Горны Империи

Олег Верещагин, 2012

После ядерной войны и долгих лет Безвременья человечество восстало из пепла! На Земле образовались две мощные империи – Русская и Англо-Саксонская, и множество более мелких государств. Денис Третьяков никак не ожидал, что ему придется покинуть родной Петроград, но его отца – штабс-капитана ОБХСС – направляют наводить порядок в Республике Семиречье, где обосновались нечистые на руку дельцы, сбежавшие из Русской Империи. Вместе со штабс-капитаном едет и его семья. Денису пришлось расстаться с друзьями и оказаться в поселке Седьмой Горный, где власть фактически принадлежит могущественной компании «Энергия», которая заинтересована в получении прибыли любой ценой. Местные нравы разительно отличаются от петроградских, и не в лучшую сторону. Но Денис не пасует перед трудностями. Ведь он же пионер! А пионерская клятва гласит: «Всё, что смогу, – Отечеству! Всё, что смогу, – нации! Всё, чего не могу, – смогу!»

Глава 4

Наш город

Вот так они и стали дружить.

Пришла осень, потом зима, весна, лето… И снова — осень, зима, весна, лето… И опять — осень, зима, весна, лето… Кстати, Денис знал, что еще два года — и семья Караджичей вернется в Београд. Но два года — это уйма времени. Это почти столько, сколько они уже дружили, а дружили они вечность. Так казалось обоим. Да и потом — они к тому времени как раз закончат школу и будут почти взрослыми. Во всяком случае, им исполнится по шестнадцать, и они смогут сами распоряжаться собой. Нет, ни Войко не передумал стать косморазведчиком, ни Денис — офицером ОБХСС. Но оба училища — в Рязани. Так что ж думать о расставании? Тем более что обе семьи — так получилось — тоже сдружились, хотя первый раз родители встретились друг с другом, когда разыскивали — через полмесяца после знакомства чад — этих самых чад, которые решили посмотреть, как выглядят Балтийские острова с развалинами древнего Дальринга, и, пробравшись вместе с грузом в транспортный самолет… ну и так далее. Поскольку выяснить, кто был зачинщиком, не удалось, выпороли обоих одинаково. Ну а дальше было первое приглашение на совместный праздник (это был День Солнца) и еще, и еще, вплоть до прошлогодних двух недель в июле, вместе проведенных Третьяковыми и Караджичами на Урале, в горах.

Мальчишки менялись — в смысле росли, но, как казалось родителям, ничуть не умнели. Сами они так не считали. Да и, пожалуй, делали в жизни не больше глупостей, чем любые другие мальчишки. Когда же оба стали пионерами, то их глупости обрели твердую идеологическую основу. Попробуй запрети «ребенку» явиться домой в три утра, если он ясно и точно рапортует, что они собирали стереоколлекцию для пионеров Тегерана. Или как отнестись к тому, что сын трое суток напролет пропадает в Кольцевой, если было официально сказано — отряд работает на разборке завалов?..

…Денис грустно улыбнулся и вошел в ворота школы…

…Хотя пионерский отряд и располагался в здании школы — к школе как таковой он не имел никакого отношения. Пионерами в Русской Империи была примерно треть мальчишек и четверть девчонок десяти-шестнадцати лет; остальные почти все хотели этого неистово, но отбор был очень серьезным, учитывалась масса критериев. Поэтому в отрядах имени Жени Арефьева и Лены Тарьянен^[3] были мальчишки и девчонки со всего юга Петрограда, в большинстве своем даже учившиеся не в пятой школе.

Денис обогнул главный школьный корпус по аллее, обсаженной все теми же соснами и можжевельником, — и оказался у парных дверей, фосфоресцирующие таблички над которыми утверждали, что именно здесь, и нигде более, располагаются вышеуказанные отряды и что время работы круглый год с 8.00 до 19.00. Ниже было подписано:

Хе-хе

и

и с 19.00 до 8.00

Еще ниже — нарисован символ пионерорганизации — золотая прямая ладонь, только вместо горящего на ней огня с тремя лепестками было написано:

Подайте будущему нации на новые спальники.

