Орёл в курятнике

Олег Боченин

Автор приоткрывает театральный занавес и вводит читателя в Закулисье, где живут волшебники, драконы и добрые феи, где любят и ненавидят, где зло и добро вместе создают чудо.

Редактор Маргарита Брикс

© Олег Боченин, 2017

ISBN 978-5-4485-4679-2

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Глава 1

Школьная линейка. Подведение итогов полугодия. Мероприятие долгое. Ученики с тоской поглядывают на окна, за которыми падает снег — там снежки, снежные бабы, горки и крепости! А тут эта… В спортивном зале, душно. Завуч копается в папках, разложенных на столе, что-то выискивая. Директриса, чувствуя всеобщее утомление, недовольно взирает на худенькую коллегу с высоты своего баскетбольного роста и начальственного положения. Пауза затягивается.

— Вот! — радостно взвизгивает худышка, всовывая в руки начальницы грамоту.

Директриса закатывает глаза — слава тебе, господи, если ты есть!

— Награждается ученица третьего класса «А» Наталья Сечкина за первое место в школьном конкурсе по живописи! — торжественно оглашает вердикт директриса.

Пауза. Никакого движения.

— Иди! — подтолкнула подругу в спину Вера. — Тебя вызывают!

— Зачем меня? — брезгливо повела плечиком Наташа, пребывая в полудрёме. — Я ничего такого не сделала…

— Да, иди же! — Вера буквально вытолкнула подругу из строя.

Наташа попыталась вернуться обратно в ряды пионеров, они принялись толкать её в сторону директрисы, недоумённо взиравшей на эту возню. Сечкина растерялась и разревелась. Конфуз.

Домой Наташа летела, окрылённая своим первым жизненным успехом. Она со смехом рассказывала за семейным ужином историю своего награждения, потом похвасталась:

— А ещё Виталик меня пригласил в свой кукольный театр…

Так и пошло. Виталик Рукавишников, старше Наташи на год, создал при школе театр теней, Наташа с ним; настоящий, с актёрами, Наташа тоже с ним. Вместе разрабатывали оформление спектаклей, придумывали всякие хитрости, чтобы при минимуме средств вышло максимум возможного. Сдружились так, что Виталик порой оставался ночевать в доме Сечкиных.

Отец, Ефим Родионович, ничего против занятий дочери художеством не имел ни тогда, когда она была совсем девчонкой, ни когда она оформилась в красивую стройную девушку. Рассудил он по-своему правильно. Лучше пусть водится с мальчиком из хорошей семьи, чем достанется какому-нибудь юному озабоченному самцу, одному из тех, что, сбиваясь в банды, «наводили шорох» по поселению. Репутацию приличной девушки соблюсти — первое дело. А Виталик, сын военного лётчика, старому рыбаку нравился — умный, добрый, воспитанный. Да и к старшим уважительный. И то, что в старших классах Виталик и Наташа не выказывали друг к другу никакого иного интереса кроме творческого, Ефиму Родионовичу тоже нравилось.

То, что другой интерес был, Наташа поняла, когда Виталий уехал в столицу, где поступил в ГИТИС, в котором преподавала его бабушка. Рукавишников в июне сдавал выпускные экзамены, Наташа проходила трудовую практику на рыбозаводе. Они совсем не виделись. Утром, после выпускного Виталика, в Москву улетал транспортный самолёт с командованием округа, и Рукавишников пристроил сына в эту компанию. Виталик с Наташей даже проститься толком не сумели. Узнав от одноклассников Рукавишникова, что тот улетел, Наташа почувствовала, как сердечко её вспыхнуло острой болью, доселе неизведанной.

Виталик ей написал. Она ему ответила. Их переписка стала темой поселковых сплетен. Виталик был парнем авторитетным среди местных, и на Наташу никто из потенциальных женихов в открытую не покушался, но тайком у Верки допытывали, чего там у Рукавишникова с Сечкиной. В конце концов Верке, девушке невзрачной внешне, но приятной изнутри, стало за подругу обидно.

— Ну и чего там твой Виталик? — пристала она к Наташе перед новогодними праздниками.

— Чего это он мой? — фыркнула Сечкина.

— Так и я о том же, — вздохнула Вера и пожала плечами. — Определяться ему пора с тобой, а то местные могут подумать всякое про тебя… Ты бы ради приличия дружила с кем-нибудь. А то все думают, что у вас такая любовь, такая любовь…

— Ну и пусть думают! — огрызнулась Наташа.

И всё же Вера была права. Кому нужна жена с неразделённой в прошлом любовью? Нет, не проявлял Виталик никогда к Наташе Сечкиной тех чувств, которые можно было бы назвать любовью. И чего она страдает? Виталик как-то ещё в школе помечтал, что было бы хорошо вот так с Наташей и проработать вместе: он — режиссёр, она — художница. Но раз сказал, да позже никогда к этой теме не возвращался.

