Гадости и Сладости. 13 жутких историй, которые лучше не читать

Олег Вергуленко

Пятнадцатилетний подросток пытается помочь матери-наркоманке избавиться от адской боли. Единственное, что он может сделать, чтобы облегчить её страдания – молиться. Молитва услышана, но парень ожидал совсем другого результата.Рассказ «Услышанный» – прелюдия к десятку маленьких жизней, которые вы проживёте, читая этот сборник. Вы узнаете, что будет, если смерть уйдёт в отпуск, чем опасны слишком живые мертвецы и во что может вылиться откровенная школьная записка.Вам будет жутко интересно.

Обманщик

— Ну, как ты вёл себя сегодня?

От его тихого, спокойного голоса у меня комок в животе сжался. Мне — четыре, но я прекрасно знаю, что будет дальше. Все мои вечера одинаковы.

Он приходит с работы, достаёт из шкафа солдатский ремень и вешает его на видное место — широкий, тёмно-коричневый со светлыми трещинками, с большой блестящей пряжкой. На пряжке сияет пятиконечная звезда. Точно такая же на прошлой неделе украсила мою попу. Мама в кухне готовит ужин. Потрепав меня по голове, он уходит к ней. Наверное, они там едят.

А я сижу в комнате наедине со своим кожаным катом. Я больше не могу играть. Я жду. Уснуть — не вариант. Вчера попробовал притвориться спящим в надежде избежать порки, но меня раскусили. Лежал спокойно, не шевелился, глаза зажмурил, почти не дышал. Как он узнал, что я не сплю? Может, заметил, как дрожит моя нога? Но я не мог ни-че-го с ней сделать. Каждый раз, когда я слышу его голос — размеренный и тихий, слишком тихий, чтобы быть безопасным, — ниточка под моим правым коленом начинает слабеть.

Я уверен, что у меня внутри такие же ниточки, как у Бобика, игрушечной собаки на подставке. Если нажать на дно подставки, натянутые в его теле нитки ослабевают, и он падает, словно пытаясь рассыпаться на части. Но убери палец с кнопки, и он в тот же миг вскакивает, будто учуял кошку. Я люблю играть с ним, быстро нажимая и отпуская кнопку. Создаётся впечатление, что Бобик танцует. То же самое с ниткой в моей правой ноге, словно кто-то то нажимает, а потом отпускает невидимую кнопку на моей стопе.

Затем он возвращается из кухни, садится на диван и задаёт один и тот же вопрос:

— Ну, как ты вёл себя сегодня?

Я что-то отвечаю, но чаще молчу. Мне кажется, что он уже знает ответ, но откуда? Меня учат: «Когда я ем, я глух и нем», то есть разговаривать за едой нельзя. Тогда откуда он знает, как я себя вёл, если они с мамой кушали? Иногда молчу потому, что нитка в моём языке слишком сильно натянута, и он, становясь как палка, совсем не двигается, и вместо слов изо рта высыпаются несвязные звуки. Кажется, что моя сестричка, которая появилась у нас совсем недавно, лопочет резвей меня. Ясное дело, она ведь ещё не знает, как ремень прилипает к попе.

Наверное, именно на попе находится кнопка, отвечающая за натяжение языковой нитки. Ведь уже после третьего, чаще после второго удара язык обретает свою былую гибкость, а голос — звонкость. Я мог бы начинать визжать и с первого хлестка, но нельзя: он считает, что первый удар слабый и не достоин какого-либо звука. Если закричу или заплачу, он решит, что я обманываю, и тогда получу ещё сильней и больше.

— Плохо… — отвечаю еле слышно и немного присаживаюсь, чтобы перенести вес на правую ногу и заставить её не так сильно дрожать. Кто-то невидимый очень быстро колотит по кнопке на моей стопе. А если он увидит, что я дрожу сильней, чем «положено», решит, что я притворяюсь. За обман ремень прилипает к попе немного сильней и на пару раз больше.

Он молча смотрит на меня — что не так? Обычно он встаёт, берёт ремень, складывает его пополам и несколько раз громко щёлкает, сводя и резко разводя руки. Затем я получаю свою ежедневную порцию «за плохое поведение» и иногда небольшую добавку «за враньё». Но он сидит и просто смотрит на меня. Мне уже очень сильно хочется пи́сать. Обычно это желание возникает уже после порки, когда я стою в углу за то, что слишком громко орал.

— Как-как? Плохо? — подался он немного вперёд, от чего мне хотелось вздрогнуть, где-то внутри я и вздрогнул, но снаружи это не было заметно, иначе он мог бы разозлиться и влепить затрещину «за враньё». Такие дополнительные затрещины обычно сопровождаются словами: «Что ты дёргаешься?! Я тебя ещё пальцем не тронул!»

Да, сегодня я впервые признался, что вёл себя плохо. А разве есть смысл говорить что-то другое, если он знает, что я вру?

— Да-а, — выдыхаю почти беззвучно и чувствую, как слёзы, готовые политься с момента его прихода домой, начинают сочиться из глаз. Нет! Ещё рано! Нельзя раньше, чем начнёт хлестать ремнём, и станет совсем невыносимо больно. Зачем-зачем-зачем? Теперь точно получу «за враньё». Но этот слезопад уже не остановить.

Он занёс руку, и я зажмурился. Но ни пощёчины, ни оплеухи, ни подзатыльника не последовало. Его твёрдая, мозолистая рука осторожно коснулась моего затылка и потянула меня вперёд. Шаг, другой — и я уткнулся лицом в его плечо. Ещё через мгновение он сжал меня в объятиях, и я разрыдался во весь голос, обхватив его за шею. Мама вбежала в комнату и с недоумением уставилась на нас.

— Зачем ты обманываешь? — прошептал он мне на ухо. — Мама сказала, что ты сегодня вёл себя хорошо.

«Хорошо? Сегодня я вёл себя хорошо? А что изменилось? Мама меня пожалела и обманула папу или я действительно вёл себя хорошо? И как это — хорошо?»

Я продолжал плакать дольше обычного, дольше, чем после ежедневной, вполне ожидаемой порки — то ли от затянувшегося ожидания, то ли от неожиданности, то ли по привычке, то ли от непонимания. Мама напоила меня водой, успокоила и позволила посмотреть телевизор.

Я так и не понял, чем этот день отличался от других, но понял, что я абсолютно ничего не понимаю. Взрослые лучше знают, что можно говорить и делать, а что нельзя. Школьные учителя лучше знают, какие предметы мне пригодятся в жизни. Друзья лучше знают, как знакомиться с девушками, на ком мне жениться и с кем разводиться. Жены лучше знают, на что мне тратить деньги. А люди, сидящие в зале, лучше знают, какой должна быть хорошая книжная презентация…

— Так почему вам так важно, чтобы вам верили? — повторили из зала вопрос, который вернул меня в настоящий момент на презентацию моей первой книги.

«Быть может, потому, что я с самого детства сам себе не верю, и мне очень нужен кто-то, кто бы верил в меня, в мои силы, в мою правоту», — промелькнула мысль, и я на одном дыхании выпалил:

— Если вы не верите мне, то и книгу не купите. А мне очень не хочется везти их в Братиславу…

Дежурная улыбка, удивлённые взгляды.

— По крайней мере, честно. Спасибо.

— Эта неловкая пауза говорит о том, что вопросы из зала не готовились заранее, — я с трудом ещё шире растянул улыбку. — Есть ещё вопросы? Тогда я продолжу…