Полдетства. Как сейчас помню…

Олег Жаденов, 2021

«Все взрослые когда-то были детьми, но не все они об этом помнят», – писал Антуан де Сент-Экзюпери. «Полдетства» – это сборник ярких, захватывающих историй, адресованных ребенку, живущему внутри нас. Озорное детство в военном городке в чужой стране, первые друзья и первые влюбленности, жизнь советской семьи в середине семидесятых глазами маленького мальчика и взрослого мужчины много лет спустя. Автору сборника повезло сохранить эти воспоминания и подобрать правильные слова для того, чтобы поделиться ими с другими.

Воспоминания о времени до воспоминаний

Каждый прожитый год жизни не похож на предыдущий. Это не новость. Но вообще-то все их можно было бы легко разделить на две группы. В одну попадут те, в которых 365 дней, а в другую (она будет в четыре раза меньше) — где 366, на один день больше. Если в году 366 дней, то, во-первых, значит, зима была на целый день длиннее — в самом коротком месяце феврале нарос один денечек, а во-вторых, жди всяких бед и неприятностей, ведь год високосный. Дурацкая вроде примета. А с другой стороны, вспомнить хотя бы 2020-й… Совпадение? Не думаю.

В жизни мне везло с самого начала, поэтому, конечно же, я родился в високосный год, и, скорее всего, это наложило отпечаток на всю мою последующую счастливую (!) жизнь. С того первого, високосного, по прошлогодний, масочный, 2020-й.

Однако, хотя я был свидетелем, не обо всем я смог бы рассказать в качестве очевидца. Это забавно, но есть куски в нашей жизни, о которых мы сами ничего не помним и знаем о них только с чужих слов. Например, о раннем детстве. И здесь уж остается только верить и пытаться как-то самому собирать свою историю из рассказов родственников и друзей родственников (чьи рассказы нередко противоречат друг другу). Ну еще фотографии — можно сличать «показания», если, конечно, карточки подписаны. А как еще?

Думаю, поздней зимой 1972-го моей маме было неуютно со мной. Живот уже сильно обозначился, а специальных курток для беременных тогда не было, приходилось втискивать себя (и меня) в обычное модельное пальтишко, как тогда говорили — «в облипочку». А еще эта вечная давка в метро и редких, неотапливаемых автобусах… Да и зимние морозы тех времен (–20 были вполне нормальны, не то что нынешние «европейские» зимы) не добавляли удовольствия.

Сейчас бы непременно спросили: «А что же папа, где он был?» А папа что? Вечные командировки. Неделями, а то и месяцами его не было дома. Сейчас я бы рассказал своим детям, что он работал волшебником, а чем он тогда на самом деле занимался — поди теперь узнай. Официальная версия — строил и чинил, делал все, что обычно делают в инженерных войсках… Ага, ну конечно, строил, чинил… Мы верим, как же, как же… И вот в один из таких «чинительных» его отъездов у мамы начались схватки. Как раз в тот момент, когда мой папа в нескольких тысячах километров от Москвы с другими такими же командировочными военными выталкивали вчетвером засевший где-то в сугробах автомобиль с надсадным выкриком «Пошла, родимая!», моя мама, как бы услышав этот возглас, открыла мне новый этап существования — внеутробный. Папа, весь в делах и подвигах, узнал об этом событии только на следующий день, когда до него через треск на линии и прерывающуюся связь дозвонилась какая-то из бабушек. В те времена пойти и купить билет было не так-то просто, но папа, вопреки запретам начальства и законам гравитации, каким-то чудом перенесся по воздуху в Москву и все же успел к выписке из роддома.

Жить в этом мире мне, конечно же, сразу понравилось. Так, во всяком случае, говорят. Первые дни после рождения я, как и большинство людей, не помню совершенно (а было бы любопытно узнать, каково это). Если бы не дурацкий способ пеленания, когда из живого малыша делают зацементированную мумию с единственной движущейся частью живого тела — орущей мордочкой, — все вообще было бы прекрасно! Неприятность же с моим врожденным уродством разрешилась быстро, и дальше все было просто бесподобно! Впрочем, вы же еще не знаете про это, исправляюсь…

