Часы на башне. Стихи и проза

Олег Паршев

А сфинкс говорит: Отойди с линий огня,Но нет топора, чтоб вырубить себя из земли.Если ты дерево, сложно понятьУходящие корабли.

Часы на башне (2023)

Но тут часы на башне

В ночи часы на башне пробили сорок раз. —

Я слышал тридцать восемь! — воскликнул Мардиграс. —

Да нет же, ровно сорок, ведь звон гремел, как гром, —

ответил очень важно отважный Тилибом. —

А может, просто восемь?

А может, это осень?! —

вскричала тут мисс Прозит

и выбежала вон.

А Мардиграс остался.

И Тилибом остался.

Они достали трубки, кларнет и патефон.

И эль они открыли.

И бренди. И вина.

И шахматы, и шашки.

И чай разлили в чашки.

А славная мисс Прозит

металась в снах и грёзах

по улицам одна.

Потом, завидев почту,

она сказала: «Вот что…

Пожалуй, телеграмму

отправлю им сейчас».

И тут же написала,

что «в жизни очень мало

того, что нужно даме.

Вины не ощущайте.

О, Тилибом, прощайте!

Прощайте, Мардиграс!».

— Мой друг, она пропала! —

вдвоём они вскричали. —

И бродит одиноко, без шляпки и сапог! —

Она была на почте… —

Но где искать нам ночью? —

Спасём её — и точка!

И скинули шлафроки, и вышли за порог.

Ах, милая мисс

Прозит, ну, право, где вас носит? —

Пыхтели джентльмены, во мраке по колено,

и был их путь неведом,

а мгла темным-темна.

Она же без печали

стремилася к причалу,

чтоб всё начать сначала —

прекрасная и вольна.

В душе метался пламень —

быстрее, лишь куда бы!

И выбежала в гавань —

где океанский флот.

А там спросила прямо:

— Куда?

— В Иокагаму.

И взобралась по трапу

тотчас на пароход.

И вот она в Бангкоке, а вот — на Ориноко,

а позже на Клондайке, а после в Шангриле.

В пропавшем Эльдорадо разыскивала клады,

катила в таратайке, неслась на корабле.

Плыла по водам Нила, прошлась по Пикадилли,

не ведая пристанищ, не каясь во грехах.

Взошла на Фудзияму, искала тропы к храму,

и даже вышла замуж однажды впопыхах.

И тут… за чашкой мате она сказала: «Хватит!».

И в дирижабль села, а там уже — и дом.

Войти бы ей скорее, но постучать не смела.

Но здесь открыл ей двери отважный Тилибом.

— Ах, чудная мисс Прозит,

мы пояснить попросим,

ну, где ж вы пропадали

до самого утра?

И сальца ей подали,

и рыбки, и колбаски,

и было всё — как в сказке,

ну, прямо, как вчера!

Была мисс Прозит кошкой.

И ела понемножку.

Мурчала потихоньку, не открывая глаз.

Жизнь становилась краше,

но тут часы на башне…

Опять часы на башне?

Да-да, часы на башне

пробили сорок раз.

Презрев часы

Как хорошо, презрев часы,

Цедить слезу златой лозы,

Не размышляя о веках,

Миры баюкать на руках,

Презрев часы.

Потом сбежать, дела забыв,

Туда, куда ведёт мотив.

И жизнь опять прожить на бис,

Писать картину — не эскиз,

Дела забыв.

Как хорошо с тобой вдвоём

Уйти потом за окоём,

Но чтоб и там, не разлучась,

Шагать путями звёздных трасс

С тобой вдвоём.

Девочка на шаре

Раздробленный на тысячу чертей,

В мирах — между собой полярных —

Ищу я между строчек и путей

Ту, что была когда-то девочкой на шаре.

Она была. И я когда-то был.

Что жив сейчас — я в этом не уверен.

Я сел на мель, зарывшись в донный ил,

Попутный ветер где-то мной утерян.

Мы ходим рядом по одной земле,

Но мне видны лишь отражения и тени.

Вот если б протрубить: Парад-алле!..

Тогда б, наверное, сошлись мы на арене:

Она, силач, гимнасты и жонглёр,

И я, что шёл канатом — так свободен.

Да, время не жалело нас с тех пор,

Но я её узнаю среди сотен.

Но трубный глас молчит, и я молчу.

Лишь вглядываюсь в лица безответно.

До циркача нет дела трубачу,

Но я найду её следы по свету,

Которым так была она полна,

Который я забыть уже не в силах.

И я читаю в небе письмена,

Что пишут звёзды о любви, что не остыла.

