Божественная карусель

Олег Михайлович Шепель, 2001

Помимо основной повести «Божественная карусель» в книге также представлены два рассказа – «Целитель» и «ДНД», а также мистическая трагедия «Икар». Все произведения объединены общим подходом к описанию событий, в которых эзотерические явления – астральные миры, реинкарнация, физическое бессмертие – оказываются неотъемлемой частью нашего бытия.

Божественная карусель

Повесть

Трансляция выступления велась из зала для торжественных государственных церемоний по телевизионным каналам всего мира. Это была кульминация еще одной, теперь уже заключительной, инаугурации Олега Константиновича Шевро́нского на должность Президента еще одной, теперь уже заключительной страны. Стремительной походкой стосемидесятипятилетний молодой человек, на вид лет тридцати пяти, стоявший в окружении приближенных, священнослужителей, журналистов, взошел к микрофонам по белоснежной лестнице и уже знакомым для всех жителей Земли голосом стал произносить текст очередной присяги: «Сегодня, в год 2135-й от Рождества Христова, принимая на себя обязанности Президента страны, клянусь отдавать все свои силы ее процветанию, сохранению суверенитета и независимости. Вместе с тем свидетельствую, что, поскольку в настоящий момент являюсь Президентом всех остальных стран мира, то сегодняшняя инаугурация ставит точку в длительном и кровопролитном движении человечества к Единству…».

Формально все государства на Земле оставались суверенными, независимыми территориями, имеющими право избирать своего Главу или Премьер-министра всеобщим, прямым, тайным голосованием. Но поскольку практическим результатом этих голосований было избрание одного и того же человека, то все понимали, что проводимое мероприятие фактически завершало политическое объединение Человечества.

1

За окном лаборатории молекулярной генетики дождевыми облаками проплывал унылый осенний вечер 2030 года, своей будничностью чудесно маскировавший ослепительную яркость произошедшего события, о котором, по мнению семидесятилетнего заведующего университетской лабораторией Шевронского, пока никому не следовало знать, — в руках Олега Константиновича оказалось «Средство Макропулоса». Разумеется, не то, что описал в своей фантастической сказке Карел Чапек, но с тем самым свойством эликсира жизни, дарующим физическое бессмертие. В этот поздний час в помещении находились только двое: сам Шевронский и его знакомый, ровесник — Алексей Андреевич Зу́бров, который отнюдь не являлся сотрудником Института, но частенько приходил в лабораторию по просьбе Олега Константиновича в часы, когда все здание уже почти полностью пустело.

Взглянув на только что распечатанные принтером результаты последних экспериментов, свидетельствующие лишь о возможном, почти незначительном омоложении подопытных обезьян, Шевронский сразу поверил в увиденное и бросился к напарнику:

— Алексей! Они молодеют! Наши обезьянки молодеют! Теперь в моих руках «Средство Макропулоса», — с видом победителя уселся в кресло и продолжал как бы сам с собой: — Наивный Чапек! Он полагал, что кто-то отречется от возможности продления жизни во имя абстрактно-мифических интересов всего Человечества. В реальной жизни вряд ли кто станет отказываться от личного бессмертия. Ты знаешь, Алексей Андреевич, — вновь обратился Шевронский к собеседнику, — теперь передо мной очень непростая задача — оформить патент.

— Не понял. У тебя этих патентов почти сотня. В чем проблема?

— Проблема в том, что единственным автором и владельцем патента должно быть только одно физическое лицо — твой покорный слуга, Олег Константинович Шевронский. Понимаешь? Не университет как юридическое лицо, не сотрудники лаборатории как… Ну, ты понял. Только я. Это очень важно. В противном случае моим результатом воспользуются другие: федеральные, коммерческие, а скорее всего, в конечном счете, мафиозные структуры, словом, те, у кого в стране реальная власть. Но я не таков — результаты моей работы сейчас в моих руках и я не собираюсь делиться ими ни с кем! — встал и заходил по лаборатории. — Теперь необходимо умудриться «застолбить» приоритет, опубликовав полученные результаты, и в то же время никому не дать существенных сведений о конкретном способе их достижения. Открыть свой частный институт, в который перевести весь состав своей лаборатории, возглавляемой мною… — Шевронский на секунду задумался и тут же сам удивился результату своих раздумий, — почти 10 лет! Цену на свое средство, сулящее физическое бессмертие, установлю сперва такую, что приобрести его смогут только олигархи. А потом… Потом посмотрим. Но первым человеком, на котором будет поставлен эксперимент по омоложению организма, буду, конечно, я сам — Олег Константинович Шевронский. У меня предчувствие, что все получится, — остановился и пристально посмотрел на Зуброва. — Ведь ты мне поможешь?

— Но ведь я не сотрудник лаборатории и даже не работник Института.

— А что, хочешь им стать?

— Нет.

— Скажи, Алексей Андреевич Зубров, посмотри мне в глаза и скажи — ты мне поможешь?

— Помогу, — не только услышал, но и увидел в глазах Алексея Шевронский.