Надпись про спальники была относительно свежей. У Дениса при виде ее даже слегка исправилось настроение. Он хотел почитать, что там прибавилось на большущей доске объявлений справа от входа, но потом как-то сразу вспомнил, что пришел сюда не за этим…

…Внутри становилось совершенно ясно, что официальная надпись на двери и правда «хе-хе» для здешних обитателей. Черные береты, алые галстуки плюс нашивки всех рангов и специальностей кишели прямо с вестибюля; островок спокойствия был лишь у знамени отряда и Стенда Славы, возле которых с палашами наголо замерла дежурная смена с горнистом. Дня явно не хватало; впрочем, если бы кто-то предложил мальчишкам растянуть сутки до двадцати шести часов и выключить сон — они бы с радостью согласились. Денис отлично знал, что такое эти ночные смены, хотя ему лично лучше работалось днем.

Войко следовало искать на подземном этаже, скорее всего — в мастерской, где создавался образец вездехода для разведчиков Марса. То приветствуя салютом знакомых, то отмахиваясь от других очень похожим жестом, Денис пробился к лестнице и спустился по ней в обычной манере — через три ступеньки. Мало ли что горе. Это не причина для того, чтобы наступать на каждую ступеньку… В третьей школе в прошлом году сконструировали воздушный лифт — кто-то прочитал где-то, что такое вроде бы возможно, и лифт склепали, и он даже месяц исправно работал, доставляя всех с этажа на этаж слегка потрепанными, но зато веселыми и быстро… Накрылся лифт, когда в него заманили школьного заведующего учебной частью по воспитательной работе. О подробностях тамошние пионеры умалчивали.

Нижний этаж был не такой шумный. Вернее, шум тут был деловитый, а кое за какими дверями, снабженными изоляцией, вообще царила суровая тишина. Денис остановился перед дверью, на которой висела исполненная рукой Войко табличка: «Не входить! Идут ходовые испытания!»

Ниже все еще покачивалась другая: «Второй год. Продукты, воду, гигиенические пакеты оставлять у двери, условный стук три раза».

Улыбнувшись, Денис постучал три раза…

* * *

— Уезжаешь, — сказал Войко.

— Да, — вздохнул Денис, не глядя на друга. — Вот так… Но еще целых три дня есть…

Мальчишки сидели на краю затопленной части моста. Вставало солнце — в окружении причудливых облаков, похожих на раскинутые крылья. С моря дул сильный теплый ветер, отшвыривал назад волосы мальчишек и раскачивал свисающие над водой ноги. Срывал с идущих волн высокие брызги, и Денис с Войко были мокрыми до колен.

— В море опять ураган, — сказал Войко, глядя вперед. — Драже там где-то… мать беспокоится очень.

— Да все нормально будет, — бессмысленно сказал Денис и, поняв, что сейчас разревется, пружинисто встал и беззаботно сказал: — Искупаюсь.

Он вскинул над головой руки и без разбега прыгнул вверх. Сделал сальто и без брызг вошел в воду — как брошенное копье.

Он погружался, пока хватало инерции, потом отчаянно заработал руками и ногами, стремясь уйти еще глубже. Вода была теплой; говорят, когда-то в Балтике всегда была холодная вода, но вот уже лет тридцать здесь даже зимой не видели льда.

Мальчишки часто ныряли здесь. В километре от берега лежало на дне трехсотметровое чудовище — остов американского авианосца, потопленного в самом конце Третьей мировой. Громада отталкивала и притягивала одновременно. Правда, все мало-мальски ценное с корабля давно было снято и сейчас вроде бы стоял вопрос о поднятии огромного корпуса…

«Буммм!» — грянула вода. В подсвеченной алым рассветом толще Денис увидел отвесно уходящего вниз Войко — руки прижаты к бокам, только ступни работают, да извивается все тело. Денис остановил погружение — Войко упрямо проплыл мимо него, мелькнуло лицо со стиснутыми губами. Денис поймал серба за щиколотку, показал глазами — вверх! Тот мотнул головой, рывком выдернул ногу, пошел еще глубже. Денис извернулся всем телом — и ринулся за ним.

Мальчишки достигли дна и встали там, держась за какие-то ржавые конструкции — кажется, фонарные столбы. Стояли друг против друга, чуть поводя свободными руками. Легкие Дениса начали гореть, он поднял руку. Войко повернул голову — нет. Тогда Денис силой оторвал его руку от скользкого и колкого чугуна — и они вместе ринулись вверх…

…На поверхность Денис поднялся слепой от красных кругов в глазах. Когда проморгался, то увидел Войко — серб плавал рядом, из носа текли и тут же размывались водой струйки крови. Пролив разбушевался не на шутку за какую-то минуту, пока мальчишки были под водой, расходились тяжелые валы.

