«Господь! Прости Советскому Союзу!» Поэма Тимура Кибирова «Сквозь прощальные слезы»: Опыт чтения

Олег Лекманов, 2023

Опыт построчного комментария и углубленного разбора эпической поэмы Тимура Кибирова «Сквозь прощальные слезы» (1987), сделанный современными филологами (Романом Лейбовым, доцентом по русской литературе отделения славянской филологии Тартуского университета, Олегом Лекмановым, профессором гуманитарного факультета НИУ ВШЭ, и Еленой Ступаковой, магистрантом гуманитарного факультета НИУ ВШЭ) и сопровождающийся иллюстративным рядом.

Роман Лейбов, Олег Лекманов, Елена Ступакова

«Господь! Прости Советскому Союзу!»

Поэма Тимура Кибирова «Сквозь прощальные слезы»: Опыт чтения

От авторов: О чем и зачем написана эта книга

Поэма «Сквозь прощальные слезы», комментарий к которой будет представлен далее, датирована 1987 годом^[1]. К этому времени ее автор Тимур Юрьевич Кибиров (род. в 1955 г.) не напечатал в Советском Союзе ни одного поэтического текста, хотя писать он, по собственному признанию, начал «с 13–14 лет»^[2], а настоящие стихи («те стихи, за которые и сейчас мне не стыдно»)^[3] — «где-то с <19>83—<19>84 года»^[4]. Зарубежных публикаций у Кибирова тоже еще не было (на Западе они появились «тогда, когда за это уже ничего не делали»)^[5], а самиздатовские исчислялись одной, но, правда, большой подборкой в машинописном сборнике «Задушевная беседа» (1986), в котором, кроме стихов Кибирова, были помещены произведения Дмитрия Александровича Пригова, Михаила Айзенберга, Михаила Сухотина и Льва Рубинштейна — поэтов из тогдашнего ближайшего кибировского круга (все четверо упомянуты в «Эпилоге» к поэме «Сквозь прощальные слезы»).

Тем не менее у Кибирова к 1987 году не только уже сформировалась собственная поэтическая манера, но и сложилось ясное понимание своих главных поэтических задач. Десятилетия спустя он сформулировал их следующим образом:

<Т>е как бы ностальгические стихи, которые я писал во второй половине 1980-х, в частности «Сквозь прощальные слезы», были продиктованы полемикой с общей интеллигентской брезгливостью к советской жизни и к советской культуре. Я уверен, что можно было испытывать ко всему советскому гнев, ненависть — да все что угодно, только не брезгливость и не презрение. Это чувства лакейские^[6]. На закате советской власти я вдруг для себя обнаружил, что советский мир, такой, какой он есть на самом деле, никем не описан. О нем писали либо апологеты, официальные врунишки и дурачки, либо оппоненты, и все по-своему его искажали. Я совершенно ясно увидел, как исчезает, рушится целый мир, который эстетически никем не осмыслен. Есть у нас пушкинская Россия, есть Петербург Достоевского, есть Советская Россия 1920-х годов, а вот те самые послехрущевские годы — чрезвычайно на самом деле интересные, необычные, ни на что не похожие, — их как будто и не было^[7].

Это рассуждение позволяет сразу же расставить некоторые важные акценты в поэме «Сквозь прощальные слезы». Можно предположить, что ее ядром является пятая глава, в которой описывается «советский мир», каким он стал в «те самые послехрущевские годы»^[8]. Однако затем Кибирову, как когда-то Толстому, собиравшемуся писать роман о вернувшихся после каторги и ссылки декабристах, но в итоге отступившему в 1805 год, понадобилось конспективно изложить всю историю Советского Союза от 25 октября (7 ноября) 1917 года, чтобы «эстетически осмыслить» свою, постхрущевскую эпоху. Иными словами, поэму «Сквозь прощальные слезы» позволительно будет прочитать и как развернутый ответ на два ключевых для советского общества второй половины 1980-х гг. вопроса. Как мы дошли до жизни такой? И почему «советский мир», «какой он есть на самом деле», неизбежно должен рухнуть? «У меня была твердая уверенность в том, что власть уже не та, что все кончается и советский мир, как Атлантида, погружается в бездну. Я хотел его сохранить», — вспоминает автор поэмы^[9].

Конкретным поводом для взгляда на историю Советского Союза «сквозь прощальные слезы» послужило пышно отпразднованное в стране семидесятилетие октябрьского переворота, или, как тогда говорили, — «славного юбилея Великой Октябрьской социалистической революции».

Понятно, что переданное в поэме Кибирова ощущение конца советской эпохи решительно не совпадало с метафорами продолжения Октября на новом временном витке, которые доминировали в официальной риторике того времени. В ноябре 1987 года в своей речи на совместном торжественном заседании Центрального Комитета КПСС, Верховного Совета СССР и Верховного Совета РСФСР по поводу празднования 70-летия Октября генеральный секретарь ЦК КПСС М. С. Горбачев аккуратно воспроизвел привычные для граждан советские идеологические штампы:

Юбилей — это и взгляд в будущее. Наши достижения грандиозны, весомы и значимы. Они являются прочным фундаментом, основой для новых свершений, для дальнейшего развития общества. Именно в развитии социализма, продолжении идей и практики ленинизма и Октября мы видим суть наших сегодняшних дел и забот, свою первейшую задачу и нравственную обязанность. А это диктует необходимость серьезного и основательного анализа исторического значения Октября, всего того, что сделано за семь послеоктябрьских десятилетий^[10].

Представленный в поэме «Сквозь прощальные слезы» «основательный анализ» «всего того, что сделано за семь послеоктябрьских десятилетий» совершенно не устроил бы тогдашнего Горбачева. Не поверил бы генеральный секретарь и в скорый конец Советского Союза, как, впрочем, и большинство населения страны — нам всем тогда казалось, что до этого еще очень далеко.

В марте 1987 года на экраны СССР вышел фильм Тенгиза Абуладзе «Покаяние», снятый еще в 1984 году, но тогда отправившийся «на полку», то есть не получивший, как теперь выражаются, «прокатного удостоверения». Независимо от сегодняшнего отношения к этой ленте с ее необарочным кинематографическим языком и пафосом поиска «дороги к храму», нельзя не признать, что она стала мощнейшим триггером перечитывания советского прошлого. Главной при этом оказывалась этическая составляющая, ощущение личной включенности в сюжет, те эмоции, которые (применительно к индивидуальной, а не к коллективной памяти) лучше и короче всего выразил по-русски, как водится, Пушкин:

И с отвращением читая жизнь мою,

Я трепещу и проклинаю,

И горько жалуюсь, и горько слезы лью,

Но строк печальных не смываю.