Внешность Зуброва, особенно его крупные черные, чуть навыкате глаза, свидетельствовала о незаурядной духовной мощи этого человека. Почти у всякого, проходящего мимо него на улице, возникало искушение оглянуться, чтобы еще раз увидеть невысокую сухую фигуру, от которой исходило что-то мистическое. Сам Алексей Зубров называл себя «ведун», то есть ведьма мужского пола. Но при этом подчеркивал, что происходит это название от слова «ведать», означающего «знать». Больше, чем другие. Он действительно знал. О любом человеке Алексей Зубров мог точно рассказать, что с ним было и, в общих чертах, что будет. Мог поставить диагноз болеющему и вылечить его. Мог и наоборот, сделать здорового больным. Причем за деньги практиковал и то и другое. Зло творил по отношению к тем, кто действительно, по его мнению, заслуживал наказания. На возражения Шевронского, что наказание — это прерогатива Господа и любое зло возвращается к творящему его, говорил, что знает защиту от кармического наказания. Однажды Олег Константинович узнал, что Зубров, получив от кого-то очень дорогой заказ, умертвил достаточно известного негодяя. Шевронский решил порвать всякие отношения со своим подозрительным знакомым, о чем и заявил ему в самой нелицеприятной форме. Но в ответ услышал спокойное разъяснение о том, что этот человек не убит, а реинкарнирован, что в ближайшее время его душа вновь появится на этом свете в теле какого-нибудь новорожденного, что общество теперь избавлено от очередного источника зла, что сам реинкарнированный теперь имеет возможность скорректировать свою судьбу… Шевронский поверил. Не поверить этим глазам было невозможно. И когда Олег Константинович вдруг очень тяжело заболел, то даже просил Зуброва: «Реинкарнируй меня, силы терпеть уже иссякли», но в ответ услышал: «Нет! Ты мне еще нужен будешь здесь. Я лучше помогу тебе вылечиться». И с тех пор при всякой житейской или творческой проблеме, возникающей у Шевронского, Алексей Зубров всегда оказывал ему свою поддержку. Вот и сейчас, прося Зуброва о помощи, Олег Константинович знал — отказа не будет.

Домой Шевронский возвращался на метро. Своей машины не было, да он никогда и не стремился к ее приобретению. Такая покупка требовала определенной сосредоточенности на житейских проблемах, а вот этого Олег Константинович очень не любил. Еще со школьных лет он был уверен, что за его интеллектуальные способности самое справедливое в мире Советское государство обеспечит его всем необходимым, предоставив все возможности для работы во благо Родины, и считал ниже своего достоинства суету по поводу своего собственного хлеба насущного. Даже когда коммунистический режим рухнул, он продолжал наивно верить, что его, такого замечательного, закончившего университет с отличием, защитившего в аспирантуре досрочно кандидатскую диссертацию, непременно кто-то оценит, всем обеспечит и даст возможность заниматься достойной работой. Увы, на самом деле вокруг происходило нечто сперва совсем непонятное. Серьезные должности, интересная высокооплачиваемая работа доставались бывшим троечникам, известным в студенчестве стукачам, а то и откровенным разгильдяям.

Университетские пятерки, ученая степень и даже безупречность выполняемой на службе работы никого из работодателей не интересовали. Не срабатывала даже его обаятельная внешность — безукоризненно благородные черты лица брюнета с карими глазами, длинными, чуть загнутыми вверх ресницами и привлекательной улыбкой, которой он раньше с таким удовольствием злоупотреблял не только со студентками, но и с молодыми преподавательницами, без труда получая у них зачет или желанную пятерку.

В поисках справедливого начальника Шевронский все ниже опускался в своем социальном положении, пока наконец не понял простейшую истину — чтобы преуспевать в этом мире, важно обладать не столько умом, сколько энергией, но самое главное — владеть искусством ладить с власть имущими, какими бы непривлекательными лично для тебя они ни были. А вот этому-то искусству нигде и не обучали — ни в школе, ни в вузе, ни в аспирантуре. Отличные оценки, полученные за время учебы, и вообще интеллект, даже в сочетании с внешней привлекательностью, не имели в окружающей его жизни никакой цены. Осознав эту банальную истину, он однажды смог занять должность заведующего лабораторией и вот уже на протяжении 10 лет удерживать ее за собой.

Глядя теперь на открывающиеся и закрывающиеся двери вагона метро, Шевронский размышлял: «Интересно, а почему бы и мне теперь не приобрести свой автомобиль?» Но размышлял без напряжения, без зависти к тем, у кого он был, а скорее развлекаясь, потому что бодрствовать и при этом ни о чем не думать Шевронский не умел. «Если с гаражом и водителем, то почему нет?» Добравшись на лифте до своего этажа, Олег Константинович, как обычно, нажал кнопку звонка.

— Кто там? — донесся из-за двери знакомый голос жены, немолодой, но энергичной, аристократично выглядевшей женщины. Дети и внуки этой стареющей пары разъехались по разным городам, но, оставшись вдвоем в большой квартире, они чувствовали себя вполне самодостаточными.

— Анастасия Николаевна, это ваш верный муж, трепетно ждущий своей участи — впустят ли его в дом.