Не сговариваясь, оба поплыли обратно к мосту — к берегу, где осталась одежда. Швыряло все сильней, пока наконец не приложило последний раз об облицовку набережной — вышвырнуло, прокатило, обдирая кожу. Денис первым встал на ноги, втащил выше Войко, и они рухнули на траву возле своего барахла, тяжело дыша.

— Ты чего фокусничаешь? — выдохнул Денис, приподнимаясь на ободранных локтях. Все ссадины начало печь морской солью, в голове и горле плескалось пол-пролива. — А не выплыли бы?!

— А… — Войко отмахнулся. — Выплыли же.

— Дубина балконская, — улыбнулся Денис, снова падая животом на траву. До них долетали брызги мгновенно разбушевавшегося моря.

— Поедем завтра на Васильевский полуостров? — спросил Войко. — Туда. Помнишь, в прошлом году?

— Конечно! — обрадованно кивнул Денис, привставая на локте снова…

…Прошлой весной мальчишки синхронно, как у них всегда бывало, увлеклись пением. Петь они и раньше не стеснялись, а тут оказалось, что у обоих хорошие голоса, но ни тот, ни другой категорически не пожелали петь в хоре — их не устраивала тамошняя форма для выступлений, а главное — репертуар. Подумав немного, они решили делать не что-нибудь, а сольную программу из старых песен. Песни надергали откуда попало, а в качестве костюмов выбрали джинсы и жилетки. Жилетки вообще были сербские национальные, но, вывернутые, сошли за жилетки просто. После того как мальчишки решили выступать босиком, волосы подвязали золотисто-черными лентами и повесили гитары на мохнатые ремни-самоделки, получилось нечто не определяемое точно, но у публики с завидной согласованностью ассоциировавшееся с чем-то средневеково-первобытным, неуловимым, но романтичным. Это парни поняли, когда на репетицию к ним просочились в совершенно неприличном количестве «соседки» и просидели до конца, явно не слушая, а глядя. Ну… не сказать, что это было неприятно. Скорей наоборот. Почему и решено было закрепить имидж.

Первое же выступление — в стенах родной школы — прошло на ура. Как и последующие несколько — у соседей. А потом — уже осень была и они слегка подзабыли про увлечение — их просто пригласили от городской Думы на Васильевский полуостров — на празднование Дня мальчиков, 14 сентября.

Конечно, ни о каком отказе речь не шла — для отряда это был плюсик во весь фасад, да и мальчишкам захотелось «тряхнуть стариной», как серьезно выразился под общий смех Денис. Правда, выяснилось, что за два летних месяца мальчишки подросли и раздались в плечах, так что пришлось повозиться с одеждой — но эти заботы взяли на себя девчонки, сочтя это почти за честь. Да и репертуар пришлось припомнить.

Если честно, Денис не взялся бы сказать, хорошо или плохо они выступали. Да он и не претендовал ни на что такое — на празднике было полно разных коллективов. С тех пор как профессиональная эстрада канула в Лету вместе с прежним миром, глупый и нездоровый ажиотаж-скандал вокруг искусства закончился раз и навсегда. Люди — и взрослые и нет — хотели именно выступать, даря свои выступления будущему Родины — растущим мальчишкам.

Просто они оба еще никогда не выступали перед такой большой аудиторией. Распорядитель указал одну из площадок, объявил номер очередности и скрылся, бросив мальчишкам: «Не робеть!» А они и не робели. Стояли за сценой и смотрели, как переливается вокруг море разноцветных огней и все еще горят вдали линии огромных факелов — там, где днем проходил парад и прием в пионеры. В прошлые разы они начинали с «Песня моя, Россия». Но тут вдруг Войко сказал:

— Денис, давай споем первой «Роль»?

Денис подумал — и согласился. Они оба не знали, кто автор этой песни, да вроде бы она и не очень подходила к празднику… Но сейчас просто кивнул. «Роль» так «Роль».

У Дениса голос был пониже, у Войко — повыше. Этим мальчишки вовсю пользовались для создания гаммы оттенков. Поэтому, когда на табло показался их номер и прозвучал голос, объявивший их выступление (снаружи активно зашумела группа поддержки), мальчишки вышли оба. Но Денис встал чуть в стороне, опираясь на гитару, как на меч, и опустив голову. А Войко, подойдя к самому краю сцены, вскинул гитару, как винтовку, наперевес… Но запел тихо и задумчиво — почти заговорил…

Вот уже который год

Сам себя, как роль, играю…

То смеюсь — то умираю,

Выходя на эшафот…

Он поднял взгляд от струн:

Дубль первый!