Вынесенный в заглавие нашей книги последний стих поэмы Кибирова — ее эмоциональный итог — заставляет вспомнить об атмосфере, объединявшей многих людей эпохи. Именно это общее, разделявшееся огромным количеством граждан страны — инженеров, шахтеров, ученых, рабочих, литераторов, колхозников, домохозяек, студентов, партийных работников, военнослужащих — отношение к русской истории последних семидесяти лет как к роковой ошибке, изначально обреченному на провал эксперименту, требующему не только формального общественного, но и индивидуального личного покаяния, стало через год-другой после появления поэмы доминантным в стране. Носители этой коллективной исторической эмоции подписывались на толстые литературные журналы, публиковавшие все, что было скрыто от читателей в советское время. Это они жадно слушали выступления Сахарова на съезде народных депутатов и с недоверчивой симпатией следили за бунтующим против родной партии первым секретарем Московского горкома Ельциным. Эта эмоция, ощущаемая как моральный императив, а вовсе не талоны на алкоголь, сахар и мыло, вывела на улицы Москвы в январе 1991 года сотни тысяч человек (подчеркнем — это не гипербола, а реальная цифра) на митинг под лозунгом «Не допустим оккупации Литвы!». В итоге именно это массовое серьезное и ответственное отношение к прошлому, настоящему и будущему страны, далекое от постмодернистской иронии, а не только вполне реальное падение цен на нефть и уж вовсе не мифические «план Даллеса» и происки мирового правительства предопределили бесславный и трагикомический исход государственного переворота в августе 1991 года и конец СССР.

Об этом стоит помнить сегодня, когда такой взгляд на советское прошлое оказался вытесненным в публичной сфере натужно-конформистским рассказом о «Великой Победе», оправдывающей и списывающей все жертвы, а финал красной утопии начал представляться результатом досадного недоразумения или происков глубоко законспирированных врагов. Сегодняшнее заблуждение, поддерживаемое государственной пропагандой, — всего лишь временная аберрация, и рано или поздно национальное сознание вернется к необходимости перечитывания опыта XX века в ключе, согласующемся с фактами и реальными семейными историями частных людей, а не с киноподелками, одобренными и спонсируемыми Минкультом, сколько бы цифровых танков и ракет ни мелькало сейчас на телеэкранах.

Поэма Тимура Кибирова представляется нам поэтическим высказыванием, максимально выразившим эмоциональный опыт поколений, которые в зрелом возрасте застали эпоху распада коммунистического проекта. В этом отношении в истории литературы она оказывается зеркальным двойником «Двенадцати». Блок в 1918 году слушал музыку Революции. Кибиров семьдесят лет спустя вслушивался в скрежещущую какофонию распадающегося советского мира, переводя ее на язык русской поэзии конца века.

Форма, к которой обратился Кибиров, — это лирическая поэма, чей размах, по точной формулировке А. Л. Зорина, «определяется не событийной канвой, не поступками действующих лиц, но мощью экспрессивной волны, выдающей в авторе редкий в наши дни лирический темперамент»^[11]. Соответственно, и сюжет поэмы — история Советского Союза — разворачивается не как последовательное сцепление отобранных Кибировым из истории объективно важнейших событий, а как шесть серий (если считать и «Вступление» к поэме) эмфатических авторских перечней-заклинаний, главная задача которых — поиск утраченного советского времени, а также прощанье с ним и суд над ним. То есть сюжет в поэме «Сквозь прощальные слезы» заменяется лирической эмоцией пишущего-говорящего, прямо и демонстративно соотносимого с реальным автором поэмы. Метафора волны выше неслучайна: в одном из интервью Кибиров прямо связал свои ранние тексты большого объема с импровизационностью, стихийной песенной эмоцией, диктующей интонацию и развертывающейся в нанизывании восклицаний:

<…> именно длинные вещи пишутся на одном дыхании. Механика захлеба, инерция ритма — начали и понеслось. Слово за слово цепляется, образ за образ, звук за звук^[12].

Еще одна важная особенность поэтического языка поэмы (и вообще текстов Кибирова того времени), связанная с намеренной установкой на спонтанность текста, — поэтика минус-приема, отказа от выполнения «обязательной программы» эпохи. Вообще говоря, хорошая поэзия иногда — то, что целенаправленно и осмысленно нарушает правила «хорошей поэзии», диктуемые вкусами времени. Объектом поэтического отталкивания в поэме «Сквозь прощальные слезы» служит не только пышно цветущая сложность той официальной поэзии поздней советской эпохи, которая определяется именами примерно от Николая Тряпкина до Андрея Вознесенского, но и вкусы поколения, сформированного чтением Иосифа Бродского. Вместо сложных метафорических построений у Кибирова — обнаженное слово в прямом значении, вместо экспериментов с метрикой и графикой — традиционная силлаботоника и череда четверостиший, вместо маниакального пристрастия к точной и/или богатой, но обязательно оригинальной рифме — почти графоманское пренебрежение запретом на рифменную банальность и неуклюжесть. Вообще, пафос снятия запрета на банальное был значим для автора поэмы «Сквозь прощальные слезы», в уже процитированном интервью он вспоминал об этом так:

Я знал и очень не любил советскую поэзию, знал поэзию серебряного века, и когда я столкнулся с Бродским, это было такой головокружительной новизной и доказательством того, что вообще современная поэзия существует. Во многом этот шок был связан с моим тогдашним невежеством. <…> Но поскольку я был все-таки не совсем юноша уже — мне было далеко за 20, — то одновременно с инстинктивным желанием делать то же самое было разумное осознание, что не надо подражать Бродскому. На эту борьбу я довольно много потратил сил и времени. Надеюсь, продуктивно.

<…>

Боюсь, это несколько нескромно будет звучать, но мне кажется, что некоторым поэтам я позволил избавиться от такого застарелого советского и постсоветского страха простоты прямого высказывания. Это же был такой комплекс в конце советской власти у интеллигенции, вообще, главной задачей у поэзии интеллектуальной, псевдоинтеллектуальной было — ни в коем случае не быть похожей на Твардовского. И поэты настолько преуспели в реализации этой задачи, что понять что-либо в тех писаниях до сих пор нельзя. На мой взгляд, это некая рабская зависимость от советской культуры, которая ни к чему хорошему не приводит. И я помог преодолеть эту, как говорил Набоков, «банальную боязнь банального» некоторым людям. Просто своим примером. Когда люди видят, что кто-то десятилетие бесстыдно говорит банальные вещи, и это весело, интересно, то они раскрепощаются^[13].

Едва ли не самым выразительным и неожиданным для читателя следствием спонтанности как сознательного творческого метода Кибирова оказалась постоянная смена в поэме адресатов его эмфатических заклинаний: объект обращения может несколько раз смениться в пределах трех или четырех четверостиший одной главы. Кажется, что остается неизменным лирический субъект — «Я», однако в разных фрагментах поэмы и он представлен то как исторически конкретный автобиографический персонаж (что подчеркивается рядом дейктических конструкций, указывающих на родных и близких героя, место и время действия), то как один из представителей описываемых эпох («белогвардеец», «враг народа»), с которыми отождествляет себя говорящий, то как условный персонаж фикционального повествования (в «Лирической интермедии»)^[14].

