Записки ящикового еврея. Книга четвертая: Киев. Жизнь и работа в НИИГП 1975-93 гг

Олег Рогозовский

Заключительная книга о жизни и работе в Киеве ящикового еврея Олега Рогозовского. Успешной защиты диссертации оказалось недостаточно для одобрения ВАК присужденной степени к. т. н. Как и при поступлении в институт, и приеме на работу, мешало отчество – Абрамович. Пришлось проходить чистилище ВАК – черного оппонента и Экспертный совет. Еще до утверждения он руководил НИР и участвовал в ОКР ящика. После неожиданной гибели 38-летнего любимого начальника лаборатории найти взаимопонимание с выше – стоящими начальниками не удалось. Тем не менее, результаты его исследований по обработке сигналов нашли воплощение в цифровой аппаратуре новых гидроакустических станций. Удалось поставить и прочесть первый в Союзе курс по цифровой обработке гидроакустических сигналов в Институте повышения квалификации Минсудпрома. Командировки дали возможность побывать в Баренцевом море, Тихом океане, Камчатке, включая Долину Гейзеров у ее смотрителя Николаенко и увидеть его друзей – медведей. Кроме работы был футбол с «Динамо», лыжи, отдых в горах и на море. Росли сыновья, матерели друзья, уходили родители. О них тоже рассказывает книга. Последняя разработка – станция обнаружения торпед для атомного авианосца – осталась незаконченной. Сначала разрезали на части Союз, потом авианосец.

Гибель Коли Якубова

Не будущее замкнётся смертью,

а длящееся настоящее. Не завтра

будет смерть, а когда — нибудь сегодня.

Григорий Ландау

Зимой 1967/1968 года из лаборатории 131, созданной «под него», ушел Резник и с ним несколько человек [Рог17]. После этого некоторое время мы жили без руководителя. И вдруг стало известно, что нашим начальником будет Коля Якубов — недавно появившийся в отделе старший инженер, работавший в секторе 133. До этого меня познакомил с ним Лёпа Половинко. Он работал в Таганроге в одной лаборатории с Колей и дружил с ним. Редкие коридорные контакты оставили у меня (скорого на оценки^[10]) приятное впечатление о Коле. Поэтому, когда стало известно о новом назначении, я в кругу коллег выразил мнение, что вот, Алещенко умеет удивлять всех и принял нестандартное и, по всей видимости, удачное решение. Кто — то посчитал это выражением подхалимажа по отношению к О. М.^[11]. Как — то остро прореагировал Чередниченко. Думаю, он считал, что оценивать Колю (даже положительно) я не имею права, в отличие от него, знавшего Колю дольше.

В Киев Колю переманил Алещенко. Он познакомился с ним на конкурсной защите по НИР «Парус — Платина», где, благодаря Коле, КБ таганрогского «Прибоя» опередило НИИ гидроприборов, выиграв второе место в конкурсе. Руководителем «Паруса» в Киеве был Сергунов, докладывал Иванов. Алещенко осуществлял общее научное руководство. Правда, оба конкурсанта (Киев и Таганрог) уступили ленинградскому «Морфизприбору», но этот результат был известен заранее, еще до начала конкурса.

Коля произвел на всех большое впечатление и Саша Разумова, по ее словам, подначила Алещенко — что вот, таких, как он, у нас нет. Ему тоже Коля очень понравился, и он решил добиться выполнения одной из главных своих «установок»: превратим наши недостатки в наши достоинства. Он, с участием Лёпы Половинко, увлек Колю перспективами интересной работы, а Коля сумел уговорить жену Лорину пережить временные трудности: с квартирой, несмотря на обещания, было до конца неясно.

Роль Лёпы была большой еще и потому, что он фактически был главным конструктором ГАС «Шексна», хотя формально на этой должности числился Шклярский. Тогда еще в обеспечение Постановлений ЦК и Совмина разрешалось дополнительно набирать штат с предоставлением прописки, а затем и жилья. На «Шексну» разрешалось взять 25 человек Лёпа воспользовался этой возможностью для пополнения Института кадрами из Таганрога. У нас появились киевляне Зубенко (о чем Лёпа позже имел основания пожалеть), Прицкер, Старов, ну и сам Коля.

