Восемнадцатый пассажир. Сборник рассказов

Олег Копытов

Жизнь – штука одновременно простая и сложная, веселая и печальная, иногда забавная, часто тяжелая. А порой – до того нереальная, что эту грань, которую она сама и создаёт, грань между реальностью и ирреальностью, – даже и не видно. Таковы и эти рассказы.

Мужской разговор

Он сидит на оранжевом пластмассовом горшке, крепко охватив свою голову ручонками, и ожесточенно смотрит на паучью сеть трещин, расползшихся по бледно-голубой плитке на полу. Из крана уныло капает светло-коричневая вода. Я сижу на корточках напротив открытой двери ванной, опершись спиной о стену с тонкими бумажными обоями, и читаю длинную статью одного ученого доцента в книжке с бесцветной, мягкой обложкой. Чтобы удобнее было читать, я то и дело тру кулаком между страницами.

Над нами горит бра из фальшивого хрусталя: вчера была зарплата, и я, наконец, сменил перегоревшую лампочку, — порядочно света проникает из коридорчика в ванную: между мною и им — два неспешных шага.

Что, не получается? — спрашиваю я, отведя взгляд от книги.

Он отвечает не сразу.

— Я знаю, почему люди умирают.

— Почему же?

— У них кончаются все какашки.

— Что-что?!

— Все когда-нибудь кончается, сам же говорил! — он всегда обижается, когда ловит меня на противоречии. Теперь я отвечаю не сразу.

— Какашки не кончаются никогда.

Он в удивлении складывает руки на коленках.

— Значит, и люди никогда не умирают?

— Понимаешь, все умирают и думают, что умерли по-настоящему, а на самом деле — понарошку. Но об этом я тебе в следующий раз расскажу, понял?

Он умоляюще смотрит на меня.

— В следующий раз, — я уверен, что мой тон не оставляет ему сомнений.

Он встает со все еще пустого горшка и в задумчивости прохаживается взад-вперед по ванной: три шажка в приспущенных штанишках до раковины, три обратно.

Наконец я, умилившись розовым кружком на его попке, с улыбкой говорю:

— У тебя сзади, как будто крокодил укусил.

Он прищуривается и с улыбкой спрашивает:

— А тебя что, крокодил кусал?

— Да, — говорю. — Кусал. Вот в то же место… В Африке.

— Когда? — с неподдельным интересом спрашивает он.

— Ну, тебя еще на свете не было.

— Больно? — с сочувствием осведомляется он.

— Не то слово, — с тяжелым выдохом говорю я и кладу книжку на пол.

— А зачем?

— Х-м, — хмыкаю я, в смысле: «Что же здесь непонятного?!» — Съесть хотел!

— А почему кусал, а не ел?

— Понимаешь, крокодилы сразу никого не едят. Они гурманы.

— Кто-кто?

— Ну, любят вкусно поесть. А для того, чтобы было вкусно, они любого, кого схватят, тащат в реку. Вот схватили барашка или какую-нибудь антилопу пожирнее и пятятся с нею к реке, чтобы утопить.

— Зачем?

— Ты суп любишь?

— Молочный, — стыдливо отвечает он.

— И крокодилы суп любят. Только не молочный, а мясной. А варить им где? Ну где, где?

Какое-то время он напряженно думает. Затем сникает, как плохой студент на экзамене… Бедняжка, он еще никогда не был в Африке! Пожалев его, я продолжаю:

— Ну так вот, варить им суп попросту негде. Потому они и тащат свое мясо на дно, чтобы оно хотя бы отмокло как следует. Заодно ждут, пока аппетит совсем разыграется. Потом уже только обедают.

Вдруг он вспоминает, что крокодил в Африке схватил меня за…

И быстро спрашивает:

— Так крокодил думал, что ты мясо?!

— Конечно. Многие думали, что я мясо.

Последнюю реплику он пропускает мимо ушей.

— А дальше что?

— Я обернулся и стал на него ругаться.

— Как?