Построенная на чередовании нанизывания апострофов (риторических обращений к разноприродным персонажам, исторически конкретным и обобщенно-безличным) и разрозненных дескриптивных фрагментов, отсылающих к типовым сюжетам эпохи, как будто лишенная нарративности поэма Кибирова составляет пару с поэмой Блока не только в отношении к истории «нового мира» — оба текста, не покидая литературного поля, имитируют перформативное магическое высказывание, не столько изображая, сколько заклиная реальность.

М. Рутц сопоставила композицию поэмы с пятиактной классической трагедией: революция и Гражданская война (1-я глава); сталинизм (2-я глава); Великая Отечественная (3-я глава); оттепель (4-я глава); застой и перестройка (глава 5-я). Если прибегнуть к менее торжественным аналогиям, композицию поэмы «Сквозь прощальные слезы» можно возвести к испытанному советскому публицистическому и сценическому жанру идеологического монтажа, главная цель которого состояла в победоносном подведении итогов. Процитируем здесь вступительную врезку к юбилейному ноябрьскому номеру журнала «Огонек» за 1987 год, в котором материалы были смонтированы по чрезвычайно сходному с кибировским принципу:

Семь десятилетий — и каких! — за плечами народа, страны. У каждого — свои немеркнущие черты, свой почерк, своя песня. Они неотделимы от нас, и в любой праздник, тем более такой, как сегодня, мы возвращаемся к ним мысленным взором, чтобы увереннее шагать в завтра. Шесть разных ноябрьских материалов — от десятилетия к десятилетию — выбрали мы для этого номера из огоньковской летописи времени^[15].

То есть в самом построении кибировской поэмы можно увидеть пародию на вымирающий советский жанр, скрещенную с классической трагедией. Интересно, что чуть раньше по похожему пути пошел Венедикт Ерофеев, в первой половине 1985 года написавший круто замешанную на советских штампах «трагедию в пяти актах» «Вальпургиева ночь, или Шаги Командора».

Мы упомянули мнимую бессюжетность поэмы Кибирова, очевидное доминирование в ней эмоционального начала над повествовательным. Между тем в ней имеется не только очевидная фабула — советская история, разбитая на пять периодов, — но и своего рода сюжетное построение. Концепция кибировской «летописи времени» оказывается отчасти сходной с официальным нарративом «героических десятилетий»: как и в советских учебниках истории, радикальной редукции подвергаются два периода, каждый из которых обнимает примерно по семь лет. Суммарно это — одна пятая советского семидесятилетия: речь идет об эпохе НЭПа и послевоенном сталинизме. Слабые рефлексы широко отраженного в литературе 1920-х гг. разочарования вчерашних коммунаров в итогах революции можно обнаружить лишь в двух стихах I главы («Бились, бились, товарищ, сражались. / Ни бельмеса, мой друг, ни аза»), а 1946–1953 гг. попросту элиминированы, реминисценции текстов этих лет распределены между II и IV главами, при этом ни разу не используются речевые клише того времени, не упоминаются ни «безродные космополиты», ни «вейсманисты-морганисты», ни «врачи-убийцы»^[16] (ср. с обильными в поэме номинативными клише, относящимися к 1920—1930-м гг.). Как нам представляется, это совпадение со стыдливыми умолчаниями позднесоветского нарратива — не безмолвное подражание лукавым стратегиям учебников истории и официальных передовиц брежневского времени, но сознательное стремление автора акцентировать внимание читателя на главной повествовательной линии. Построение поэмы Кибирова подобно структуре классической байронической поэмы с ее «вершинной композицией», выхватывающей кульминационные моменты из фабульного потока.

Еще интереснее вопрос о репрезентации в тексте отдельных исторических эпизодов позднесоветской летописи. Почему событие, которое сегодня практически единодушно (и с нашей точки зрения, вполне справедливо) признается апофеозом русской истории послевоенного периода — полет в космос Юрия Гагарина — никак не отразилось в IV главе (если не брать в расчет издевательского вопроса о «сыне», который «в облаках пролетел»)?^[17] При том, что в поэме прямо упоминаются не только «Терешкова, и Белка и Стрелка», но и «Союз — Аполлон». Почему в V главе ни слова не сказано об аварии на Чернобыльской АЭС? При том, что глобальный исторический смысл этого события и его глубинная связь с предыдущей советской историей совершенно очевидны автору, как явствует из первой части его «Христологического диптиха» (1986), следующей интонационной матрице мандельштамовского стихотворения «Ветер нам утешенье принес…» (1922) и предсказывающей ряд реминисценций в нашей поэме:

Тускло светит звезда Чернобыль.

В этом свете почудилось мне:

Джугашвили клинок обнажил,

гулко скачет на Бледном Коне.

Ты прости, я, быть может, не прав.

Может, это не правда еще.

Говорят, что, крылом воссияв,

защитит нас небесный Хрущев.

Только это, прости, ерунда!

Вон, любуйся, Хрущев твой летит

в сонме ангелов бездны сюда,

мертвой лысиной страшно блестит!

<…>

Это есть наш единственный бой.

Мы уже проиграли его.

Видишь, Сталин такой молодой.

Нету против него никого^[18].

Надеемся, что наш комментарий помогает ответить на эти вопросы: ни триумфальный тон, ни апокалиптическое отчаяние не соответствовали точно зафиксированному поэмой эмоциональному состоянию советского человека 1987 года, сквозь слезы прощающегося с прошлым и с опасением, но и с надеждой вглядывающегося в будущее.

Раз уж мы заговорили об автоцитатах, встречающихся в поэме «Сквозь прощальные слезы», скажем несколько слов и о той составляющей поэтики Кибирова, на которую невозможно не обратить внимания и которая метафорически описывается исследователями как «цитатные фейерверки»^[19] или даже как «цитатная вакханалия, половецкие пляски аллюзий»^[20]. Его стихи насыщены «реминисценциями до того, что кажутся центонами», — резюмировал М. Л. Гаспаров^[21]. И он же так говорил о функции центонов в поэме «Сквозь прощальные слезы» и в еще одном длинном кибировском тексте — его послании «Л. С. Рубинштейну»: «<О>писание отходящего советского времени словами и строчками этого самого советского времени, а заодно и досоветского»^[22]. Действительно, во всех главах поэмы и в «Лирической интермедии» плотность цитирования чужих текстов достигает почти центонной. Классические центоны, возникшие в III–IV вв. н. э., первоначально были забавами ученых умников, упражнением на знание старых канонических текстов. Правильное понимание центона предполагало принадлежность читателя к кругу избранных знатоковфилологов. Однако у центонного построения был и другой источник, как нам кажется, непосредственно предсказавший кибировские построения, — пародийные или полупародийные бурлескные сочинения, сплетающие высокое и низкое или комически остраняющие классические тексты. Из примеров, хронологически близких к нам, можно вспомнить популярный школьный центон, чередующий строки стихотворений, неизменно входивших в школьные хрестоматии:

Однажды в студеную зимнюю пору

Сижу за решеткой в темнице сырой.