— Верные мужья по окончании рабочего дня, — улыбаясь, открывала дверь Анастасия Николаевна, — бегом торопятся домой, а не засиживаются со своими пробирками, как с любовницами, до полуночи.

— Родная моя, поверь, сегодня они этого стоили, — снимая плащ и чмокая в щеку свою белокурую супругу, возбужденно тараторил Олег Константинович, — мы без пяти минут у цели.

— Неужели ты действительно веришь, что с помощью каких-то препаратов можно разрушить границы продолжительности жизни, установленные самим Господом Богом? — спрашивала Анастасия Николаевна, уже накрывая кухонный стол.

— Что значит — установленные Богом? — мо́я руки в ванной, возмущался Шевронский. — В Средние века эти границы, между прочим, составляли всего лишь около 30 лет, а ранее и того меньше. И именно развитие медицины раздвинуло этот период до 80 лет и более, — уже садясь за стол, продолжал: — Извини, но я верую в справедливость могущества Создателя не менее твоего. И раз уж Он давал ранее возможность продлевать время пребывания на земле, значит, не откажет и сейчас. Не знаю, кто тот избранник, что принесет людям физическое бессмертие, — я или другой ненормальный, но в том, что он уже на земле живет, — не сомневаюсь ничуть. Ты пойми, — Шевронского уже понесло, и его не мог остановить даже запах только что поставленного дымящегося ужина, — в основе старения организма лежит старение клетки. А клетка стареет в процессе деления, из-за укорачивания ДНК — дезоксирибонуклеиновой кислоты. Восстановить длину ДНК — все равно что омолодить клетку, а значит, и весь организм. И фермент, способный эту длину восстанавливать, уже найден — теломераза. Отдельные делящиеся человеческие клетки уже научились омолаживать! Конечно, не все они делятся и не все стареют по такому механизму… — здесь Шевронский споткнулся. — Ты знаешь, из чистого суеверия не хочу делиться с тобой своими последними успехами… Но я уверен — мы на правильном пути!

— Вот, наверное, за эту страстную веру, которую лично сама не разделяю, я тебя и люблю… Ты будешь есть или нет?

Но, уже заведенный, Олег Константинович не унимался:

— Восстанавливая длину ДНК, мы омолаживаем клетку, омолаживая клетку, мы омолаживаем весь организм — вот и все!

— Если все это не угодно Богу — у вас ничего не получится! — продолжала возражать Анастасия.

— Я согласен, — горячился Шевронский, — но убежден, что делаю угодное Ему дело. Он всякий раз дарует возможность продлить жизнь человека ровно настолько, насколько достойным становится человек предоставления нового срока: искупить вину, расширить кругозор, углубить знания, постичь любовь… Сейчас все должно получиться. Человек начинает по-настоящему тянуться к духовности только на склоне лет. Обрати внимание: кто основные прихожане в наших церквях? Пожилые люди! И вот только к старости постигнув истинную радость жизни духовной на земле, они вынуждены эту землю покидать.… Все должно получиться! Люди достойны продления своих лет на земле.

— Так думаешь ты! Но таков ли замысел Божий? Ешь давай, уже все остыло.

Олег Константинович наконец принялся за еду. Анастасия Николаевна, влюбленно глядя на жующего супруга, рассуждала:

— Слушай, Шевронский, чего я в тебе такого нашла? Приличной зарплаты ты домой не приносишь, в перспективы твоих научных бредней я, извини, не верю, дети наши уже выросли и разъехались… Какой для меня в тебе смысл? А просто боготворю твою одержимость, так отличающую тебя от остальных — обычных, скучных, банальных мужиков, проводящих все свободное время за поиском выпивки либо запчастей к автомобилю или проворачивающих какие-то темные дела, о которых предпочитают, мерзко ухмыляясь, помалкивать. Ты просто один из тех чудаков не от мира сего, который вполне достоин моей любви. Вот и все.

На следующее утро, когда все сотрудники лаборатории Шевронского уже занимались своими делами, Олег Константинович, пребывая в эйфории, закрылся с Зубровым в своем тесненьком кабинетике и напропалую откровенничал, распахивал свою душу.

— А ведь ты знаешь, Алексей Андреевич, я же никогда не был по-настоящему глубоким мыслителем, способным ради маленькой жемчужины истины самоотверженно погружаться в бездны наук. Моя сила в другом. Плавая по поверхности, я способен интуитивно чувствовать, в каком месте безбрежного моря ныряния перспективны, а в каком нет. Я безошибочно определяю, какое из научных направлений даст быстрый и существенный результат, а какое является тупиковым. Еще будучи аспирантом, я чувствовал себя ловцом жемчуга, работающим на хозяина. Хозяином мог быть научный руководитель, заведующий кафедрой, какое-то министерство или ведомство, заказывающее исследование. В любом случае хозяин сам указывал, где нырять, иногда как нырять, но всегда добытый жемчуг забирал себе. Выстраданное исследователем изобретение или открытие использовалось по усмотрению заказчика, хозяина.