— Паразит! — кричу, — Сатрап! Кровопийца! С ума сошел! Отпусти! — а он тащит и тащит себе. — Тут я вспомнил, дурья башка, что крокодил-то он африканский и по-русски ни бельмеса не понимает. Тогда я перестаю ругаться, поворачиваю голову в сторону, делаю вид, что высмотрел что-то интересное, и говорю ему по-африкански: «Слышь, браток, смотри, какой там ягненочек! Да вон он, слева!» Косить глазом он не умеет, поэтому разжимает челюсти и поворачивает морду в сторону. А она у него дли-и-нная. Мне того и надо! Не успел он свою башку влево довернуть, как я уже в самые джунгли убежал.

— А ты не обманываешь? — хитро-протяжно произносит он.

— Нет, ну что ты! Я же преподаватель. Разве преподаватели врут?

С последним доводом он спорить пока не решается. Разок я взял его на лекцию по сложносочиненному предложению, и с тех пор он стал относиться к слову «преподаватель» как-то по-особенному. На той самой лекции больше всего его поразило то, что я все время говорю, а студенты не только не спорят со мной, а, даже склонив головы, аккуратно за мной записывают.

— А кем ты был в Африке?

«Кем быть?» — для него сейчас первостатейный вопрос. После того, как я сказал ему, работая за письменным столом: «Перестань хлопать дверями, а то от меня мысли убегают, как от милиционера!» — он разочаровался в привлекательности милицейской службы. Кризис усилился, когда я, не подумав о последствиях, вскользь бросил, что в свое время так и не стал поступать на журналистский факультет. По его моментально скисшему виду я понял, что в последнее время он тайно вынашивал определенную идею. Мои бывшие профессии дворника и сторожа его почему-то не вдохновляли. Теперешняя, судя по его сочувственному взгляду на сутулую спину, по воскресеньям склоненную над письменным столом, — тоже…

— Так кем ты был в Африке?

Мне становится неудобно сидеть на корточках, и я сползаю на пол, устроившись на нем тем самым местом, за которое меня, безвинного, кусал когда-то крокодил.

— Водителем слонов.

— Кем?

— Говорю же тебе: шофером на слонах.

— Шофером на слонах! — он начинает возить горшком по кафельной плитке, но вскоре призывает здоровую недоверчивость:

— Ты что? На шофера полгода учиться надо! Сам же говорил.

Полгода для него, конечно же, — целая вечность.

— Говорил. Говорил про водителей автобусов. А шофером на слонах всего три минуты надо учиться… Да это совсем просто! Хочешь, прямо сейчас тебя научу?!

— Хочу, — говорит он так, словно прощается с невинностью.

— Ну слушай. Первое, надо проверить, перед тем как лезть на слона, захватил ли ты палочку.

— Какую палочку?

— А ты думаешь, на слонах просто так катаются? Просто так и на осле можно покататься. А на слоне работать надо!

— А что делают слоны?

— Они дома из бревен строят.

— Как?

— Вот для этого-то и нужна палочка. Ну ладно. Давай по порядку. Значит, проверил, на месте ли палочка, потом уцепился за хвост и полез на слона. Помнишь, смотрели по телевизору, как альпинисты на гору лазят?

— Видел, видел, — он подъехал на своем горшке к стенке и

оперся об нее спиной.

— Залез на спину, потом на четвереньках до самой головы и садишься ему на затылок. Палочку держишь в зубах, чтобы обе руки были свободны. Стукнул кулаком ему по башке — слон поехал вперед, дернул за левое ухо — слон повернет влево, дернул за правое — вправо, дернул за оба — остановился. Затем берешь палочку, лезешь немного вперед и дотягиваешься палочкой до хобота — слон берет бревно. Потом едешь на строительство, снова дотягиваешься до хобота — и слон опустит бревно туда, куда надо.

— И сколько ты домов построил? — опрашивает он вяло: видимо, работа водителем слонов показалась ему чересчур уж тривиальной.

— Шестнадцать, — так же вяло отвечаю я.

Мы молчим.

— Ты покакал? — наконец опрашиваю я, только в целях поддержать разговор, потому что носом знаю, — нет.

Он улыбается, не глядя мне в глаза, и я понимаю, что мои мемуары сейчас продолжатся.

— А как ты попал в Африку?

— Видишь ли, в жизни иногда случаются очень несправедливые вещи… впрочем, я как-то тебе говорил… В общем, меня хотели обвинить в преступлении, которого я не совершал, и мне ничего не оставалось делать, как сбежать в Африку.