Дай господь…

Я закона не нарушу…

Выкорчевываю душу,

Замурованную в плоть…

Мне сегодня казнь приснилась…

И душа со мной простилась,

А потом у пьедестала

Птицей черною летала…

За грехи, видать,

За несмирение

Получил под стать

Оперение…

Дубль третий!

Дайте свет!

Бьется грешная в запоры

И, просачиваясь в поры,

Обретает

Белый цвет…

Из гримерной смрад вина,

А из ложи — смрад «шанели».

Для продажи на панели

Подходящая цена…

Он ударил по струнам, и тут же вступила гитара Дениса, который, играя, широким шагом подошел и встал рядом с Войко, незаметно подменив его голос своим в следующих куплетах:

На груди рвану рубаху

Перед выходом на плаху!

Там уже стоят с мечами

Прокуроры с палачами —

Вон вчера как сцену раскурочили…

Да вы ж мне сами цену напророчили!

Удар по струнам, взмах головой, все громче и громче голос и гитара:

Снова — жест!

Пригублю свой нательный крест

И красиво шагну вперед…

Эх — раздайся, честной народ!

Пятый дубль, прощальный взор,

Бабий крик и толпы напор,

Крупным планом пошел топор…^[4] —

почти выкрикнул Денис и замолчал.

А Войко тихо сказал:

–…Мотор.

…Мальчишки не очень понимали, о чем песня. Вряд ли так уж поняли и слушатели. Но хлопали им здорово. Хлопали им на десять баллов (так и табло показало). И другие их песни встречали такими же аплодисментами.

Приз — гитару из хрусталя с оборванными серебряными струнами — они по очереди хранили друг у друга дома. По неделе.

* * *

— А как же та гитара? — спросил Войко. — Ну, приз?

От ночной непогоды и утреннего шторма не осталось и следа. Дул теплый ветер, светило солнце на необычайно безоблачном небе… Вагон струнника скользил над проливом — в сторону Васильевского полуострова. Мальчишки устроились на заднем полукруглом сиденье пустой прозрачной капли. Обычно они в таких случаях прилипали к окнам и восторженно обменивались впечатлениями. Смотреть на город не уставали ни его уроженец Денис, ни приезжий Войко. Да город и не был никогда одинаковым. Он менялся каждый день — и менялся только к лучшему. И мальчишки радостно отмечали — а вон там еще кусочек Кольцевой превратился в стройку… или в парк… а там — новые мачты струнника… а вон — гляди, гляди! — новая башня связи… О, глянь — новая облицовка на набережной у сфинксов!

Но не сегодня.

— Приз тебе, — твердо сказал Денис. — Это ты придумал тогда петь сначала «Роль».

— Ладно, — кивнул Войко. — Знаешь… мне не верится, что ты уедешь послезавтра. Правда.

— Мама тоже не очень верит… — Денис хрюкнул. — Что было-о-о-о… Бой за Севастополь. Я из дому-то так рано смылся, чтобы взрывной волной не зацепило.

— Да ну? — Войко хихикнул. — Ну и что?

— Да что, что… Куда она денется? Пошумела, а потом собираться станет, точно. Думаешь, ей нравится в городской лаборатории сидеть? Она же полевой врач, — гордо сказал Денис. — А там, в Семиречье — развернись, рука!

— «Размахнись, рука» у вас говорят, — поправил Войко. — А вообще знаешь, я тут смотрел литературу… Там и правда развернуться есть где. Если не убьют.

— Нас этим не остановишь, — заявил Денис. — Да, Драже вернулся?

— Они в Хельсингфорсе отстаиваются. Сообщили… Ребята говорят, чтобы ты непременно пришел сегодня вечером, будет сбор. Специально по тебе.

— Конечно, приду, — Денис недовольно нахмурился. — Мне о таких вещах напоминать не надо. И писать буду. Подробно. Пусть публикуют в «Колючке», раздел «Наши зарубежные друзья».

Мальчишки рассмеялись. «Колючкой» называлась еженедельная отрядная газета, которая вполне оправдывала свое название. Но мысль о том, что он станет «зарубежным другом», Дениса тут же опечалила снова, и он уставился в пол.