— Не драматизируй, — возразил Зубров, — между толковым хозяином и удачливым ловцом жемчуга всегда устанавливаются вполне партнерские отношения на взаимовыгодных условиях: ловцу важны положительные эмоции от самого процесса поиска и признательность за нахождение особенно крупных жемчужин. При соблюдении этих условий ему вполне достаточно предоставить возможность не думать о куске хлеба и мелочах быта, чтобы он, забыв об окружающем мире, нырял и нырял за жемчугом в угоду хозяйскому корыстолюбию. Сам же хозяин удовлетворяется окупаемостью затрат, понесенных на содержание ловца. Желательно с прибылью. Чем большей, тем лучше. Слава первооткрывателя хозяину ни к чему. А если хозяин — военное ведомство, так ему и прибыль не нужна. Была бы убойная сила в результате.

— Это все так, но меня подобные партнерские отношения не устраивали! К 25 годам, став обычным кандидатом наук, я жаждал получить все — и славу первооткрывателя, и дивиденды от использования открытия. Удел А. С. Попова, И. В. Курчатова, Р. Оппенгеймера, и прочих мыслителей, чьими разработками пользовались другие, — не для меня. Моему духу ближе Г. Марко́ни, Т. Эдисон, династия Нобелей. Эти деятели умели превращать свои изобретения в реальные, и притом фантастические по размерам состояния. Они мне ближе по духу… Но все-таки не ро́вня. Обладание открытием, к которому мы с тобой приблизились, даст власть над всем человечеством. Безграничную… А ведь было время, когда я уже потерял всякую надежду… Не имея никаких средств даже к существованию, не говоря уже о самостоятельных научных исследованиях, я устраивался в научные институты своего родного провинциального городка, сперва охотно брался за назначенные темы, но всякий раз спустя некоторое время эти темы оказывались либо бесперспективными, либо перспектива состояла в передаче результатов разработки хозяину. Работать для-ради зарплаты без пусть далекого, но величественного света в конце бесконечного тоннельного лабиринта мучительных поисков мне было неинтересно. Я бросал надоевшую и искал новую работу. Мой подход к жизни был до примитивности прост — либо ВСЕ, либо НИЧЕГО! Серединой я брезговал. Причем «все» — означало не меньше чем власть над человечеством (впрочем, для его же блага), а «ничего» — абсолютную личную нищету. Ну, почти абсолютную. А поскольку в реальной жизни я не получал ВСЕ, то вынужден был довольствоваться НИЧЕМ. Глупость? Да! Я понимал, что это мальчишество, но не отказывался от него, а напротив, лелеял в себе это качество, полагая, что оно является признаком особенности, незаурядности… Только на склоне лет смирился с мыслью, что моя судьба — обычная середина. Но и за эту середину пришлось побороться… Лишь к 60 годам добился должности заведующего лабораторией и права самому выбирать направление исследований. К этому времени генетический код человека уже был расшифрован, механизм старения и умирания клеток в общих чертах установлен. Я, как и многие, понимал, что человечество вплотную подошло к раскрытию тайны физического бессмертия…

— Но в отличие от многих ты понимал и другое! — перебил Зубров. — Ты знаешь, что для достижения этой цели усилий только материалистов-естествоиспытателей недостаточно. Ты понял, что определение «ненаучно» не всегда означает «неистинно», что у науки нет монополии на истину. А я тебе скажу больше — наука никогда не говорила и не скажет ничего такого, что было бы неизвестно мистикам. Физики, например, до сих пор гордятся своей теорией относительности, между тем как эта самая относительность давным-давно известна теософам и индусам под другим названием — «майа», что значит «иллюзия». Современные философы, неважно, материалисты или идеалисты, едва ли не крупнейшим достижением считают представление о диалектическом единстве противоположностей. Однако понимание неразрывности добра и зла сопутствовало человечеству с глубин веков, невидимых даже историкам. Для убедительности можно было бы привести тысячи других примеров, но сейчас это ни к чему. Тебе и самому известно, что одними манипуляциями с материальными носителями жизни, пусть даже это будут мельчайшие фрагменты молекул ДНК, — физического бессмертия индивида не достигнуть. Подобно тому как физику Альберту Эйнштейну в свое время понадобилась неоценимая помощь друга студенческих лет — математика Марселя Гроссмана, так и тебе, биохимику Олегу Шевронскому, сегодня нужна помощь мистика Алексея Андреевича Зу́брова — моя помощь. И ты ее уже отчасти получил. Благодаря моим оккультным воздействиям обезьянки помолодели. Но для того, чтобы омолодить человека, нам с тобой предстоит еще мно-о-ого поработать. Организовать свой институт — это только первый маленький шаг. Понял?

— Слушай, Зубров, а почему ты со своим оккультизмом не омолаживаешь организмы сам, без моего участия? Ты ведь это можешь…

— Увы! Не могу. Все мои оккультные движения и пассы, проделываемые с обезьянами, эффективны только в сочетании с твоими строгими биохимическими экспериментами. Без твоей кропотливой работы мои усилия бессмысленны. Так же, как и твоя деятельность бессмысленна без моей помощи. В чем суть моих воздействий на живые организмы, не спрашивай — не скажу. Но на очень долгий период времени мы с тобой — одно целое.