— В каком преступлении? — по его заблестевшим глазам видно, что с мечтой о милиции, как с первой любовью, трудно проститься навсегда.

— Не совершал я никакого преступления, — твердо говорю я.

— А что совершал? — не унимается он.

— Я написал сказку.

— Какую?

— Давно это было. Полностью я ее уже позабыл. Но в основном помню. В общем, так. Когда-то жил в одном царстве-государстве король. Его никто не уважал, но все боялись, потому что тем, кто его не славил, король приказывал рубить головы. А без головы что за жизнь? — ни поесть, ни попить, ни подумать…

— Да уж… — рассеянно соглашается он.

— Так вот. Все в том государстве с утра до вечера говорили, как любят короля. И не только во дворце или возле дворца… В дальней деревушке, в горах, доит какая-нибудь крестьянка свою корову и говорит ей: «Ах, если б знала ты, кормилица моя, как я люблю короля!» — и слезу концом платка утирает.

И вот однажды с войны вернулся солдат. Война уже давно кончилась, но он вернулся только сейчас. Когда злой король посылал на войну своих солдат, он говорил им: «Делайте на войне что угодно: стреляйте, колите штыками, палите из тушек, только не вздумайте попадать в плен. Тому, кто попадет, сразу прикажу отрубить голову!»

Солдаты, конечно, боялись короля, как и все в том государстве, поэтому никто не хотел попадать в плен. Они стреляли, кололи штыками, палили из пушек. А в них тоже стреляли из ружей, тоже палили из пушек, их тоже кололи штыками. И в конце концов перебили всех, кроме одного. Его пожалели: один все-таки, в поле не воин, — и взяли в плен, как он ни упирался. А в плену чего только не бывает, даже жениться можно. Вот он и женился. Но через два года жена его вдруг разлюбила, подала на развод и вышла замуж за местного капрала. Дело, конечно, не в том, что у капрала чин повыше, просто солдат иностранного языка не знал. Хороший был солдат, только вот необразованный… Ну и она тоже хороша!.. Тысячу раз надо подумать, прежде чем жениться, а то выберешь себе вот такую вот.

— Бон ни, — философски изрекает он со своего горшка.

— Бон ни, — соглашаюсь я и продолжаю. — Пришлось солдату домой вернуться. Приходит, а от него все шарахаются, как от чумного, ведь все знали о приказе короля и боялись с солдатом здороваться: солдату-то понятно, за что без головы ходить, а они причем?!

Видит солдат такое дело, но не отчаивается. Дождался он ночи, да такой темной, что серую кошку от черной не отличишь, а черной и вовсе не увидишь, достал из своего ранца взрывчатку — у него еще с войны взрывчатки оставалось немножко, так, на всякий случай, — пробрался во дворец и опустил взрывчатку глубоко в королевский унитаз. А взрыватель к шнурку подключил. И отправился, довольный, домой спать.

Проснулся король утром. Бутерброд, конечно, со сливочным маслом себе заказал. А пока бутерброд ему готовили, пошел в туалет. Сделал там все, как положено, дернул за веревочку… Одним словом — с головы до ног! Да еще взрывной волной так прижало, что, как ни пытался потом король отмыться, — не получилось… С тех пор перестали короля бояться. Никто его уже не славил. И даже с королевской должности прогнали.

— А кем назначили?

— Никем. На пенсию отправили.

— А солдат?

— Что солдат?.. Солдат стал стихи писать. Красивые.

— А зачем он это сделал?

— Что? Стихи начал писать?

— Нет, — он поерзал горшком по полу.

— А! Взрывчатку заложил… Понимаешь, он понял, что любая война это поток, целая река какашек, и хотел, чтобы и короля ими забрызгало.

— А преступление?

— Да не совершал я никакого преступления! Дело в том, что через полтора года после того, как мою сказку напечатали в журнале, какие-то люди действительно заложили взрывчатку в туалет Дома Правительства, и эта взрывчатка действительно взорвалась, и обрызгало не только министров, но и самого Президента.

— Если это не ты, почему сбежал?!