Гляжу, поднимается медленно в гору

Вскормленный в неволе орел молодой.

И, шествуя важно, в спокойствии чинном,

Мой грустный товарищ, махая крылом,

В больших сапогах, в полушубке овчинном

Кровавую пищу клюет под окном.

Гораздо более рискованным был другой школьный центон, где чередовались (не вполне связно, как и в «Песне о Ленине» Кибирова) стихи Некрасова и советского гимна:

Однажды в студеную зимнюю пору

Сплотила навеки великая Русь!

Гляжу, поднимается медленно в гору

Единый, могучий Советский Союз.

И шествуя важно, в спокойствии чинном,

Сам Ленин великий нам путь озарил.

В больших сапогах, в полушубке овчинном

На труд и на подвиги нас вдохновил.

К центонам этого рода близки другие забавы: исполнение классических стихов на мелодии популярных песен (в Тарту в начале 1970-х гг. любили петь «Памяти Демона» Пастернака на мотив сдержанно-бодрой советской песни «Я люблю тебя, жизнь») или песни с подмененными мелодиями (эффект тут тем сильнее, чем значительнее семантическое расстояние между исходными песнями; советские школьники семидесятых-восьмидесятых, не помышляя о кощунственном пересмотре итогов Второй мировой войны, с удовольствием пели «В лесу родилась елочка» на мелодию «Вставай, страна огромная» — и наоборот).

Еще одно родственное явление — переделки песен, широко представленные в детском фольклоре. Похожий текст можно обнаружить у Кибирова — это уже упомянутая нами «Песня о Ленине» из цикла «Песня остается с человеком», входящего в книгу «Рождественская песнь квартиранта» (конец 1986 г.). Моделью здесь служат блатные куплеты «Мама, я жулика люблю». Исходный текст представлял собой парадигматическую конструкцию, внутри которой менялись объекты любовного чувства и его мотивировки (жулик «будет воровать, а я буду продавать»; он (летчик) «летает выше крыши, получает больше тыщи»; доктор «делает аборты, посылает на курорты»…). Стихотворение Кибирова трансформирует схему: объект здесь единичен, а в качестве обоснования волшебных свойств Ленина выступает доводящая тему любви до абсурда череда цитат (часто нарочито фрагментарных) из советских и более старых русских песен, неожиданно завершающаяся тремя отсылками к двум каноническим авторам — Тютчеву и Ломоносову (подробно об этом тексте см.: [Чередниченко]).

В поэме «Сквозь прощальные слезы» столь длинного нанизывания цитат на один вертел мы не найдем, но и здесь несколько раз, например, в V главе, используется сходная техника:

Рональд Рейган — весны он цветенье!

Рональд Рейган — победы он клич!

Неслучайно в этих двух стихах издевательски обыгрывается та же «Песня о Ленине» на музыку А. Холминова и слова Ю. Каменецкого, что и в упомянутом чуть выше кибировском стихотворении^[23].

«Высокие» центоны рождаются в ситуации, когда стихотворные тексты вообще редки (хотя уже и достаточно многочисленны, чтобы из чужих строчек можно было составить длинную поэму) и ценны; за ними стоит представление о том, что классические сочинения дают готовый материал для высказывания на любую тему. Центоны нового времени — примета перепроизводства текстов разных жанров и разного культурного статуса, превращения текстов из «памятников» в источник языковых речений. Такого рода цитатность, зачастую переходящая в монтаж чужих слов, в России — примета интеллигентского языка XX века. Свободная комбинация фрагментов разноприродных отрывков и широкое применение классических цитат к бытовым обстоятельствам регистрируются многочисленными свидетельствами уже в языке людей Серебряного века и раннесоветской эпохи.

Этот речевой прием традиционно выступал в роли источника комизма. У Кибирова монтаж фрагментов служит и иным целям. Цитаты из текстов одной эпохи, порой сталкивающие разные пласты культуры, создают речевой исторический колорит. Десятилетия советской истории развертываются не через простое повествование о последовательности событий (рефлексы такого нарратива мы находим лишь в последней главе поэмы, где его введение мотивировано автобиографической точкой зрения): эпохи проступают в диалоге цитат, сталкивающихся друг с другом и выглядывающих одна из-под другой. Важными для Кибирова оказываются не столько прямые значения процитированных фрагментов, сколько устойчивый семантический ореол вокруг них, коннотации, связанные с этими цитатами в сознании людей позднесоветского времени.

Создавая поэму, Кибиров едва ли не осознанно черпал в первую очередь из того джентльменского набора цитат (русской поэзии эпохи модернизма, авторов-шестидесятников, советских фильмов и песен, дворовых и блатных романсов и т. д.), которые были общими для всех его читателей. А то, что вдруг не было известно тому или иному конкретному читателю, цитируя Марину Цветаеву, точнее говоря, ее мать, — «носилось в воздухе» времени^[24]. Кибиров ставил на «своего» читателя, который «все мгновенно улавливает». Такой читатель и автор словно находятся на одной кухне и говорят «на одном языке»^[25]. «Литературным памятником языковому мышлению тех, кому от 25 до 40» назвал кибировские тексты второй половины 1980-х годов А. Н. Архангельский^[26]. «<Ц>итатная техника Кибирова доведена до естественности владения родным языком — он сыплет цитатами, как поговорками или скорее как частушками», — подчеркивал замечательный филолог Е. А. Тоддес в заметке, представлявшей собой переработанный текст литературоведческой экспертизы, призванной защитить редактора рижской газеты «Атмода» Алексея Григорьева от судебного преследования^[27]. Это преследование началось после того, как в номере «Атмоды» от 21 августа 1989 года были напечатаны отрывки из кибировского послания «Л. С. Рубинштейну», в которых использовалась ненормативная лексика. Е. А. Тоддес тогда писал: «<…> перед нами <…> та разновидность лирического дара, которая не признает различий между поэзией герметической и всем открытой, интимноличной и социально ориентированной, „высокой“ и „низкой“, между балагурством частушки и утонченной духовностью, — ибо поэтическое слово живет всюду и всюду растет стих. В другом <…> отношении Кибиров тоже „поверх барьеров“: прошлое и настоящее поэзии для него единый поток, отнюдь не раздвоенный на классику и модернизм или традицию и современность. Космос всей предшествующей русской поэзии и хаос сегодняшней речи в равной степени дороги и нужны ему»^[28].