— Там и пионеров нет, — пробормотал он.

— Ну, наши же живут, как же нет? — возразил Войко.

— Да это ты не знаешь… Наши живут, да. Но мы-то едем знаешь куда?! Какой-то Седьмой Горный поселок. Рядом с хребтом Голодный. Шахты, лес, поля, ближайший другой поселок — казачья станица Лихобабья.

— Как? — Войко разинул рот.

— Лихобабья… Там пока вообще никого наших нет. Откуда там пионеры?

— Будешь первым, — заметил Войко, и Денис перестал сетовать.

В какой-то степени это было даже заманчиво. Антон Ковалев тоже был один и первый. И Жан Саймонс… хоть он и не пионер, а скаут^[5]. Но все равно.

— Ну, может, и так… — он хотел добавить «эх, если бы ты со мной поехал!», но промолчал. Такое и правда бывает только в самых детских книжках…

…Мальчишки вышли на Большом Проспекте. На том месте, где они когда-то выступали, вот уже полгода высилась спираль Дворца молодежи, которую немного портили кружащиеся ветряки. Но это было временно, дураку ясно.

Около входа, рядом с флагштоками, на которых развевались имперские флаги, стояли статуи — мальчишки их еще не видели, подошли ближе. Статуи были в натуральный человеческий рост. Слева — группа юношей и девушек, справа — медведь, рысь, волк… Мальчишки постояли минутку. Статуи были красивые, но какие-то безотносительные друг к другу, непонятно, зачем…

— Смотри, — вдруг сказал Войко, тронув локоть Дениса, — а они похожи.

— А? — удивился Денис. И неожиданно понял…

Молодые люди слева — именно люди, сильные, красиво одетые, с уверенными благородными лицами — были людьми вне всяких сомнений. Красивые, настороженные звери справа — вне всяких сомнений зверями. Но скульптор как-то добился сходства. Ничего похожего!!! И — сходство.

— Правда, — пробормотал Денис.

— А вы кто, молодые люди? — раздался сиплый мужской голос.

Мальчишки обернулись. Прямо на них смотрел высоченный мужчина. Нестарый, прямой. С неприятным лицом — острым, каким-то темным. Седой, короткостриженый. В черной куртке, в серых брюках, в черных мощных ботинках. С тяжелой палкой в левой руке. И вопрос был задан грозно.

Вот только в глазах — прищуренных, серых — у мужчины было доброжелательное любопытство.

— Мы? — удивился Войко. — Я — Войко, а он…

— Я, наверное, медведь, — сказал Денис, перебивая друга. Войко замолчал, быстро покосился на Дениса, на статуи… широко улыбнулся и сказал, вскинув глаза на мужчину:

— А я, наверное, рысь.

— Угу, угу, — мужчина покивал. — Сразу углядели?

— Нет, — покачал головой Денис. — Это Войко увидел. А я уже потом разглядел… ой! — вырвалось у него совсем по-детски. — Это… ваши скульптуры?!

Войко подтянулся. Мужчина оперся на палку. Кивнул:

— Мои… не подумайте, — он словно бы спохватился, — я не скульптор… почти. Не знаменитый. Даже не известный. Просто как раз вернулся в город и подал заявку на конкурс. Сам удивился, когда выиграл.

— А кто вы вообще? — спросил Войко.

— А вообще я космонавт, — как-то неохотно ответил мужчина и поднял голову, глядя на скульптуры. Улыбнулся. — Хорошо получилось. Честное слово, сам не ожидал, как хорошо!

Секунду мальчишки, не отрываясь, глядели в улыбающееся лицо. Потом переглянулись. Снова уставились на мужчину.

— Вы… — начал Войко изумленно.

— Капитан Крапивин! — почти крикнул Денис, опять перебив и опередив друга.

* * *

Мороженое было вкусным. Мальчишки съели две порции — с малиновым сиропом и с лимонным. А Петр Владиславович неспешно ел первую порцию и посмеивался.

— Не умеете вы есть вкусные вещи, молодые люди.