— Понимаешь, мой друг служил в секретной службе — друзья могут быть самые разные, но самый полезный именно тот, который служит в секретной службе, — и вот он меня предупредил, что ночью меня на всякий случай арестуют. Конечно, вечером я убежал в Одессу, — говорю я и зеваю.

Он не разделяет моей индеферентности и подъезжает на своем горшке совсем близко.

— Зачем в Одессу?

— Из Одессы ходят корабли в Африку. Везут туда металлические трубы, меняют на бананы и возвращаются полные бананов. Я купил консервы, сухари, налил в канистру воды, пробрался ночью на корабль и спрятался в большой трубе.

Только я немного не подрассчитал. Корабль еще не приплыл в Африку, а консервы, сухари и вода у меня уже кончились. Конечно, я начал худеть. Уже через неделю я стал худой, как скелет. Тогда я понял, что худеть дальше некуда, и решил пробраться на камбуз…

— Что такое — «камбуз»?

— Это по-морскому кухня. Моряки вообще большие выдумщики и задавалы, вместо «кухня» они говорят «камбуз», вместо «повар» — «кок», вместо «ведро» — «обрез», ну и так далее… Пробрался я, значит, на камбуз, сначала, конечно, убедился, что там никого нет, — вижу: стоит там на плите огромная кастрюля, из которой пар валит, — и щами по-флотски пахнет. А радом огромная поварешка лежит. Только взял я эту поварешку — как вдруг заходит кок. В белом халате и колпаке — ну все, как полагается. Увидел он меня о поварешкой и говорит:

— Ты кто?

— Инопланетянин, — отвечаю. — Вот, послали меня с заданием узнать, что земляне на обед едят. Кок аж присвистнул:

— Инопланетянин?! А не врешь?

— Безусловно, не вру! Посмотри, какой я худой. Разве люди такие худые бывают?.. Выпучил он глаза — и хлоп в обморок!

— Почему?

— Не совладал с грядущим счастьем.

Для него мои слова загадка:

— Каким счастьем?

— Ну вот посмотри. Плавал этот кок на корабле, варил щи, жарил котлеты. Как придет из плаванья, иногда с женой в театр ходил. И все! А теперь: первый человек, который встретил инопланетянина. Это же мировая известность! Газеты, журналы, телевидение! Приглашения из Кембриджа и Оксфорда, а также Сорбонны! Редакторы больших и малых энциклопедий лично ищут встречи с коком и пишут о нем статьи для истории. По указу Президента двенадцать телохранителей охраняют кока от маньяков и завистников. Его поселяют в двухэтажном особняке со всеми мыслимыми и немыслимыми удобствами в зеленой зоне недалеко от Москвы. Уже не он варит щи, а ему готовят трюфели и суфле два специально приставленных повара… Да, тут есть от чего в обморок упасть… А пока кок лежал в своем обмороке, я набрал полную канистру щей и опять полез в трубу. Наелся до отвала и уснул… Проснулся я от ощущения, что лечу. Открыл глаза, присмотрелся — действительно лечу. Прямо на африканский берег… Я уже потом догадался, что произошло. Капитан, конечно, дал приказ найти этого инопланетянина и доставить его в капитанскую рубку. Какой-нибудь неуклюжий матрос так неуклюже полез на кучу труб искать инопланетянина, что куча рассыпалась, а трубы полетели на нижнюю палубу. Моя труба тоже свалилась, а я по инерции вылетел из трубы и полетел на африканский берег… Ну, лечу, значит. Смотрю: похоже, лечу на пляж. А там полно народу. И все негры. Африка ведь. Купаются, загорают. Многие с детишками. И лежит там толстая такая негрская женщина. Ничком. Вздремнула на солнышке. Так вот я прямо на нее с неба и свалился. Женщина как завизжит, да как припустит в чащу африканского леса. А мне куда деваться? Да и денег у меня на автобус нету. В общем, так верхом на женщине и въехал в самые африканские дебри от греха да таможен подальше…

Через тонкие стены нашей квартиры слышно, как открывается дверь напротив, на лестничной площадке раздаются женские голоса. Звенит звонок.

Мы оба почему-то вздрагиваем.

— Пришла, иди открывай, — говорит он.

Я встаю. Становлюсь серьезным и грустным. И иду открывать.

май 1993 г., г. Хабаровск