— Претендуешь на соавторство? — насторожился Шевронский.

— Об этом не беспокойся. На соавторство я не претендую. Более того, убедительно тебя прошу оставить мое участие в проделанной работе если не в тайне, то хотя бы в тени. О’кей?

— О’кей!

2

Академик Шевронский не любил празднований. Он воспринимал их как организованное безделье и время от времени участвовал в застольях, церемониях и прочих мероприятиях лишь с целью поддержания с кем-то хороших отношений, установления новых связей или решения каких-то иных деловых вопросов. Вот и сегодня, 7 июля 2060 года, Олег Константинович с гораздо бо́льшим удовольствием провел бы у реки, озера или на берегу моря. А вечером посидел бы над своей последней монографией… Однако именно в этот солнечный летний день ему необходимо участвовать в шумном праздновании тройного юбилея: 30-летия со дня основания возглавляемого Шевронским Института, 25-летия клинического омоложения первого человека, каковым являлся сам Олег Константинович, и, наконец, его собственного столетия. Шевронский не утруждал бы ни себя, ни бюджет своего знаменитого Института пышностью торжеств, если бы не одно «но». Олег Константинович только что стал кандидатом в Президенты Российской Федерации, и сегодняшнее празднование должно было послужить мощным стартом его избирательной кампании. Подъехав к своему Институту, академик недовольно поморщился. На стенах висели транспаранты: «Шевронскому уже 100 лет, а старости в помине нет!» и «Поздравляем весь коллектив с 30-летием основания Института и 25-летием первого клинического омоложения человека — Олега Константиновича Шевронского!» Оформление было явно не в его вкусе. Однако оставалось только вздыхать. Сам виноват. Заместитель по организационной работе поначалу пытался согласовывать какие-то вопросы, связанные с проведением праздника, но академик настолько не любил мелкую предпраздничную суету, что в конечном итоге поручил своему заму провести все мероприятие по своему усмотрению. Что тот и сделал. А о вкусах, как известно, не спорят. Поднявшись на второй этаж, в свой кабинет, Олег Константинович сразу же выглянул в окно и увидел несколько автобусов, подъезжающих к Институту с разных сторон. Все правильно. Согласно сценарию празднования, через несколько минут должна была начаться пресс-конференция. Журналисты всевозможных отечественных и зарубежных газет и телеканалов, стараясь быть пунктуальными, почти одновременно съезжались к зданию. Олег Константинович ничуть не волновался. С ироничной улыбкой он смотрел, как телеоператоры суетливо торопились сделать видеосъемку транспарантов на здании и побыстрее пройти в помещение, чтобы занять место поудобнее. Шевронский включил одно из подслушивающих устройств, которые позволяли ему контролировать разговоры не только в любом помещении Института, но и на значительной территории, прилегающей к нему. Сквозь общий гул можно было расслышать отдельные диалоги:

— Пресс-конференция обещает быть сенсационной.

— Да… Вообще, в этом тройном совпадении годовщин есть что-то мистическое.

— Пожалуй…

Шевронский отключил устройство и откинулся в кресле. Он не страдал манией преследования, не боялся за́говоров. Но секреты Института требовали основательных мер предосторожности, поэтому академик не жалел средств на развитие системы охраны вообще и на подслушивающие устройства в частности. Именно неве́дение всех о том, как Институт и клиника Шевронского добиваются своих результатов, давало Олегу Константиновичу власть над людьми. И это неве́дение надо было сохранять во что бы то ни стало…

Телефонный звонок вывел директора из задумчивости.

— Олег Константинович, это Зубров.

— Слушаю.

— С какой такой стати я должен сегодня вести пресс-конференцию?

— Не знаю. Так мой зам решил. Отменять я ничего не буду. Ты уже давно официальный сотрудник Института, так что поприличней причешись и надень галстук. Рубашка, надеюсь, свежая?

— У меня нет галстука.

— Возьми у кого-нибудь. Скажи, что я распорядился. Но чтобы через 10 минут был в Президиуме, причесанный и в галстуке. Все.

Когда в назначенное время академик вошел в конференц-зал, то увидел, что вся огромная площадь помещения уже была полностью набита журналистами, а в Президиуме, несколько взъерошенный, сидел Зубров. «Конечно, не для него такая работа, — подумал Шевронский. — Что ж, придется инициативу брать на себя». Олег Константинович прошел на свое место и, не присаживаясь, обратился к залу с известной всем обаятельнейшей улыбкой:

— Господа! Леди и джентльмены! Сегодня мы пригласили вас сюда не только для того, чтобы принять поздравления с 30-летием основания Института, 25-летием первого клинического омоложения человека и моим личным 100-летним юбилеем, но и официально поставить вас в известность о следующем: только что ваш покорный слуга, Олег Константинович Шевронский, первым зарегистрировался в Центральной избирательной комиссии как кандидат на должность Президента Российской Федерации, — в зале поднялся гул, переходящий в аплодисменты.

— Пожалуйста, вопросы, — наконец-то сориентировался Зубров.

