфический кисловатый запах удовольствия. Что-то довольно мелодично звенело и брякало — оглядевшись, Айвен заметил в низком потолке черные круги динамиков.

За стойку Айвен садиться не стал, потому что ему не хотелось торчать на виду в незнакомом месте. Посетителей, впрочем, оказалось немного — может, по меркам москвичей, было еще слишком рано. Худенькая равнодушная девица в строгой белой блузке и черном фартуке приняла заказ. Через минуту перед Айвеном возникли красно-оранжевый жестяной баллон и пластиковое блюдце с булкой, между двумя половинками которой были зажаты лист салата и аппетитный кусок пористого искусственного мяса. Салат оказался настоящий.

Айвен сделал пару вдохов. Почти сразу забегали по телу знакомые «мурашки», голова стала пустой и легкой, как воздушный шарик. Айвен расслабленно откинулся на спинку стула, приготовившись ждать.

Время от времени в клуб входили новые люди, но кто-то и уходил, так что «Собака» все время оставалась полупустой. Понемногу Айвен окончательно успокоился. Вытянул ноги под столом (они приятно гудели от долгой ходьбы), а затем вообще снял кроссовки, оставшись в носках — так стало совсем хорошо. Негромкая однообразная музыка не беспокоила, скорее наоборот. Жизнь налаживалась.

Только Айвен собрался взять второй «газ», как вошла она.

Айвен невольно подался вперед, нашаривая ногами обувь и собираясь встать, но навстречу девушке уже торопился высокий смуглый парень. Он подхватил ее под руку и, шепча что-то на ухо, увел в другой угол, куда-то за широкую колонну.

— Вдруг какой-то паучок нашу муху уволок⁹, — пробормотал Айвен. Он не был уверен, что девушка его заметила. Скорее всего, она не заметила. «Святой Дизель, все-таки как темно здесь, в „Собаке“. Что, лампочки у них кончились?»

Теперь Айвен пожалел, что забился в самую темноту. Ну, ничего не поделаешь, придется подойти самому.

Айвен поднялся и даже успел сделать несколько шагов, как вдруг девушка, сопровождаемая своим смуглым спутников, неожиданно появилась перед Айвеном. Она тут же заметила его, глупо улыбающегося, вставшего столом посреди зала, и глаза ее расширились от удивления. Смуглый парень замедлил шаг и тоже посмотрел на Айвена — нагло так посмотрел, с вызовом, и даже, как показалось Айвену, с ухмылкой превосходства. А девушка коротко кивнула Айвену и пошла к выходу. И все, ничего больше.

Собственно говоря, все это длилось какую-то пару секунд. Айвен, чувствуя себя полным идиотом, развернулся на сто восемьдесят и деревянным шагом вернулся за свой столик. «Ну и зачем я сюда шел, — думал он с горькой досадой, — зря только подошвы топтал. Ну вот, опять все не так, как нужно. Да еще этот, который с ней… Москвич. Паучок-москвичок. Может, надо было догнать и врезать ему?» — «Ага, — скептически ухмыльнулся тот, другой Айвен, — чтобы с тебя баллы в ноль списали за хулиганство. Иди, догоняй, пока далеко не ушли!»

Но Айвен сел и направил в рот струю «газа». Ох, и мерзкая же штука. Гадость. Кислятина. Айвен поморщился, обтер губы тыльной стороной ладони, чтобы избавиться от неприятного привкуса, и двинулся к выходу. С площади доносился грохот музыки. Отыскав табличку с названием улицы и номером дома, Айвен вызвал такси и отправился в мотель, который находился на окраине города — где-то недалеко от базы, возле которой осталась машина.

Полночи ворочался в кровати — то казалось, что слишком душно, то подушка не так лежала. Комната была маленькая, и густая темнота давила грудь, так что приходилось дышать глубже и чаще. Вконец измучившись, Айвен встал, раздернул затхлые плотные шторы и открыл окно, впустив внутрь свежий ночной воздух. Небо, подсвеченное городскими огнями, было тусклым и почти беззвездным. Окно выходило на обнесенный забором, перепаханный гусеницами тяжелой техники пустырь, который, очевидно, представлял собой строительную площадку — под фонарем лежали какие-то блестящие металлические конструкции, а посреди пустыря угадывалась глубокая яма, из которой торчала к небу коленчатая лапа робота-экскаватора. «Под фундамент роют», — догадался Айвен, и от банальности и этой мысли, и стоящих за мыслью человеческих занятий ему сделалось вдруг невыносимо тошно, как от несвежей жирной пищи. Айвен лег грудью на подоконник и свесил голову за окно, но рвотный позыв больше не повторялся.

«Вот чего нам всем не хватает, — думал Айвен, — чего? Зачем она поехала в эту Москву таким неудобным способом, что ей здесь нужно? Зачем я решил искать ее? Почему так много вопросов без ответа? Все зря. Почему все так тошнотворно? Столько самоубийств — номера телефонов психологической помощи теперь висят на каждом заборе, и куда ни пойдешь — везде обнаруживаешь в поле видимости эти цифры. «Ты не один». Говорят, что люди кончают с собой, потому что не знают, чего еще хотеть. Не могут придумать себе занятий. С жиру бесятся. Может быть, оно и так, только… Если, на самом деле, все эти люди хотят чего-то такого, что никак не могут получить? Чего-то действительно важного, необходимого для жизни?

Если бы знать, чего мне не хватает. И почему так тошно становится иногда, особенно по ночам. И одиноко, даже если спишь не один».

«Возьми себя в руки, — приказал некий строгий и подтянутый Айвен. — Пойди умойся холодной водой, что ли, и ложись спать. Тебе нужно выспаться, завтра рано утром в дорогу — несколько часов осталось. Дорога хоть и знакомая, но ужасно монотонная, клюнешь носом, и окажешься в кювете. А на большой скорости это верная смерть».

— А что в ней плохого, в смерти-то? — неожиданно для себя вслух сказал Айвен и сам испугался этого вопроса. Но сразу как-то полегчало, отлегло от сердца. Наверное, просто надо было комнату проветрить. Вентиляция не работает, что ли? Всегда нужно проветривать помещение перед сном, как говорил и делал отец. Не следует забывать об этих элементарных вещах.

Айвен, кивнув своим мыслям, улегся на узкую кровать, отвернулся к стене и тут же уснул мертвым сном.

Примечания

9

Вдруг какой-то старичок Паучок Нашу Муху в уголок Поволок… (К. И. Чуковский, «Муха-Цокотуха»)