Будучи в 133 секторе, Коля рассказал всем девушкам, занимавшимся гидролого — акустическим обеспечением и расчетами энергетической дальности станций, как пользоваться номограммами, разработанными для этой цели в «Морфизприборе» совместно с АКИНом. Необходимость в вечно «бастовавшей» ЭВМ «Проминь» отпала.

О нашей с Колей работе в феодосийской экспедиции и на «Бутоне» написано в книге третьей [Рог17]. Лаборатория 131, которую Алещенко хотел сохранить, нуждалась в пополнении. Вместе с Колей в лабораторию пришли все «расчётные» девочки (Пасечная, Репухова, позже Ковалюк), группа Юденкова (все еще шумопеленгования) и нарождающаяся группа Чередниченко с Роговским. Лаборатория была очень разнородной и требовала постоянного внимания Коли.

Пожалуй, только Юденков и я работали автономно, хотя к работам с Институтом Кибернетики привлекался и Коля. Особенно много внимания требовали девушки. Коля хотел их «зажечь» и сделать самостоятельными. Ему это, на удивление многих, удалось, хотя и потребовало титанических усилий.

Все вместе мы работали на «Бутоне» и могли оценить выдающиеся Колины качества как руководителя работы. Он был не только генератором идей, но после обсуждения принимал и развивал идеи исполнителей, иногда не совпадающие с его первоначальными. Он делал это так, что их авторы не считали себя обойденными, а чувствовали благодарность, становясь соавторами разработки.

Алещенко решил вознаградить Колю за его достижения заграничной экспедицией, тем более, что Коля хотел завершить экспериментом давно пишущуюся и откладываемую из — за глубокого погружения в дела лаборатории диссертацию.

Кроме того, надвигались «Звезды» и нужно было почувствовать океан, его условия и особенности для выработки требований к аппаратуре.

Всю необходимую аппаратуру в короткие сроки изготовить не удалось, и пришлось довольствоваться тем, что успели сделать и собрать.

Подробно о XIV-й экспедиции на НИС «Лебедев» и «Вавилов» рассказано в путевом дневнике Сережи Мухина [60лет].

Результаты экспедиции Колю не удовлетворили, но пришлось довольствоваться тем, что было — принцип обработки, который он назвал пространственно — частотным, работал. За время его отсутствия сначала я, а потом мы вместе с Юрой Шукевичем связали его метод с двумерным преобразованием Фурье. Для этого пришлось ввести в запись сигналов скорость их коммутации с выходов приемников. В зависимости от скорости коммутации происходил сдвиг всего веера диаграмм направленности на определенный угол. Это позволило по — другому взглянуть на Колин метод пространственно — частотного преобразования, вторым этапом которого уже и так было преобразование Фурье. То есть он являлся частным случаем двумерного преобразования Фурье, в который введена коммутация. Я решил отложить разговор с Колей об этом на более позднее время, может быть после защиты его диссертации. Юра со мной согласился, хотя и не до конца понял, зачем такая задержка.

Алещенко любил благодетельствовать и устроил торжественную встречу экспедиции в Ленинграде. Ему удалось выбить жене Коли Лорине командировку в Ленинград, хотя она была в декретном отпуске: сыну Боре было полгода.

Коля Якубов после экспедиции

С окончанием экспедиции (февраль 1975) на Колю навалилось сразу много задач. Извлечь уроки из экспедиции и начать готовить следующую. Про прошедшую он рассказывал не много. Среди другого: Юденков больше с ним не пойдет, да и Москаленко тоже. Если про Юденкова он, приложивший немало усилий, чтобы пробить его в экспедицию через КГБ, ничего рассказывать не хотел, то про Сашу как — то мимоходом сказал, что пора ему своим делом заняться. Сашины интересы, по крайней мере, научные, остались в вертолетной тематике.

Коля хотел включиться по — настоящему в новую большую тему «Ритм», в которой он намеревался развить результаты готовящейся диссертации, а я наши результаты по НИР «Ромашка» и «Бутон», связанные с БПФ применительно к «Звездам».