— Газета «Дейли Велд». Господин Шевронский, вероятно, в этой ситуации празднование юбилеев превратится в колоссальное предвыборное шоу, призванное обеспечить вашу победу?

— Да, это так. Но победу обеспечит не шоу и даже не мой моложавый тридцатилетний внешний вид. Причина моего лидерства, конечно, в другом. Первыми пациентами клиники после моего успешного омоложения Институт принимал только богатейших людей мира и России. Российским толстосумам мы отдавали приоритет. Плата за проведение операции омоложения достигала половины состояния оперируемого. Но сейчас в очередь на омоложение стоят политики и журналисты, юристы и экономисты, предприниматели и священники, а также просто очень ловкие люди. Но разумеется, виднейшие и крупнейшие. Все они будут активно участвовать в избирательной кампании на моей стороне.

— Газета «Московский комсомолец». Вы хотите сказать, что газеты, телевидение, церковные проповеди — все будут призывать голосовать за академика Шевронского?

— Именно так, а кроме того, сайты Интернета и другие электронные средства связи.

— «Санди таймс». Господин Шевронский, каково отношение к вашей кандидатуре ныне действующего Президента России?

— Видите ли, он правит уже два срока подряд…

— И тоже хочет долго жить, — неожиданно перебил мужской голос из зала. — Весь государственный аппарат уже давно на команду Шевронского работает.

— Но участие госслужащих в избирательных кампаниях незаконно, — так же из зала возразил женский голос.

— А они в свободное от работы время, в качестве рядовых граждан, обеспокоенных за будущее России, — ехидно прокомментировал кто-то третий. В зале стал нарастать гул.

— Да уже давно все министерства работают на одного кандидата, — подливал кто-то масла в огонь.

Шевронский оставался иронично невозмутим. Зубров сперва несколько растерялся, но абсолютное спокойствие соседа помогло ему вновь приступить к исполнению обязанностей ведущего:

— Господа, господа, мы перешли к бурным дискуссиям. Между тем собрались для проведения пресс-конференции.

Гул постепенно затих.

— Газета «Дейли телеграф». Господин Шевронский, бессмысленность соперничества с вами даже для ваших недругов настолько очевидна, что вряд ли есть смысл выдвигаться кому-то еще, даже ради дополнительной возможности еще разок заявить о себе. Не считаете ли вы возможным проведение безальтернативных выборов?

— Нет! Не считаю. Россия — государство демократическое и выборы будут проходить обязательно на альтернативной основе.

— Да найдут они парочку послушных претендентов. Только кто их будет всерьез воспринимать? — опять прервал спокойствие голос из зала. Но теперь уже Зубров контролировал ситуацию:

— Я попросил бы всех присутствующих воздерживаться от эмоциональных выпадов и ограничиваться только вопросами к Олегу Константиновичу.

— Газета «Известия». Олег Константинович, внешне ваша жизнь воспринимается как цепь последовательных триумфов. Могли бы вы поделиться какими-то трудностями, оказавшимися скрытыми от глаз внешних наблюдателей?

Шевронский выдержал паузу:

— Да. Предвкушение победы на предстоящих выборах мне отравляет одно воспоминание. Об ошибке, совершенной еще двадцать пять лет назад, но последствия которой будут омрачать, видимо, всю мою последующую жизнь. Омолодить свою жену я не сумел. Когда меня после успешной операции везли из клиники домой, я всю дорогу по-юношески волновался — узнает или не узнает родная старушка? Узнала! Она ведь меня именно таким и полюбила! И, конечно, именно таким помнила. Анастасия Николаевна сама должна была ложиться в клинику на следующей неделе. Мы мечтали о том, как после ее операции отправимся отдыхать на какое-нибудь море, где будем только друг друга любить и бездельничать. Эйфория захлестнула меня и… Погубила Анастасию Николаевну. Она скончалась прямо на операционном столе. Не были учтены некоторые особенности женского организма человека для такого возраста. Все последующие операции проводились уже со знанием всех этих тонкостей и заканчивались более чем успешно. Но то были последующие… И проходили они без моего участия. Я уже не интересовался работой. Мои достижения потеряли тогда для меня всякий смысл. Впервые, ощущая себя молодым, я постиг страшное содержание красивого слова «депрессия». Основным предметом моих размышлений стал поиск способов ухода из жизни. Меня удержало тогда лишь религиозное убеждение о великой греховности самоубийц и отсутствии для них облегчения в том мире. Я боялся, что если уйду из жизни добровольно, то там мне все равно не разрешат встретиться с Анастасией. Расстройство психики было настолько глубоким, что сотрудники клиники стали подозревать — не является ли оно одним из побочных последствий операции. Однако все обошлось. Энергичные и профессиональные действия психиатров и психотерапевтов постепенно вернули меня к жизни. Да и отсутствие подобных последствий у других оперируемых однозначно свидетельствовало о другой причине моей болезни. Операция, сделанная мне, была тут ни при чем, — Шевронский не стал объяснять журналистам, что своим выздоровлением он обязан прежде всего своему заместителю по научной работе. Однажды утром тот вдруг вырос в кабинете заведующего лабораторией белкового синтеза и, бросив на стол какую-то папку, почти приказал: «Смотри». Ситуация была более чем нестандартной — обычно зам по науке вызывал для любой беседы к себе и разговаривал всегда очень деликатным тоном. Завлаб открыл папку, просмотрел, направил удивленный взгляд на вошедшего.