Поэт Мирослав Немиров, размышляя о феномене Кибирова, сформулировал сходную с Архангельским и Тоддесом мысль следующим образом: «…всякий советский и послесоветский человек разговаривает наполовину цитатами из фильмов, песен, анекдотов, стихов школьной программы, теперь еще и рекламы»^[29]. Немиров, как нам кажется, в данном случае и прав, и неправ. Неправ он, когда уравнивает «советского» человека и «послесоветского». И дело здесь, может быть, не столько в том, что джентльменский набор цитат в сознании современного российского человека радикально обновился, сколько в том, что сегодня весьма проблематично само существование такого общего для всех джентльменского набора. Многообразие предлагаемых современному человеку источников информации, наряду с очевидной, на наш взгляд, маргинализацией литературной культуры в современном российском обществе, привели к распаду единого читательского сообщества. Проще и конкретнее говоря, дело не в новом наборе стихов в школьной программе, а в том, что этого набора больше не существует, или же — стихи из этого набора больше никто наизусть всерьез не учит. Это соображение касается не только высокой, но и массовой культуры: несмотря на исключительную и во многом уникальную популярность советских песен в современной России, репертуар их значительно беднее активной (а тем более пассивной) памяти людей конца 1980-х гг. (не говоря о том, что автор поэмы проявляет порой знание достаточно редких песен, забытых уже в то время).

Таким положением вещей во многом и объясняется наше желание написать эту книгу. Мы хотели не только напомнить читателю о том взгляде вменяемого человека на историю Советского Союза, который в итоге поспособствовал установлению в России (пусть и всего лишь на одно десятилетие) режима, способного к относительному самоусовершенствованию и общественному (более или менее успешному) сопротивлению грубой непросвещенной силе, но и попытаться вернуть в культурный обиход прекрасный поэтический текст, чьи злободневно самые сильные стороны со временем обернулись самыми уязвимыми. Насколько это оказалось в наших силах, мы попробовали объяснить те цитаты, коннотации, намеки, шутки и воспоминания, которые были сиюминутно понятными для почти любого советского интеллигента середины — конца 1980-х годов, однако уже выветрились из «воздуха» стремительно изменившегося времени и из памяти людей. Двоим из соавторов этой книги (Р. Лейбову и О. Лекманову) было чуть легче, поскольку они жили в то время и им приходилось лишь включать личные воспоминания, одновременно отключая последующие наслоения памяти и свои сегодняшние представления о событиях. Зато третий соавтор — Е. Ступакова — фиксировала те темные зоны поэмы, которые ее старшим коллегам могли показаться прозрачными и не требующими комментария.

* * *

Ссылки на источники, список которых приведен в конце книги, даются в тексте в круглых скобках; при ссылках на многотомные издания том и страница указаны после двоеточия через запятую.

Поскольку поэма «Сквозь прощальные слезы» густо насыщена отсылками к русским и советским песням, мы решили предоставить читателю предлежащей книги возможность ознакомиться не только с их текстовыми, но и с аудио/видеоверсиями.

В подборку музыкальных иллюстраций к комментариям, созданную на основе представленных в сервисе YouTube записей, включены все песенные тексты, так или иначе упомянутые в комментариях (кроме одного случая, когда запись была недоступна). Также в нее входят записи авторского чтения поэмы и примыкающего к ней стихотворения.

По независящим от нас причинам музыкальные иллюстрации составлены исключительно из записей, представленных на сайте youtube.com, которые к моменту окончания работы над книгой находились в открытом доступе. Мы приносим читателям извинения за отсутствие адекватного иллюстративного аудиоматериала, снабженного исчерпывающими источниковедческими справками.

Названия файлов и визуальное сопровождение записей (порой довольно причудливое) целиком лежат на совести их публикаторов, которым мы искренне благодарны за вклад в дело сохранения наследия русской песенной культуры. При составлении подборки мы ориентировались в основном на ранние исполнения песен с соответствующим видеорядом, позволяя себе, однако, некоторые значимые отклонения от этого принципа.

Далее в тексте комментариев ссылки на подборку музыкальных иллюстраций даются в квадратных скобках, номера отсылают к номеру песни в подборке (или в ее полной или краткой архивных копиях, к которым мы бы и рекомендовали читателям обращаться в первую очередь). К сожалению, мы не можем гарантировать долговременной сохранности этой подборки (поскольку входящие в нее записи могут удаляться их создателями или иными лицами).

Подборка доступна по адресу: https://goo.gl/W9DDPM

Архивная копия подборки, предназначенная для чтения книги без доступа к интернету, доступна по адресу: http://www.ruthenia.ru/sps/sps.zip (zip-архив, 2,93 Гб, файлы в формате mp4).

Краткая архивная копия подборки (без видео) доступна по адресу: http://www.ruthenia.ru/sps/spsaud.zip (zip-архив, 643 Мб, файлы в формате mp3).

Каждый процитированный источник сопровождается в книге библиографической ссылкой. В тех единичных и касающихся только песен случаях, когда найти такую ссылку нам не удалось, мы с извинениями отсылаем читателя к только что упомянутому реестру аудио/видеовоспроизведений — эти песенные тексты цитируются в транскрипциях, сделанными нами на слух.

* * *

Мы опирались на опыт осмысления поэмы «Сквозь прощальные слезы», предпринятый в работах: (Генис, Rutz, Syska). Методологически важными стали для нас два уже имеющихся подробных комментария к длинным текстам поэта: (Золотоносов^[30]; Кибиров, Фальковский). Ценные соображения о поэтике Кибирова содержат многочисленные научные исследования и критические статьи, среди которых особо выделим следующие: (Айзенберг 1997; Багрецов; Богомолов; Гандлевский 1994; Зорин; Зубова 1998; Немзер 2001; Нурмухамедова; Тименчик; Тоддес; Чередниченко; Чухонцев). Некоторые из них цитируются в нашей книге прямо, но и все остальные перечисленные выше труды предшественников были для нас важны.

Мы бы хотели выразить сердечную благодарность Тимуру Юрьевичу Кибирову, который не только с веселой и молчаливой доброжелательностью наблюдал за процессом написания этой книги, но и позволил воспроизвести в ней полный и выверенный текст поэмы «Сквозь прощальные слезы» [1], а также ее текст-спутник «Спой мне песню, про все, что угодно…» [2], который, на наш взгляд, следует считать пробным наброском к поэме (еще один текст-спутник поэмы полностью цитируется на с. 401–402 [Здесь и далее номера страниц соответствуют печатному изданию книги.]).

Мы глубоко признательны Михаилу Свердлову, написавшему послесловие к этой книге, а также всем коллегам и друзьям, поделившимся с нами своими соображениями при обсуждении отдельных сюжетов. Особо благодарим А. С. Немзера и А. Л. Осповата, ознакомившихся с рукописью, за многочисленные подсказки и важные замечания, включенные нами в текст.