Коля хотел завершить и защитить диссертацию. Ее одобрил руководитель — М. И. Карновский, она прошла апробацию в «Морфизприборе». Он хотел успеть сделать это до надвигающегося вала «Звезд». «Звезда» беспокоила Колю больше всего. Думал, как правильно определить свое и лаборатории место в ней, рамки ответственности. Он говорил, что с наукой с приходом «Звезд», может быть, придется «завязать».

Уговорил меня отдать руководство (сопровождение) работами ИК под эгиду Лазебного, который считал, что он быстрее «приведет их к знаменателю». А мы (и я в том числе) будем больше уделять внимания пространственной обработке. Лазебный быстро понял свой промах — работами ИК он управлять не смог, а Мазур, которого он предназначал в руководители работ, нашел на долгие годы синекуру.

Коля еще не знал, какой подарок приготовил ему Алещенко. За год до начала «Звезд» начальник десятого главка Минсудрома Николай Николаевич Свиридов передал выполняемую в ленинградском «Морфизприборе» НИР «Момент — МСП — Н» (гидроакустические средства надводных кораблей) в КНИИГП, ознаменовав готовящуюся передачу разработки гидроакустических станций для всех надводных кораблей в наш ящик. До этого институт разрабатывал ГАС для малотонажных кораблей (до 500 т. водоизмещения, т. е. кораблей четвертого ранга).

Колю уже назначили руководителем большой НИР «Ритм», а руководителем «Момента» был Алещенко. В середине года была сдача этой НИР, специальные подразделения работали, а у комплексников еще и конь не валялся. Алещенко все взвалил на Колю.

После изматывающей экспедиции (раньше Коля плохо переносил качку, что я помнил еще по Феодосийской экспедиции, но потом, по словам Москаленко он «прикачался») и груза невыполненных, как хотелось, задач (даже в дневниках Мухина отмечалось необычная для Коли потеря внимательности и работоспособности на высоком творческом уровне), разгребания возникших в его отсутствие проблем в лаборатории, решение которых многие, особенно девушки, оставили до его возвращения, навалившийся в последний момент «Момент» был каплей, переполнивший чашу физических возможностей Коли. Сидел над отчетом на работе до ночи. Уставал настолько, что падал в обморок. Один раз при Саше Москаленко.

Наконец, отчет был закончен. Можно было выдохнуть. Я к «Моменту» имел косвенное отношение, но ждал окончания страды, чтобы обсудить с Колей работы по «Ритму» — я был его заместителем и надеялся, что удастся откорректировать ТЗ в свете новых полученных мной и Юрой результатов.

В понедельник, четвертого августа, я надеялся поговорить с Колей. Не получилось. Хотя спустя месяцы мы с ним много раз разговаривали. Но это было уже в неоднократно повторяющихся снах.

Второго августа, в субботу, Якубовы отпраздновали годовщину сына Бори. Его Коля оставил, уходя в экспедицию, двухмесячным, а вернулся, когда ему было уже больше семи месяцев. Очень радовался сыну, не обделяя вниманием и любовью дочку Лену.

Борю и Лену Якубовы отправили бабушкам — Коле предстоял финиш перед защитой диссертации. Лариса уговорила Колю хоть один день отдохнуть и не дописывать плакаты, которые он делал сам, пообещав помочь после выходных. В воскресенье, третьего августа, в первый раз за лето, поехали на пляж вместе с коллегой Ларисы по конструкторскому отделу, ее мужем Леней и их сыном.

Поехали пораньше и место выбрали, если я правильно помню, подальше от людей — где — то на Венецианском острове, на спуске к Днепру, за Метромостом.

Женщины, не доходя до берега, устроились на скамейках. Пока они обустраивались, мужчины пошли к Днепру. Потом Леня привел сына к женщинам, а сам вернулся к Коле, который бродил по мелководью у днепровского берега ниже Метромоста. Колю он не нашел и пытался поднять тревогу — его не слушали.

Случайно, в этом же месте раньше утонул мальчик, и его искал какой — то катер. Был там и водолаз. Они знали, где искать. Еще раньше краном выдернули опору для недействующей линии электропередачи, и она осталась лежать на берегу. На месте бывшей опоры образовалась глубокая воронка. Может быть и водоворот. Опора была всего в двух — трех метрах от уреза воды. Мальчика не нашли. Нашли Колю. Он «стоял» на дне воронки. Леня сообщил Алещенко, а тот всем.