«Молодые люди» опять засмущались, как в тот первый момент, когда Петр Владиславович пригласил их в «Прибрежное». Это их даже оглушило. Петр Владиславович Крапивин, капитан исследовательского «Рубина»! Скульптуры были мгновенно забыты, куда там! Если бы в тот момент Крапивин пригласил их изображать зайчиков, прыгая по газонам, они бы согласились немедленно и с радостным визгом. Капитан «Рубина»! Орбита Нереиды! Высадка и закладка поселения на Тритоне! Бросок к Плутону! Город Рейнджеров на Хароне! Сенсационное возвращение! А они его не узнали сразу, не узнали, пока он не улыбнулся и не сделал глаза, как на знаменитом фото!

Войко немного смущенно, но весело ответил:

— А вы в детстве мороженое ели так же медленно?

Денис под столом пнул его кедом в щиколотку, но Петр Владиславович сказал, улыбаясь:

— А я в детстве мороженого не ел. Первый раз — уже когда в Гагарин приехал поступать.

— Не ели?! — потрясенно выдохнул Войко и широко облизнулся. — Ой, извините…

— Не ел, — подтвердил капитан Крапивин. — Мороженую картошку пробовать приходилось, она тоже сладкая!

И он искренне засмеялся.

— Вы в отпуске, да? — наконец осмелился спросить и Денис, выскребая металлической ложечкой стеклянную вазочку.

Петр Владиславович на миг похмурел, но тут же снова улыбнулся и сказал:

— Ага. В длительном. Будете еще? Только теперь я опять плачу.

Первую порцию — и себе, и Крапивину — Войко и Денис купили на свои деньги. Второй угостил их уже он сам.

— Не, хватит, — покачал головой Войко.

Денис согласно кивнул, и какое-то время все трое — мальчишки и мужчина — сидели, глядя на воду пролива. На небо опять быстро заходили облака, но ветер оставался теплым.

— А знаете, люди, — начал капитан Крапивин и вдруг смутился, помолодел, — я покаюсь. Есть у меня в нашем нежданном знакомстве корыстный интерес. Я к этим скульптурам часто прихожу с тех пор, как поставили их. Люди смотрят, любуются, да, все так, все приятно… и мне смотреть приятно, не скрою. Вот и сегодня… Только сегодня… вы как-то так стояли… Я плохо объясняю, — он поморщился. — Понимаете, я тысячу лет не разговаривал с… с людьми вашего возраста. Ну, если неофициально, так сказать… В общем, я посмотрел и подумал: вот мой город. Вот мои скульптуры. А вот ребята из этого города. Из нашего города, — сказал он с нажимом. — Что вы скажете, если я сделаю вашу скульптуру?

Мальчишки онемели, глядя на капитана Крапивина. Потом Войко коснулся своей груди — там, где под распахнутой легкой ветровкой на черной рубашке алел галстук:

— Нашу?!

— Ну да, — Петр Владиславович увлеченно оперся на палку, подался чуть в сторону от стула. — Прямо вот тут. На набережной. Стоят двое ребят и смотрят вдаль. И назову «Ребята из нашего города»!

— Денис! — Войко засветившимися глазами посмотрел на друга.

А Денис, опустив глаза, провел ложечкой по вазочке и сказал:

— Не выйдет ничего. Это ведь надо позировать. Долго. Я знаю. А я… — Денис поднял голову. — А я послезавтра уезжаю.

И проглотил комок в горле. Но, наверное, по глазам капитан «Рубина» умел читать, как по книге — и как же иначе?

— Расскажи, — просто предложил он…

… — Значит, у вас послезавтра разлука, — подытожил Петр Владиславович.

Денис кивнул. Войко вздохнул, глядя в пол веранды, выложенный строгим геометрическим узором — синим на белом. Крапивин провел палкой по плиткам вокруг своего тяжелого ботинка. Сказал тихо:

— Да-а… Вот оно как бывает. Но это ничего, это ведь… — он оборвал себя, досадливо поморщился. — А! Глупость сказать хотел, — признался он поднявшим на него глаза мальчишкам. — Типичную взрослую глупость. Но знаете… — встал и тяжело оперся на палку, но глаза у Петра Владиславовича снова стали молодыми, веселыми. — Знаете, кое-что я для вас сделать могу. Правда…

…Капитан Крапивин сделал всего четыре снимка — спереди, сзади и с боков, как Войко и Денис стоят на набережной. Потом качнул на ремне небольшой аппарат и сказал:

— Ну вот. Ребята по этим снимкам живо склепают трехмерную модель. И я сделаю скульптуру с нее. Обязательно сделаю! — с нажимом добавил он, протягивая руку. — Вот тут поставят. Обязательно, — повторил он. — И будете вы всегда вместе и всегда в этом городе.