Литература

Произведения Т. Кибирова

Время и мы — Кибиров Т. Сквозь прощальные слезы // Время и мы. Нью-Йорк, 1988. № 100.

Кибиров 1991 — Кибиров Т. Календарь: Стихи. Владикавказ, 1991.

Кибиров 1991а — Кибиров Т. Сквозь прощальные слезы [фрагменты] // Личное дело №. Литературно-художественный альманах. М., 1991.

Кибиров 1994 — Кибиров Т. Сантименты. Восемь книг. Белгород, 1994.

Кибиров 2001 — Кибиров Т. Кто куда — а я в Россию… М., 2001.

Кибиров 2002 — Кибиров Т. Пироскаф. Стихи // Знамя. 2002. № 6.

Кибиров 2009 — Кибиров Т. Стихи о любви. М., 2009.

Кибиров 2010 — Кибиров Т. Лада, или Радость. Хроника верной и счастливой любви // Знамя. 2010. № 6.

Кибиров 2014 — Кибиров Т. См. выше. М., 2014.

Кибиров 2017 — Кибиров Т. Генерал и его семья // Знамя. 2017. № 1. С. 9—98.

Интервью и беседы с Т. Кибировым

Кибиров 1998 — Кибиров Т. Я не вещаю — я болтаю // Литературное обозрение. 1998. № 1.

Кибиров 2001 — Кибиров Т. Интер(офф)вью 2: Тимур Кибиров. [Ответы на вопросы читателей «Русского журнала»] // Русский журнал. 6 июля 2001 [Электронный ресурс]. URL: http://old.russ.ru/netcult/iv_offline/20010706.html

Кибиров 2005 — Кибиров Т. «Писать хорошими рифмами слишком легко» [Интервью А. Мартовицкой] // Газета «Культура». № 6 (7465), 10–16 февр. 2005 г. (Российская национальная премия «Поэт» [Электронный ресурс]. URL: http://poet-premium.ru/laureaty/kibirov_o_001.html).

Кибиров 2008 — Кибиров Т. «Для очень многих я все еще выскочка, мальчишка…» [Интервью А. Кадыровой] // Газета «Вечерняя Казань». № 156. 27.09.08 [Электронный ресурс]. URL: http://www.1000kzn.ru/article/ru/6912/66/ (дата обращения: 02.05.2019).

Кибиров 2008а — Кибиров Т. «Ностальгия в государственных масштабах» [Интервью К. Шавловского] // Сеанс. 2008. № 35/36 [Электронный ресурс]. URL: https://seance.ru/n/35—36/vertigo-3536/timur-kibirov-nostalgiya-vgosudarstvennyih-masshtabah/ (дата обращения: 30.09.2018).

Кибиров 2009а — Кибиров Т. «Мы живем в мире, который мы вычитали…» // Нейтральная территория, позиция 201. Полит. ру [Электронный ресурс]. URL: https://polit.ru/article/2009/08/24/videon_nt_kibirov/ (дата обращения: 18.01.2019).

Кибиров 2009б — Кибиров Т. «Образование никогда никому не мешало…» [Интервью С. Дмитренко] // Журнал «Литература». 2009. № 7 [Электронный ресурс]. URL: http://lit.1september.ru/view_article.php?ID=200900710 (дата обращения: 06.03.2019).

Кибиров 2010а — Кибиров Т. «Гениальный поэт Маяковский служил злу». [Интервью Н. Кочетковой] // Известия. 15.02.2010 [Электронный ресурс]. URL: https://iz.ru/news/358449 (дата обращения: 26.04.2019).

Кибиров 2011 — Кибиров Т. «Я просто не вижу смысла писать иначе». [Интервью А. Гальпериной] // Православие и мир. 17 октября 2011. [Электронный ресурс]. URL: https://www.pravmir.ru/timur-kibirov-ya-prosto-ne-vizhu-smysla-pisat-inache/.

Кибиров 2015 — Кибиров Т. «В стране же действительно фашизм» [Интервью А. Боровикова] // Colta. 4 сентября 2015 [Электронный ресурс]. URL: https://www.colta.ru/articles/literature/8414-v-strane-zhe-deystvitelno-fashizm (дата обращения: 31.03.2019).

Поэт Тимур Кибиров — Поэт Тимур Кибиров [Интервью В. Шендеровича] // Радио «Свобода». 19.02.2007 [Электронный ресурс]. URL: https://www.svoboda.org/a/379466.html

Шаповал — Шаповал С. Беседы на рубеже тысячелетий. М., 2018.

Источники

XIII съезд ВЛКСМ — XIII съезд ВЛКСМ. 15–18 апреля 1958 г.: Стенографический отчет. М., 1959.

Аджубей — Аджубей А. Я был зятем Хрущева. М., 2014.

Айзенберг — Айзенберг М. Рассеянная масса. М., 2008.

Аксенов 2001 — Аксенов В. Затоваренная бочкотара. М., 2001.

Аксенов 2012 — Аксенов В. Коллеги. М., 2012.

Александрова — Александрова З. Гибель Чапаева. М., 1985.

Алешковский — Алешковский Юз. Собр. соч.: в 3 т. М., 1996.

Андрей Белый — Андрей Белый. На рубеже двух столетий. М., 1989.

Андрухович — Андрухович Ю. Рекреацiï: Романи. Киïв, 1997.

Антокольский — Антокольский П. Собр. соч.: в 4 т. Т. 2. М., 1971.

Архангельский 1929 — Архангельский А. Пародии. М., 1929.

Асадов — Асадов Э. Полн. собр. стихотворений в одном томе. М., 2015.

Ахмадулина — Ахмадулина Б. Сочинения: в 3 т. Т. 1. М., 1997.

Ахматова — Ахматова А. Собр. соч.: в 6 т. М., 1998–2002.

Багрицкий — Багрицкий Э. Однотомник. М., 1934.

Бальмонт — Бальмонт К. Стихотворения. М., 1990.

Барто — Барто А. Избранные стихи. М., 1999.

Безыменский — Безыменский А. Вокруг мяча: Альбом дружеских шаржей и эпиграмм. М., 1947.

Беляев — Беляев В. Старая крепость. В 2 т. Т. 2. М., 1963.

Берггольц — Берггольц О. Ленинградская поэма. Л., 1942.

Берия — Берия Л. Сталин. Миссия НКВД. М., 2012.

Бетховен — Бетховен Л. Песни для детей и юношества. М., 1979.

Библиотека — Министерство торговли СССР. Приказ от 14 августа 1980 г. // Библиотека нормативно-правовых актов Союза Советских Социалистических Республик [Электронный ресурс]. URL: http://www.libussr.ru/doc_ussr/usr_10432.htm

Блок — Блок А. Собр. соч.: в 8 т. М.—Л.,1960–1963.