Из самых глубин

Летит, летит космонавт

К центру вселенной.

Из самых глубин.

Кораблик он вырубил из полена.

Полено живое — он не один.

И они летят, и болтают о том о сём,

Скажем, о том, что никуда не летят, а видят какой-то сон.

И даже не видят, а просто смотрят друг в друга, словно в экран.

И время сейчас вышло за пределы вселенной, а там разогнавшись, им идёт на таран.

А иногда ему кажется: он забыл, куда и зачем летит.

Иногда ему чудится: он — Иона, а бревно — его кит.

Иногда он думает: он последний человек на земле, и больше никого и нигде.

А потом вспоминает, что забыл сделать людей… Ладно, они как-то сами заведутся в воде.

Во мне

Мой светлый человек живёт во мне,

А в нём темнеет всё, что не сбылось.

Мы едем, застревая в болтовне,

Куда-то вкривь да вбок, да малость вкось.

Наш машинист не верует в простор,

Он отрицает промысел времён.

Он нашу жизнь поставил на повтор,

И буркнув «не скучайте», вышел вон.

За ним в трубу умчался кочегар,

Сошли по трапу в ночь проводники.

Сказал кондуктор, что в душе — гусар,

И были так шаги его легки.

Случились тут разлады и разброд,

Война и мир, затем — девятый вал.

Но проронила ты: Ну, значит, наш черёд,

Пора самим нам взяться за штурвал.

Пробуй!

Я воевал так долго,

Что смерть устала тащить меня на своём хребте.

Она проворчала: В этом нет никакого толка,

Поскольку ничему вечному, скажем, ни одной звезде

Не приходит в голову устраивать какие-то битвы и сечи.

Человечу вас, человечу…

И, знаешь, это, конечно, классно, что стрелки на твоих курантах стоят,

Но на кой ляд ты подкручиваешь циферблат?

В общем, сел, задумался, голову обхватив…

Что же я так с житьём и бытьём строптив?

Судьба — она, конечно, та ещё проводница,

Но коль дали жизнь, так пробуй с этой жизнью ужиться.

По шажочку

Плод жизни так ярок,

Так чуден и сладок,

А жизнь — из помарок,

Сплошных опечаток.

Повсюду так зыбко —

То тени, то эхо.

Нельзя без ошибок,

Промашек, огрехов.

Но мы кособочно

Идём по шажочку,

И вот из шажочков —

Цепочка из точек.

А от многоточий —

Круги по мирам.

Кружок на кружочек —

И выстроен храм.

На бумаге рисовой

Рисовал на бумаге рисовой

Светотени лиловых ирисов,

И чабрец, и душицу с ромашками,

И дрожащего в мареве бражника.

И, почти не дыша, на папирусе

(Вдох — диастола, выдох — систола)

Рисовал я стрекозью грацию

Меж платанами и акациями.

Расцветали ирис с душицею,

Улетали на небо жар-птицами.

И ромашка взметнулась над высями,

Помахав в небе перьями-листьями.

Принакрывшись стрекозьеми чарами,

Канул бражник в закатное марево.

Я для красок возьму чабрецовый цвет,

Нарисую тебе букет.

Три дождика

Сошлись как-то три дождика

На промозглой улочке.

Промокшие ноженьки,

Отсыревшие дудочки.

Запели, заиграли,

Запрыгали по лужам —

Вот и нет печали,

Да городок разбужен.

Все открыли окна,

Глянули на брусчатку.

А там три дождика мокнут —

Ни шапочек, ни перчаток.

Не прошло и пары минут,

Набежало народу тут!

И большие, и малые,

И все дождикам припожалуют —

Кто шляпки и зонтики,

Кто плащики и ботики.

Надарили им всякого,

И ушли они в ночку —

Колокольчиком звякают,

Дудят во гудочки.

Пернатор

Наступит день —

И Верховный Пернатор Птиц покинет свой трон.

Воскликнет: Пора в глушь деревень!

И выпорхнет вон.

Скипетр и держава,

Мантия — горностаевый воротник…

От них всё в душе ржаво.

А солнце бежит на ножках-лучах в полях земляник.

Чудеса начались немедля —

За ближним углом.

Один мальчишка-дрозд одолжил ему велик,

Добавив: На нём ощущаешь себя орлом.

Пернатор улыбнулся,

Но не сказал, кто он есть.

Он увидел: весь этот мир — all inclusive,

И теперь он здесь.

Дорога петляла между тюльпанов,

Кузнечики прыгали так, что в глазах — рябь.

