Ваше благородие

Олег Васильевич Северюхин, 2021

Старший лейтенант пограничных войск Туманов из лета 1985 года попадает в суровую зиму 1907 года в захолустный сибирский городок. Обдумав своё положение, он понял, что правду о себе никому рассказывать нельзя, никто не поверит, и, скорее всего, остаток жизни пройдёт в палате сумасшедшего дома. Единственный выход – сослаться на потерю памяти, а дальше… Ведь все умения, навыки и привычки – при нём, а это такой козырь! Обладая природной смекалкой и используя свои знания, Туманов легализуется в условиях царской России и поступает на военную службу, где делает головокружительную карьеру. Невероятное происшествие сталкивает его сначала с монахом Григорием Распутиным, а противодействие с социал-демократами – с премьер-министром Петром Столыпиным. Все это наводит Туманова на мысль, что он может попытаться изменить историю. Содержит нецензурную брань.

Глава 21

В полицейском управлении меня допросили как потерпевшего. Пришедший полицмейстер посетовал, что я не хочу стать полицейским офицером, так как у меня бесспорно талант к полицейской работе.

Я понимал, что полицейская работа нужная и почетная. Но это в обществе, где честь, справедливость и законность в почете. А когда в обществе честь, совесть и законы направлены против народа, то и полиция становится антинародной и полностью враждебной народу, а это самый главный признак глубокого гниения власти и предвестник революции, первой жертвой которой станет именно полиция, терроризирующая народ. Начальство сразу открестится от нее.

— Это все они, — будут кричать они, — это они не любят народ.

А полицейские, зверствующие с безоружным народом, не понимают, что именно они будут отвечать за исполнение преступных приказов. И все полицейские, которые ходят вокруг в полицейском участке, это уже приговоренные то ли к смерти, то ли к каторге ГУЛага, приближающейся революцией. Они пока не знают, что будет через десять лет, а я знаю, и знаю, что все эти протоколы и медали отрезают мне путь в число строителей нового общества. Даже мое офицерское будущее будет являться основанием для расстрела. Вместе с офицерами и полицейскими первые революционеры будут расстреляны и похоронены в массовых могилах на расстрельных полигонах.

Часам к семи после полудня, предварительно почистив костюм в полицейском участке, я добрался домой. Марфа Никаноровна и Иннокентий Петрович с тревогой ожидали меня.

Марфа Никаноровна очень умная женщина и не бросилась ко мне на шею, соблюдая внешние приличия, хотя все и так догадывались о наших близких отношениях.

— Мы уже наслышаны, — сказал Иннокентий Петрович. — Убитого и раненого доставили к нам. С раненым ничего страшного, будет бегать, а второго наповал. Он даже испугаться не успел. Ничего не чувствуете?

— А что чувствовать? — спросил я. — Все произошло быстро и на расстоянии. Да и мне кажется, что морально я уже давно был готов к этому. А почему, не знаю.

Чего тут не знать, если все военные училища с первого дня готовят людей к тому, чтобы они могли убивать врагов, защищая свое Отечество, и я учил своих солдат убивать врагов. И тот, кто научит своих солдат убивать, тот будет успешным командиром и полководцем, который сумеет сдержать любого врага и одержать победу в любом сражении.

Вы не замечали, почему в одних боях фашисты триумфально шествовали, а в других боях застревали и не могли сдвинуться ни на шаг?

А все потому, что в первом случае солдаты стреляли не во врага, то есть в человека, а в белый свет как в копеечку. И враг знал, что в него не стреляют, и бесстрашно рвался вперед.

Во втором случае враг видел, что в него стреляют прицельно, что вокруг падают убитыми его товарищи, и он быстро падал на землю, окапывался при помощи своей лопатки, чтобы остаться в живых. Бывали случаи, когда отделение снайперов останавливало атаку полка или батальона превосходящего противника. И так во всех войнах. Третьего не бывает. Либо ты воин, либо ты не воин.

— Ладно, — сказал я, — как говорят у нас: нечего тянуть резину, по рублю и к магазину. Это так, шутка, водка уже стоит в погребке. Режем ветчину, огурчики, помидорчики, и я еще купил кусочек свежей осетрины, сейчас мы ее поджарим и у нас получится отличный стол, чтобы обмыть георгиевскую медаль.

По части рыбы я специалист. Осетрину быстро помыл, нарезал тонкими пластинками и в раскаленное масло на сковородке, благо Марфа Никаноровна уже развела таганок. Тонкие кусочки рыбы жарятся очень быстро, чуть только рыба поменяет цвет. Осетрина из перламутровой должна превратиться в белую, и ее нужно сразу снимать.

Граненые стеклянные рюмки на ножках были емкостью сто граммов. Я налил полные рюмки, опустил в свою медаль и сказал:

— Ну, чтобы не последняя, — и залпом выпил водку. Закусил соленым огурцом и сел.

Иннокентий Петрович чуть подумал и повторил мой залп. Марфа Никаноровна чуть пригубила. И правильно. Женщина должна быть только слегка пьяной. Как это в одной современной песне поется? Не пей вина, Гертруда, пьянство не красит дам…

После водки все, что было на столе, пошло влет. В водке главное — это горечь, которая будит аппетит и активирует вкусовые рецепторы.

Доктора мы проводили до проспекта, где он нанял извозчика и поехал домой. Мы с Марфой Никаноровной потихоньку пошли домой.

— Что-то я волнуюсь, — сказала Марфа Никаноровна. — Какой-то сумасшедший год, и он начался с твоим прибытием. До этого все шло так себе, а здесь все помчалось как на ледяных катушках.

— Это хорошо или плохо? — спросил я.

— Не знаю, — сказала Марфа Никаноровна. — Возможно, что это хорошо, но я боюсь, что ты, с какой скоростью прибыл сюда, с такой скоростью и унесешься в неведомую даль, и я тебя больше не увижу. Через несколько дней ты станешь с университетским образованием, потом станешь офицером, выслужишь себе личное дворянство, и для чего тебе будет нужна женщина-простолюдинка, да еще на десять лет старше тебя?

— Не накручивай себя. Наша встреча была предопределена свыше, и неужели мы будем противиться высшей воле? Как мы плыли в одной лодке, так и поплывем дальше.

— И в каком качестве поплыву я? — засмеялась Марфа Никаноровна. — Гребцом или кормщиком?

Конец ознакомительного фрагмента.