Бочаров — Бочаров Д. Ара Бабаджанян: «Мой отец и Муслим Магомаев не обращали внимания на национальность» // Газета «Культура». 2016. № 2 (7988). 22–28 января.

Бродский 1993 — Бродский И. Избранное. М., 1993.

Бродский 2000 — Бродский И. Книга интервью. М., 2000.

Брюсов — Брюсов В. Собр. соч.: в 7 т. Т. 1. М., 1973.

Булгаков 1966 — Булгаков М. Мастер и Маргарита // Москва. 1966. № 11.

Булгаков 2015 — Булгаков М. Белая гвардия. М., 2015.

Бунин — Бунин И. Полн. собр. соч.: в 13 т. М., 2006.

Великий Октябрь — Пробужденные Великим Октябрем: сборник очерков и воспоминаний. Ташкент, 1961.

Веселый — Веселый А. Россия, кровью умытая. Гуляй, Волга. М., 1970.

Вестник — Вестник Академии наук СССР. 1961. № 8 (авг.).

Визбор 1986 — Визбор Ю. Я сердце оставил в синих горах: стихи, песни, проза. М., 1986.

Визбор 1999 — Визбор Ю. Сочинения: в 2 т. Т. 1. М., 1999.

Вихорев — Вихорев В. В океане времени: песни, стихи, проза, рисунки. СПб., 2005.

Вознесенский 1970 — Вознесенский А. Тень звука. М., 1970.

Вознесенский 1987 — Вознесенский А. Ров: Стихи, проза. М., 1987.

Вознесенский 1998 — Вознесенский А. На виртуальном ветру. М., 1998.

Вознесенский 2001 — Вознесенский А. 40 лирических отступлений из поэмы «Треугольная груша». М., 2001.

Вознесенский 2015 — Вознесенский А. Стихотворения и поэмы. Т. 2. СПб., 2015.

Волков 1998 — Волков С. Диалоги с Иосифом Бродским. М., 1998.

Волков 2018 — Волков С. Диалоги с Евгением Евтушенко. М., 2018.

Вольная русская поэзия — Вольная русская поэзия XVIII–XIX веков: Сборник стихотворений. М., 1975.

Восьмой съезд… — Восьмой съезд писателей СССР. 24–28 июня 1986 г.: Стенографический отчет. М., 1988.

Высоцкий — Высоцкий В. Собр. соч.: в 4 кн. М., 1997.

Вяземский — Вяземский П. Стихотворения. Л., 1986.

Галич — Галич А. Стихотворения и поэмы. СПб., 2006.

Гандлевский — Гандлевский С. Ржавчина и желтизна. М., 2017.

Гейне — Гейне Г. Стихотворения. Поэмы. М., 1982.

Герман — Герман М. Сложное прошедшее. СПб., 2000.

Гиппиус — Гиппиус З. Стихотворения. СПб., 1999.

Глинка — Глинка Ф. Избранные произведения. Л., 1957.

Гоголь 1963 — Гоголь Н. Тарас Бульба. М., 1963.

Гоголь — Гоголь Н. Полн. собр. соч.: в 14 т. М., 1937–1952.

Гоголь 2003 — Гоголь Н. Полн. собр. соч. и писем. Т. 1. М., 2003.

Горбачев — Семидесятилетие Великой Октябрьской социалистической революции. Совместное торжественное заседание Центрального Комитета КПСС, Верховного Совета СССР и Верховного Совета РСФСР. 2–3 ноября 1987 года: Стенографический отчет. М., 1988.

Горький — Горький М. Собр. соч.: в 16 т. Т. 15. М., 1979.

Грибачев — Грибачев Н. Собр. соч.: в 5 т. Т. 1. М., 1971.

Грибоедов — Грибоедов А. Горе от ума. М., 1987.

Гроссман — Гроссман В. Собр. соч.: в 4 т. [Т. 2]. М., 1998.

Губерман — Губерман И. <Избранное> Антология сатиры и юмора России XX века. Т. 17. М., 2001.

Гуголев — Гуголев Ю. Мы — другой. М., 2019.

Гудериан — Гудериан Г. Воспоминания солдата. Смоленск, 1999.

Гулиа — Гулиа Д. Стихотворения и поэмы. Л., 1974.

Давыдов — Давыдов Д. Избранные произведения: в 2 т. Т. 1. М., 1994.

Державин — Державин Г. Стихотворения. Л., 1957.

Джамбул — Джамбул. Песни и поэмы. М., 1938.

Доброхотов, Комаровский — Доброхотов Л., Комаровский В. Идеологическое противоборство. М., 1988.

Довлатов — Довлатов С. Соло на ундервуде и другие сюжеты. СПб., 2014.

Дудин — Дудин М. Стихотворения. Поэмы. Л., 1970.

Дьяков — Дьяков П. В боях за Молдавию. Т. 2. Кишинев, 1968.

Евтушенко 1959 — Евтушенко Е. Стихи разных лет. М., 1959.

Евтушенко 1989 — Евтушенко Е. Граждане, послушайте меня… Стихотворения и поэмы. М., 1989.

Евтушенко — Евтушенко Е. Собрание сочинений: в 8 т. М., 1997–2012.

Егоров — Егоров В. Стихи. Поэмы. М., 2013.

Ерофеев — Ерофеев Вен. Москва — Петушки. М., 2001.

Есенин — Есенин С. Полн. собр. соч.: в 7 т. М., 1995–2005.

Жигулин — Жигулин А. Жизнь, нечаянная радость. М., 1980.

Жуковский — Жуковский В. Полн. собр. соч. и писем: в 20 т. Т. 2. М., 2000.

Журавлева, Некрасов — Журавлева А., Некрасов В. Пакет. М., 1996.

Заболоцкий — Заболоцкий Н. Собр. соч.: в 3 т. Т.1. М., 1983.

Звонков — Звонков В. Закономерность, а не чудо // Комсомольская правда. 1961. 14 апр.

Иванов Вс. — Иванов Вс. 1905 год: роман молодой души. Харбин, 1929.

Иванов Г. — Иванов Г. Собр. соч.: в 3 т. Т. 1. М., 1994.

Игманд — Игманд А. «Я одевал Брежнева…» М., 2008.

Избранные сценарии — Избранные сценарии советского кино: в 5 т. Т. 3. М., 1949.

Ильф, Петров — Ильф И., Петров Е. Собр. соч.: в 5 т. Т. 1. М., 1961.

Исаковский — Исаковский М. Собр. соч.: в 5 т. Т. 2. М., 1981.

История ВКП(б) — История ВКП(б). Краткий курс. М., 1938.

Капитановский — Капитановский М. Во всем виноваты «Битлз». М., 2006.

Каретников — Каретников Н. Темы с вариациями. М., 1990.