— Читай вслух, — опять потребовал зам по науке.

— Мои страданья — нестерпимы,

Видать, грехи — неисчислимы…

Ужель я столь жестоким был?

Не помню… значит, подзабыл!

К Тебе взываю, Всемогущий,

Избавь от му́ки в день грядущий!

Когда терпеть не хватит сил,

Мне станет мил покой могил!

Молю Тебя — меня прости,

К греху меня — не допусти…

Себя я выбора лишаю,

Тебе свою судьбу вверяю.

— Ну и что? — спросил хозяин кабинета.

— А ты продолжай.

— В душе враждуют два начала…

Победы каждое желает!

Душа от этих дрязг устала

И постепенно погибает.

Великий грех — с собой покончить,

Его свершаем все же мы,

И… хочет кто или не хочет,

Но побеждают силы тьмы!

Служитель Света все ж обязан

Стараться жить, хоть мир не мил!

Что ж, попытаюсь удержаться…

Вот только бы хватило сил!

— Как ты думаешь, что это? — теперь уже задал вопрос вошедший.

Завлаб пожал плечами:

— Стишки. Причем не в моем вкусе.

— Это написано шефом. Нашел в его бумагах, которые он мне передал на время своего отсутствия. Видимо, по рассеянности вложил туда и это.

— Надеюсь, ты не стуканешь ему о моем личном впечатлении? Вообще-то, очень хорошие стихи. Последнее можешь передать.

— Ты ничего не понял. Это депрессия. Причем уже достаточно глубокая.

— А ты что, психиатр?

— Не я. Моя жена… Депрессия — страшная болезнь, которую шеф, пока мог, выдавливал из себя вот так, — кивнул в сторону папки, — на бумагу. Сколько дней его уже нет на работе?

— Ты меня спрашиваешь?

— Почти две недели… Срочно едем к нему.

— Успокойся. Я уже сегодня говорил с ним по телефону.

— Ну и?

— Чувствуется, что человек болен, но… жив. Да ты сам можешь поговорить. Связать? — стал набирать номер.

— Не надо. Надо ехать. Причем срочно.

— Слушай, из-за фантазий твоей жены…

— Уважаемый завлаб! На этот раз я сказал не для обсуждения, а для исполнения. Немедленно в мою машину.

— Понял. Еду.

Уже подъезжая к роскошному особняку директора, зам по науке не выдержал:

— Если его состояние — неизбежное последствие проделанной ему операции, то перспективы нашего Института весьма призрачны…

— Не каркай…

Все двери здания оказались открытыми. Коллеги переглянулись. Зам по науке, поднимаясь с завлабом на верхний уровень особняка, удивленно заметил: «Нигде никакой прислуги». Наконец, вошли в комнату, где первой бросилась в глаза петля, привязанная к люстре. Под ней кресло. Рядом с креслом телефон. В кресле скрюченный, трясущийся, постанывающий человек, поджавший под себя ноги. Услышав шум входящих людей, человек медленно поднял голову. В неухоженной внешности с трудом узнавался Шевронский…

Но все это было давно позади. А сегодня преуспевающий академик продолжал давать пресс-конференцию.

— Газета «Таймс». Господин Шевронский, все понимают, что ваше могущество обеспечивается монополией на «Средство Макропулоса». Сколь значительна доля усилий и средств, уходящих на обеспечение секретности работы Института и клиники?

— Отвечу коротко — доля эта весьма и весьма значительна. У нас, конечно, есть свои секреты фирмы, которые мы тщательнейшим образом охраняем, — Зуброву на ухо шепотом: «Заканчивай».

— Господа, время, отведенное для пресс-конференции, подошло к концу. Благодарим всех за участие и внимание. Всего всем доброго, — решительно закончил Зубров, отрезая всякую возможность для кого бы то ни было задать еще хоть один вопрос.

Не успел Шевронский, уже поздно вечером, по окончании всех праздничных мероприятий, намеченных на этот день, зайти домой и раздеться, как пришлось брать трубку не прекращающего звонить телефона:

— Это Зубров.

— Да я понял. Так нагло трезвонить в это время можешь только ты.

— Телевизор не смотришь?

— Да я только зашел…

— Включай первый канал. Оппозиция все-таки показывает зубы… Включай — сам все увидишь.

Шевронский с помощью пульта включил телевизор, на экране которого ведущая и молодой интервьюируемый вели диалог. Слышался голос интервьюируемого:

–…пациенты не знают даже названия пилюль, которыми их потчуют, не говоря уже об уколах, системах, втираниях и прочих процедурах. Разговаривать в период избавления от старости можно было только с лечащим врачом, заранее предупрежденным, что каждое слово диалога фиксируется замаскированными диктофонами. Весь остальной персонал — медсестры, нянечки и даже администрация — исполняли свои обязанности молча и всегда неторопливо, словно таинственные фантомы, — улыбнулся. — Старания некоторых пациентов заигрывать в период омоложения с хорошенькими медсестричками, а они все подбираются только хорошенькими, всегда заканчивались провалом.