Пернатор складывал из запахов икебану,

Повторяя: Теперь я — не раб.

Прежде мнилось: если на самой вершине,

То… Господи, какая же это всё чепуха!

Куда же мы вечно спешили?

И на что нам эти верха?..

…Увы, но Пернатор пока в тронном зале.

И всё это — сон,

Фантомные боли в крылах.

Но когда-нибудь он

Выйдет в одно из окон,

Чтоб ехать без всяких препон,

Без путей — напрямик.

В лучах

И в полях земляник…

О, когда бы вы знали,

Как хочется ве`лик тому, кто вели`к.

Колыбельная

Баю-баюшки-баю!

Колыбельную пою.

Даже серенький сверчок

Спать ложится — и молчок.

Спят шипастые ерши,

Спят шипучие ужи,

Спят бараны и вараны,

Спят метели и бураны,

Пеликаны и моржи.

Спи и ты, а рано утром

Небо брызнет перламутром.

И из тёмного угла,

Из-под стула и стола

Выйдут тени, тьма и мгла.

И помчат за ночью следом

В те края, где всё без света.

Люди глянут во дворы,

А кругом миры, миры!

И везде светло-светло!

Значит, солнышко взошло.

Погнутый динарий

Однажды ездил я на Крит,

И там рыбак, плетущий сетку,

Продал мне маленьких харибд,

Сказав, что звери эти редки.

И так милы, что нет и слов.

Да, чуть похожи на ослов,

И пятаки у них свинячьи…

Но зверь — отличный птицелов.

А что шипы… так он их прячет!

И я, уверовав в добро,

Узрев улыбку чудных тварей,

Отдал (рыбак глядел хитро)

Последний погнутый динарий.

И — в путь! К отеческим дымам…

К лесам, лугам, ручьям и пашням,

Где зелен шум и красен гам,

Туда — где всё родней и краше…

…С тех пор прошли года-года,

Свет застилала лебеда,

И радость тоже мимоходом

Порой мелькала в эти годы.

Вовсю росли мои питомцы,

Питаясь лучиками солнца.

А тот из них, что самый милый,

На самом деле вышел сциллой.

Точнее, вышла. Как же ей

От женихов теперь отбиться?

Осанкой — подлинно царица,

Во взоре — то летают птицы,

А то — пылает жар огней.

Я б посоветовал молиться

Тому, кто зло пошутит с ней.

А два харибдика моих —

О, то — надежда и опора!

Один из них сдвигает горы —

Отважен, безрассуден, лих.

Другой же — рыцарь без укора,

А взором благостен и тих.

Что будет дальше? — кто бы знал…

Пока я жив, они со мною…

Но нынче мир кипит войною,

Вот-вот и смоет нас волною

Последний тридевятый вал.

Тогда, возможно, новым Ноем

Я стану в этот горький час.

Возьмём по паре каждой твари,

И… не питомцы — дети, дети!

С улыбкой выведут всех нас,

Чтоб вновь плодится по планете

Куда-то в тихие моря.

И мы поднимем якоря,

А я, детей боготворя,

Глядя, как в танцах кружат пары,

Припомню погнутый динарий,

Что я потратил так не зря.

На тропе необитаемой

Я пойду по свету ночью.

Тьма просторная проточна.

Бродят сны тремя слонами,

Даль незримая легка.

На ветвях у ночи гнезда.

В них живут, сверкая, звезды,

Что порхают по-над нами,

Задевая облака.

И иду я ниоткуда

В никуда, а всюду чудо.

И слоны ступают мимо,

В общем, тоже в никуда.

И летят планетки рядом —

По Гиадам и Плеядам.

Правят ими серафимы,

Значит, горе — не беда.

Я иду, ведь мне не спится,

Может, к звёздам угнездиться?

В их ночном прекрасном свете

Не сомкнуть, пожалуй, глаз.

На тропе необитаемой

Я разгадываю тайны.

Улыбаются кометы,

В тишине танцуя вальс.

Ключи от весны

Когда же прошла зима?

Не приложу ума.

Ведь снежен был белый свет,

А вот и в помине нет.

И Масленица во дворе —

Одета от кутюрье.

Платочек и сарафан,

Наряд из соломки ткан.

Через плечо рушничок —

Она нам блины печёт.

А подле её костра

Прыгает детвора.

И кричит ей: Гореть не смей!

Она кивает: Вернусь к зиме.

А поблизости бродит март,

Он нашёл нас без всяких карт.

В котомке его дары.

И мы спускаемся во дворы.

А с неба сходят грачи —

Вручают нам от весны ключи.