Мальчишки быстро переглянулись. И так же быстро — и вместе — посмотрели на Петра Владиславовича благодарными и удивленными глазами, как на волшебника.

— Это мало, но это хоть что-то, — словно оправдываясь, сказал капитан. — Раз вы разъезжаетесь.

— Это то, что надо, — твердо сказал Денис.

Хотел подать руку капитану, но смутился. И Войко пожал руку первым — капитан Крапивин, то ли угадав желание Дениса, то ли собираясь это сделать давно, сам подал мальчишкам руку. Денис спросил, смутившись опять:

— А вы успеете ее сделать… ну, до отлета?

— Успею, — кивнул Петр Владиславович. — Спасибо вам, мальчишки.

— За что?! — искренне изумился Войко.

Крапивин улыбнулся. Двинул плечом:

— Так… И еще вот.

Он достал из кармана своей черной куртки значок космической разведки — золотая молния и серебряная восьмиконечная звезда в синем круге.

— Держите. Один, правда… Это мой.

Видя, что ребята медлят, Петр Владиславович засмеялся, взял руку Войко и вложил в нее значок. Потом повернулся и пошел, постукивая палкой и не оглядываясь.

— До свидания! — крикнул Войко и разжал кулак. Удивленно сказал: — Во да-а-а… А как…

— Как делить? — усмехнулся Денис. — Бери себе. Ты же будешь разведчиком…

Он видел, что Войко не находит душевных сил спорить. И улыбнулся — стало вдруг очень хорошо и тепло.

— Ладно, — сказал Войко. — Но тогда наш приз ты возьмешь!

— Возьму, — кивнул Денис. — Пошли еще мороженого съедим?

— Пошли, — Войко уже спрятал значок…

…Капитан Петр Владиславович Крапивин уходил по набережной.

Уже не капитан, отметил он спокойно. Покачал головой, думая о мальчишках — Войко и Денисе.

Успею, подумал он. Скульптуру сделать успею. Точно. Не могу не успеть. Я им должен. Они и сами не понимают, наверное, но я им должен.

Жаль, что…

«Успею», — оборвал он себя.

И перестал постукивать палкой, хотя в ноге росло проклятое онемение…

…Петр Владиславович Крапивин умрет от неизлечимой прогрессирующей лучевой болезни — памяти о внезапном ударе с Солнца, пришедшемся по «Рубину» в последней экспедиции — через двадцать семь дней.

Скульптуру «Ребята из нашего города», которую он закончит за день до смерти, поставят у древнего разводного моста, законсервированного, как памятник, — там, где уже начали разбивать большой городской парк.

Войко будет на похоронах. А Денис узнает об этом лишь из газет.

Примечания

3

Женя Арефьев — в самом начале ядерной войны тринадцатилетний питерский беспризорник Женя Арефьев в течение нескольких дней уводил в отлично изученные им подземные лабиринты города не успевших выбраться за его пределы детей и взрослых. Умер от лучевой болезни после одного из рейдов, которые не прекращал даже после того, как спасенные им люди его пытались оставить «внизу» силой. Лена Тарьянен — пятнадцатилетняя карельская девочка, в период наземных боев после ядерной войны расстреляла из брошенной установки ЗСУ 23-2 колонну прибалтийских оккупантов недалеко от Парголова. Погибла в этом бою.

4

Песня В. Третьякова.

5

Антон Ковалев с родителями — витязями РА и мелиораторами — приехал в разгар Серых Войн в окрестности Тегерана, где проживало большое количество русских, беженцев с севера, и их потомков. Заправляли всем в их среде полубандитские «конторы». Именно Антон организовал среди детей Тегерана первый пионерский отряд, который сыграл большую роль в борьбе за подрастающее поколение. Во время покушения на него Ковалев был тяжело ранен, но выжил и в описываемый период является городским головой Тегерана. Примерно так же складывалась несколько раньше судьба канадца Жана Саймонса, который жил и действовал в районе Венесуэльского залива — с поправкой на то, что его родители и старший брат были рыцарями «Фирда», профессиональными военными, и его «достать» боевикам наркокартелей так и не удалось. Но позже уже взрослый офицер исследовательского космофлота Англо-Саксонской Империи Жан Джереми Саймонс погиб во время экспедиции в Пояс астероидов.