Похороны состоялись в среду, 6 августа. Мы, Колины сотрудники, участвовали в организации похорон, но я, как и многие, был подавлен и ничего не помню. Кроме одного момента. Я был возле гроба, когда Колю выносили из центрального входа в главное здание. И тут грянул духовой оркестр. Шопен. Траурный марш. Слезы непроизвольно брызнули у меня из глаз и потекли ручьем. С детских лет не помню себя плачущим. И только через сорок лет я обнаружил себя рыдающим, когда пришлось идти за гробом Нины [Рог17], хотя слезы на глазах до этого бывали (когда уходили папа и мама).

Похороны Коли

На фотографии у могилы Коли в центре Лора, поддерживаемая Колиными институтскими друзьями. Рядом мама Коли. Она скажет позже, что у нее уже не осталось слез, и она держалась. Слева, с портретом Коли, стоит Инна Малюкова с окаменевшим лицом.

Из коллег заметнее других переживал Алещенко. Он приходил домой к Лоре и плакал. Говорил, что теперь не знает, как он сможет без Коли, что делать со «Звездами» — он их сначала предлагал Коле, как Главному конструктору^[12]. Коля отказался, но обещал «впрячься» и был назначен первым замом. «Момент» тоже повис на Коле, но он был уже закончен, и Олегу оставалось только выучить доклад. Кроме того, Коля был назначен научным руководителем большой НИР «Ритм», которая была в основном посвящена цифровой обработке, включая БПФ, Колин метод пространственно — частотной обработки и работы кибернетиков. Они остались в ТЗ, несмотря на то, что мы передали их в другой сектор.

Осталась без руководителя и очень разнородная и разнонаправленная лаборатория 131. Там были и активный режим (эхолокация), которой занимался сам Коля, Лёпа Половинко, частично Чередниченко, который переходил постепенно от активного режима к классификации, большая группа пассивного режима Юденкова, группа гидролого — акустического обеспечения и расчета дальности (Катя Пасечная и Ковалюк), наша группа цифровой обработки информации и несколько человек, замыкавшихся на Колю: Москаленко, Малюкова, Дендебера, Лысенко, Сергей Якубов, Борисов [Рог17].

После похорон мама Коли рассказала о его бэкграунде. Его деды и родители были дворянами Смоленской губернии. Причем родовитыми. Фамилия Якубов указывала на то, что кто — то из татарских предков был пожалован дворянством давно.

А мы — то (я) удивлялись воспитанности и интеллигентности Коли, он ведь вроде был из семьи простых советских служащих. Ленинградский микроб культуры не мог бы так быстро его изменить — у него это было природное и воспитанное с детства — глубже, чем в третьем поколении (см. книгу третью, приложение об интеллигенции [Рог17]).

Совесть, благородство и достоинство — вот оно, святое наше воинство — написал Окуджава как будто про Колю.

Отец и мать Коли были двоюродными братом и сестрой, чем отчасти может объясняться его не очень большая физическая стойкость — в пристрастии к спортивным занятиям он замечен не был.

Кроме того, он остерегался плавать в незнакомых местах. На летних каникулах в Рославле, между вторым и третьим курсом, ему довелось вытаскивать тонувшую девочку из омута. Ее он успел вытолкнуть на поверхность, но сам стал погружаться, и его пришлось вылавливать из глубины. Обоих привезли в больницу, а мама Коли работала там врачом и их выхаживала.

Нелепые и случайные обстоятельства гибели Коли имели и регулярную составляющую — колоссальную нагрузку, которую ему пришлось принять на себя и истощившую его физически и ментально. Витя Чередниченко прямо сказал, что в этом виноват Алещенко. Не думаю, что он говорил это тем, кто мог передать это Алещенко, но Лора это слышала. Я был и остаюсь того же мнения, но, кроме жены Нины, никому, кажется, об этом не говорил.