Катаев — Катаев В. Сын полка. М., 1947.

Квитко — Квитко Л. К солнцу. М., 1948.

Ким — Ким Ю. <Избранное> Антология сатиры и юмора России XX века. Т. 38. М., 2005.

Кобзон — Кобзон И. Я песне отдал все сполна. М., 2001.

КОВИЗП 1939 — Книга о вкусной и здоровой пище. М. — Л., 1939.

Коган — Коган П. Разрыв-травой, травою-повиликой… М., 2018.

Козьма Прутков — Козьма Прутков. Полн. собр. соч. Л., 1965.

Кольцов — Кольцов М. Все в порядке // Правда. 1924. 22 апр.

Короленко — Короленко Псой. Шлягер века. М., 2003.

Коток — Коток В. Наказы избирателей в социалистическом государстве. М., 1967.

Крутиков — Крутиков Д. Кудеяров вир: Повести. М., 1928.

Крылов — Крылов И. А. Басни. М.—Л., 1956.

Кузмин — Кузмин М. Форель разбивает лед / Кузмин М. Избранные произведения. Л., 1990.

Кульчицкий — Кульчицкий М. Вместо счастья: Стихотворения. Поэмы. Воспоминания о поэте. Харьков, 1991.

Лавренев — Лавренев Б. Собр. соч.: в 8 т. Т. 1. М., 1995.

Лебедев-Кумач — Лебедев-Кумач В. Избранное. Стихотворения. Песни. М., 1984.

Левитанский — Левитанский Ю. Стихотворения. М., 2005.

Ленин — Ленин В. Полн. собр. соч.: в 55 т. М., 1967–1975.

Ленин в творчестве — Ленин в творчестве народов Востока. М. 1930.

Лермонтов — Лермонтов М. Собр. соч.: в 4 т. Л., 1979–1981.

Липкин — Липкин С. Угль, пылающий огнем // Осип Мандельштам и его время. М., 1995.

Лицом к победе — Лицом к победе: Сб. стихотворений. М., 1985.

Лопухин — Лопухин Ю. Как умер Ленин: Откровения смотрителя Мавзолея. М., 2014.

Лосев — Лосев Л. Меандр: Мемуарная проза. М., 2010.

Лунина — Лунина Л. Зубы Брежнева // Огонек. 2011. № 21.

Лыхин — Лыхин К. Письмо в редакцию // Огонек. 1991. № 14.

Мандельштам 1967 — Мандельштам О. Собр. соч.: в 3 т. [Т. 1]. Вашингтон, 1967.

Мандельштам 1995 — Мандельштам О. Полн. собр. стихотворений. СПб., 1995.

Маркс, Энгельс — Маркс К., Энгельс Ф.

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

1

См., например: Кибиров 1994: <125>.

2

Кибиров 2011.

3

Поэт Тимур Кибиров.

4

Поэт Тимур Кибиров.

5

Шаповал: 53. В частности, поэма «Сквозь прощальные слезы» была впервые опубликована в 1988 г., в юбилейном сотом номере журнала «Время и мы», выходившего в Нью-Йорке («рукопись пришла по каналам самиздата» и печаталась «без разрешения автора» (Время и мы: 149)). Почти одновременно в СССР была напечатана «Лирическая интермедия» из поэмы (Театральная жизнь. 1988. № 18. Сент.). «Вступление» к поэме и две главы из нее вошли в составленный Л. С. Рубинштейном коллективный альманах «Личное дело №» (М., 1991). Затем «Вступление» было перепечатано в уже и тогда выпускавшейся огромным тиражом газете «Комсомольская правда» (1993. 18 июля). Первая полная книжная публикация запоздало состоялась в рассыпающемся прямо в руках читателя авторском сборнике (Кибиров 1994).

6

Ср. с вариацией этих соображений в еще одном интервью поэта: «Мне все время казалось, что» об СССР пишут «не так: или с избыточной ненавистью, или с отстранением — мол, я такой изумруд яхонтовый, а вокруг меня такая кошмарная страна. Здесь необходимо сочетание любви и ненависти» (Шаповал: 58).

7

Кибиров 2008а.

8

Ср. об особом статусе этой главы у А. С. Немзера: «В поэме „Сквозь прощальные слезы“ Кибиров пропел отходную едва ли не всем „этапам большого пути“, постоянно (единством метра и цитатной техники) не давая читателю забыть: это единый путь, увиденный с одной, исторически фиксированной точки зрения, — из того момента, когда не началось, но обнаружилось „обнажение мослов“» (Немзер 2003: 60). Последняя цитата — из послания Кибирова «Л. С. Рубинштейну»: «Энтропия, ускоренье, / разложение основ, / не движенье, а гниенье, / обнажение мослов».

9

Кибиров 2008а.

10

Горбачев: 10.

11

Зорин: 260–261.

12

Кибиров 2001.

13

Кибиров 2001.

14

О подвижности первого лица в поэме см.: Rutz: 168–173.

15

Огонек 1987: 2.

16

Интересно, что как раз этот период предстает как квинтэссенция советского времени в фильме «Хрусталев, машину!» (1998), снятом Алексеем Германом, чьи художественные задачи (поиски утраченного советского времени, опирающиеся на воспроизведение утраченных деталей советского быта) были во многом сходны с задачами автора поэмы «Сквозь прощальные слезы».

17

И даже здесь речь идет как минимум не только о Гагарине. Ср. наш комментарий на с. 285.

18

Кибиров 1994: 47.

19

Безродный: 73.

20

Тименчик: 29.

21

Гаспаров 2000а: 312.

22

Гаспаров 2008: 43.

23

Ср. в исходном тексте Ю. Каменецкого: «Ленин — это весны цветенье. / Ленин — это победы клич» и в первом куплете кибировской «Песни о Ленине»: «Мама, я Ленина люблю! / Мама, я за Ленина пойду! / Ленин — он весны цветенье, / зори новых поколений / — и за это я его люблю!» Подробнее см. в нашем коммент. на с. 396.

24

«…„Мама, что такое Наполеон?“ — „Как? Ты не знаешь, что такое Наполеон?“ — „Нет, мне никто не сказал“. — „Да ведь это же — в воздухе носится!“» (Цветаева 2: 83).

25

Кибиров 2005.

26

Архангельский 2008: 36–37.

27

Тоддес: 70. В роли экспертов выступили тогда также М. Л. Гаспаров и А. А. Илюшин. См.: Золотоносов: 35–36.

28

Тоддес: 67.

29

Немиров.

30

Эта работа, наряду с убедительными наблюдениями и параллелями, содержит многочисленные натяжки и не всегда демонстрирует критическое отношение к откровенно сомнительным источникам; такая недобросовестность прямо граничит с печатной клеветой (Золотоносов: 43–44). Ср.: Кибиров 2001.