Так уж повелось, что новорожденного сначала уносят — отмывать, чтобы выглядел получше, а потом приносят обратно матери — уже красивого — показывать. Считается, что женщина, когда чистенького ребенка увидит, его тут же любить начинает. И вот приносят моей маме меня. В целом я ей понравился, но при тщательном осмотре было обнаружено Страшное Уродство! Одно ухо у меня оказалось… завернуто и как бы скручено трубочкой. Мама расстроилась. Конечно, когда долго ждешь своего первого ребенка и желаешь ему самого лучшего, а он появляется с ушами, как у Шрека, — это обидно. А что, если у ребенка не только уши трубочкой? И как показать это мужу? Помните, что у Пушкина в сказке случилось, после того как царь в далеком походе получил письмо с описанием «родила царица в ночь не то сына, не то дочь…». Неизвестно, как «царь» еще отреагировать может. Или дефект в ней самой? А может, истина в вине, которое, пусть в небольшом (хотя кто теперь упомнит-то, в небольшом ли) количестве, но было употреблено сторонами непосредственно перед зачатием первенца (то есть меня). В общем, горе, горе безвыходное и неизбывное… Сидит мама на кровати, раскачивается, ревет белугой и слезами умывается…

Случилось, что в то время проходила по коридору нянечка, такая старенькая, что, может, еще и Пушкина живым застала. Возьми она да и поинтересуйся: «О чем, дева, плачешь?» Выслушала, головой покачала, ничего не говоря, подошла к дитятке, плюнула на пальцы, ухо потерла, а то и выпрямилось, зарумянилось. «Не реви, дурища! Смазка присохла, всего-то делов. Всё, починили ухо. Красавец будет». И ушла, сыграв свою мимолетную, но такую важную роль в моей только что начавшейся жизни.

Папа появился под окнами роддома через два дня. Небритый, в черной шинели, серый от двух бессонных ночей на перекладных. Внутрь его не пустили, даже несмотря на шинель (хотя во многих случаях в то время военная форма служила пропуском «почти везде и без очереди»). Было все как у всех: махали друг другу руками, посылали воздушные поцелуи, обменивались новостями в паузах между криками-переговорами других таких же разделенных больничным забором пар. В родильное отделение папа передавал вещи дефицитные, редкие, но… роженицам крайне и категорически запрещенные. Поэтому а) мама осталась голодная, б) медсестры, которым и досталось все то, что нельзя маме, были очень благодарны житейской неосведомленности моего папы. На пятый день я впервые в жизни прокатился на такси по дороге в мою первую квартиру, коммуналку в Филях.

В возрасте месяца или около того у меня заподозрили то ли корь, то ли скарлатину и изолировали от мамы на месяц — забрали в больницу. Страшные, конечно, были представления о пользе для детей и методах лечения. Возможно, эта длительная сепарация, которая, по мнению педиатров начала 70-х, была так сильно мне нужна, наложила отпечаток на мое дальнейшее существование. И ведь наверняка наложила…

Памятуя о разлуке с самым дорогим мне человеком, после возвращения я многие месяцы радовал маму ночной бессонницей в сочетании с истеричным ором, начинавшимся, едва от меня отходили дальше чем на полметра. При этом я требовал, чтобы меня качали. Теперь, когда у меня самого уже трое детей и я могу сравнивать ощущения, с огромным сочувствием думаю о том, как же тяжело было маме в те первые месяцы моей жизни. Да, я родился весной, и уже можно было выходить на улицу и гулять по солнышку в прекрасном Филевском парке, около которого мы тогда жили. Да вот только мамина пытка продолжалась и во время этих прогулок, на которых я прекрасно отсыпался, а ей самой безумно хотелось спать. Но когда мама отключалась, присев на скамейку, начиналась вторая составляющая пытки — страх, что, пока она спит, ребенка украдут. И не спала, то и дело вскакивала с лавочки с сильно бьющимся сердцем — украли? Нет! Слава богу! Представляю, каково ей было. Ох, мамочка, очень хочу надеяться, ты не пожалела, что согласилась на этот эксперимент с деторождением…

Если верить одной из моих бабушек, когда наконец я стал спать спокойнее, она отметила странную особенность: моя голова повернута всегда в одну и ту же сторону. Попытки развернуть мою голову руками ничего не давали: стоило эти самые руки убрать, я принимал прежнее положение. Даже подкладывать под голову пытались что-то, но я все равно выкручивался. Теперь не вспомню уже, как именно я предпочитал лежать, но легкую деформацию черепа могу угадать на ощупь даже сейчас. Кажется, это все-таки была левая сторона. И что я там увидел такого слева…

В то лето под Москвой горели торфяники, в городе дышать было нечем, а торговые центры, в кондиционированном воздухе которых будут спасаться жители столицы во время пожаров начала XXI века, эти оазисы капиталистической формы досуга еще не построили. Вернувшись с прогулки «на свежем воздухе», плотно затворив за собой двери и заклеив, как зимой, окна, можно было наконец вздохнуть полной грудью. В нашей крошечной комнатке и правда дышалось легче.