После похорон кто — то из друзей и Лора рассказывали о Ленинградском периоде его жизни. Коля закончил школу в Рославле с золотой медалью и мечтал стать врачом, как и мама. Поехал в Ленинград, в Первый медицинский (бывший Женский медицинский, мужчин до революции медицине учили в университете и Военно — медицинской академии). С золотой медалью поступить можно было без проблем, но общежития не обещали. Коля не хотел нагружать родных и знакомых своими проблемами и отказался. Рядом находился ЛЭТИ, где общежитие обещали. Он подал документы туда и был зачислен. А общежития не дали — он получил его только на втором курсе.

Специализация у него была проектирование гидроакустических приборов. В 1961 году несколько выпускников, в том числе товарищей Коли по комнате в общежитии, направили в Таганрог, в КБ завода «Прибой».

Коле повезло: он попал в лабораторию Г. Я. Гольдштейна, занимавшуюся новыми разработками. Он успел у него поработать, и тот, оценив Колю, покидая лабораторию и «вверх сходя, благословил». На большие дела, в главные конструкторы (Коля отказался), а позже в руководители разработок. Гольдштейн это сделать мог, так как он уходил не куда — нибудь, а в главные инженеры КБ. Под его руководством КБ стало самостоятельной и серьезной организацией — ОКБ «Бриз»^[13].

В поезде ребята познакомились с девушками из ленинградского приборостроительного техникума, тоже направленными в «Прибой». По прибытии Таганрог удивил их оркестрами и демонстрациями. Правда, приветствовали не их, а Юрия Гагарина, в этот день взлетевшего в космос. Знак был благоприятный.

Среди девушек — попутчиц была и Лора, ставшая через два года Якубовой.

Дочь Якубовых Лена была старше нашего Димы на девять месяцев, а сын Боря старше Васи на десять. Наши дети приятельствовали — особенно много они общались в Ракитном. До сих пор интересуются — как там у них?

Для меня потеря Коли имела особое значение. Он был как бы камертоном в вопросах этики и взаимоотношений с другими. Как вскоре выяснилось, вместе с ним я потерял озоновый (защитный) слой своей атмосферы. Коля фильтровал жесткую радиацию непонимания и безразличия (в лучшем случае) начальства и некоторых коллег. Без Колиного фильтра я почувствовал, что ее воздействие на меня усилилось.

Коля был лучшим начальником, с которым я когда — либо работал. Думаю, не только для меня. Хотя «добреньким» он никогда не был. Указывал мне на логические скачки в отчетах и статьях (мои «привычные» ошибки). Убеждал брать новые работы, которые мне не нравились, и отдавать другим те, к которым я привык. Вообще при нем круг моих обязанностей быстро расширялся — группа росла и готовилась вести приемные тракты новых разработок, включая временную и пространственную обработку сигналов и их отображение.

Две последние строчки строфы из песни Окуджавы «совесть, благородство и достоинство…» заканчиваются призывом: «Протяни ему свою ладонь, за него не страшно и в огонь».

Отсутствие того, кому можно было так довериться, существенно повлияло на мое развитие, в том числе научное, которое, казалось, мало зависело от Коли.

Слова «Бог забирает лучших» никого утешить не могли.

Примечания

10

Нередко оценки «попадали». Глазьев долго удивлялся, насколько верно я описал Я. А. Хетагурова, проработав с ним в комиссии два дня

11

Уж кого — кого, а меня в этом подозревать было трудно. Правда, я тоже ошибся, когда в выступлении нового сотрудника Валентина Сливы услышал на каком — то собрании славословие в адрес Алещенко в его присутствии. После этого Слива быстро двигался по карьерной лестнице и стал начальником сектора. Став с ним работать и познакомившись с ним поближе, понял, что он был просто энтузиастом, не всегда соблюдающим чувство меры, перед которым О. М. открывал одну за другой новые возможности, а он истово вкладывался в работу

12

Сухаревский на защите «Бутона» на НТС Министерства сказал, что на проекте родился выдающийся Главный конструктор — Н. Б. Якубов [Рог17].

13

Снял его с должности в 1978 г. и вынудил уехать из Таганро — га новый начальник 10 ГУ Минсудпрома В. Н. Сизов (см. ниже)