— Подобные вам выписавшиеся из клиники молодые Мафусаилы утверждают, что в период «лечения», назовем это так, находились под наркозом… — начала ведущая, но интервьюируемый понял ее с полуслова и перебил:

— Да, это так, я помню, как меня везли в операционную, анестезиолог делал наркоз, помню, как вывозили из операционной, но никаких швов или других следов воздействия хирургического скальпеля ни на своем теле, ни на теле других прооперированных я никогда не видел… И все-таки попытки что-то разведать кем-то иногда предпринимались. Говорят, бывали случаи, когда некоторые пациенты так и не выходили из клиники, мол, операция не удалась… Бывает. Но при этом исчезал и лечащий врач. Власть Президента Шевронскому и нужна прежде всего для возможности придать работе своего Института статус государственной тайны, а не довольствоваться уровнем секрета фирмы, как сейчас. И тогда все силовые структуры страны ему можно будет сосредоточить на охране этой самой тайной тайны. Или почти все. Уже сейчас Олег Константинович старается публиковать работы своего Института таким образом, чтобы сбить с толку всех тех, кто независимо от него пытается добиться аналогичного результата. А получив в распоряжение государственную власть, можно будет организовать такую мощную дезинформацию… Институт и клиника располагаются, а их персонал живет, в небольшом закрытом городке. Всякий поступающий на работу в клинику и Институт подписывает обязательство не покидать городка до конца своей жизни. Разумеется, такое ограничение свободы сопровождается вполне достойной материальной компенсацией, например, особняк с бассейном полагается даже для рядовой санитарки.

— Вы можете привести какие-то конкретные факты, имена? Кто исчезал? При каких обстоятельствах? Имена этих санитарок?

–…Н-н-нет, вы знаете, это сведения из… просто общих разговоров после выписки с такими же, как я, омолодившимися.

— Может быть, вы назовете имена тех, с кем вели эти общие разговоры?

— Ваши вопросы уже начинают походить на допрос. Конечно, я этих имен назвать не могу.

Ведущая продолжала задавать уже какие-то второстепенные вопросы о личной жизни интервьюируемого, когда Шевронский перезвонил Зуброву:

— Алексей! Ничего страшного. Это тот, что пытался торговаться со мной о цене операции, а я не уступил. Теперь мстит по-мелкому. Ничего конкретного он не знает. Завтра дашь официальное опровержение по этому же каналу в это же время, мол, грязная клевета, черная неблагодарность и все такое.

— Может, ты сам?

— Нет. Сам не полезу. Я должен смотреться выше всех этих дрязг. О’кей?

— О’кей, — послышался тяжелый вздох.

— Ну, пока!

3

Шевронский сидел в президентском кресле и смаковал воспоминания о вчерашней инаугурации, когда в дверях показался лысеющий человек лет 45, с трудом скрывающий волнение. Увидев его, Олег Константинович вспомнил, что сегодня он хотел непременно пообщаться с Зубровым. Тут же набрал его номер и сообщил:

— Алексей Андреевич, как только мой кабинет освободится от посетителя, зайди на минутку.

Вошедший покорно ожидал у двери. Это был Матвей Иванович Стрелков, мужчина невысокого роста, подтянутый, с глубоко посаженными глазами неопределенного цвета. Согласно анкетным данным был женат, имел двоих детей. Он никогда не задумывался о том, как обустроить Россию, не стремился иметь свое мнение или где-то быть первым. Скорее наоборот, проявлял склонность держаться в тени, но четко видел зависимость своего благополучия от преуспевания шефа. В то время как, по окончании юридического факультета университета, все его однокурсники принялись искать по душе работу, Стрелков стал выбирать подходящего начальника, перспективного и умеющего по достоинству оценить способность молодого выпускника преданно служить хозяину. И хотя карьера Матвея Ивановича не всегда складывалась гладко — иногда приходилось уходить от какого-нибудь зарвавшегося чиновника, проявляющего откровенную неблагодарность по отношению к верному слуге, или покидать патрона, утратившего всякую возможность дальнейшего роста, — в конце концов именно Стрелков, некогда весьма посредственно успевающий студент, поднялся по служебной лестнице быстрее и выше своих сверстников и к 40 годам уже занимал должность главы Администрации Президента Российской Федерации.

Дождавшись окончания телефонного разговора руководителя государства, Матвей Иванович официально-почтительно подал голос:

— Вызывали, господин Президент?

— Да, проходите, присаживайтесь, — ответил еще не привыкший к такому обращению Шевронский. Выждал, пока вошедший сядет, и продолжил: — Как вы думаете, по какому вопросу вас вызвали?

— Вероятно, по поводу пересмотра кадрового состава вашей Администрации? — Стрелков напрягся внутренне так, что скованность стала заметна со стороны. Шевронский улыбнулся:

Конец ознакомительного фрагмента.