Видела себя Наташа в будущем на месте любимой учительницы по рисованию — далековато от театра. Но всё же решила расставить точки над «i» — написала Виталику, а в письме намекнула на тот давний разговор, мол, не пропало ли у него ещё желание с Наташей работать? А Виталик в ответ — был бы только рад. И выслал справку о художественных училищах Москвы.

За дочь всё решил папа. Побоялся Ефим Родионович отпускать юную девицу в большой город. Пусть окончит профессионально-техническое училище в Бухте Анна под родительским надзором, а там видно будет. В Бухте Анна жили старшие братья Сечкины, да и до Порт-Стрелка было всего сорок минут езды.

— Чего я буду время тратить на всякую ерунду? — возмутилась Наташа.

— Ничего себе ерунда! — опешил отец. — Ты чего это такое несёшь? Кто его знает, как у тебя жизнь сложится, а нормальная профессия никогда помехой не будет.

— А художник, по-твоему, не нормальная профессия? — округлила глазища дочь.

— Никакая, — поморщился Ефим Родионович. — Я такой профессии знать не знаю. Наткнёшься где в журнале на ихнию мазню, так рука сама к дрыну тянется, чтобы мозги тому художнику на место вправить!

— Творец имеет право на самовыражение, — парировала Наташа, нахватавшаяся от начитанного Виталика.

— Главное самовыражение человека — его семья. Чтобы на смертном одре вокруг тебя не было пусто! А от такого самовыраженца только пустота и останется, и не будет ему никакой пользы от его мазни. И завоешь от безысходности, а уже всё — приплыли! Ничего взад не воротишь.

Убийственный аргумент.

Нет, Наташа конечно Виталику в очередном к нему послании все доводы привела — и свои, и отцовские. А Виталик в ответ: «Вам виднее». В этой фразе Наташа обнаружила полное безразличие к себе и обиделась. Они продолжали переписку, но делали это всё реже. Верка, почувствовав перемену в настроении подруги, принялась за старое:

— Мишка по тебе сохнет…

— Не усохнет…

— Вовка — вот тоже глаз на тебя положил. Что ты как ненормальная?

— Вот, сначала, стану художницей, — объясняла Наташа подруге, пытавшейся вовлечь её в амурные игрища, — полюбит меня кто, предложит выйти за него замуж, я ему условие и поставлю, мол, взял меня художницей, так и жить будешь с художницей, а не с домохозяйкой. А будет артачиться, так я ему гарбуза в руки и от ворот поворот!

Ну, так всё, трёп девчачий. А учиться, как и хотел отец, Наташа пошла в ПТУ, на продавца. Образование было полуторагодичным: полгода учёбы и год практики. Ефим Родионович знал, что делал. Природа стала брать своё, Наташа начала всерьёз задумываться о замужестве в принципе. Образ Виталика и надежды на его чувства стали тускнеть. Тут-то в срочный отпуск и прибыл Андрей Коноплёв — красавец краснофлотец. Ему оставалось служить ещё год.

Андрей был старше Наташи на пять лет. Когда он уехал на учёбу в морское училище, школьница Сечкина ничего из себя не представляла. Встретив же её в магазине сельпо, Коноплёв от досады аж выругался, мол, как это я проглядел. На попытку сблизиться Наташа ему ответила:

— Вы служите, товарищ? Вот идите и служите! Вернётесь, там видно будет…

— Я писать буду! — страстно пообещал моряк.

Наташа тогда демонстративно ушла в подсобное помещение. А Коноплёву хватило ума не наседать. Он стал писать Наташе. Она ему не отвечала. Писал и Рукавишников. Уже после того, как Сечкина получила аттестат об окончании ПТУ, Виталик снова поднял тему московского училища. «А Ефима Родионовича я уговорю и тут за тобой присмотрю», — пообещал Наташе. Зачем обещал?

— Не будь дурой! — наставляла подругу Верка. — Поматросит и бросит! Заделает тебе ляльку и кончится твоё художество…

Веру так воспитали — видеть всё как есть, без розовых очков. А Наташа всё равно воодушевилась, начала тайно готовиться к поездке в Москву. Виталику она верила.

Всё кончилось разом. Летом Рукавишников ненадолго появился у родителей, но все три дня пил с друзьями, с Наташей встретиться так и не удосужился. Это было больше, чем предательство. Она ничего не понимала. И ещё ей было больно, так больно, что на кисти и краски она и смотреть не могла, словно они являлись продолжением её мечты о Виталике и без него вовсе оказались не нужны. Как отрезало, враз. Прошла любовь, убив желание творить.

Каким-то шестым чувством Наташа понимала, что в мире искусства ей нужен проводник, что одна она в этом море утонет, захлебнётся в первой же набежавшей волне. Другого Виталика не было и на горизонте не просматривалось. Нужно было определяться по жизни. А Андрей — вот он…

Андрей Коноплёв был парнем весёлым, симпатичным, как вернулся осенью, отслужив, так сразу начал ухаживать за Наташей — с осторожностью, не навязывая себя. И дом ему уже родственники построили, готовя к семейной жизни. А Наташа Андрея с такой же осторожностью заметила. От Виталика не было ни ответа, ни привета.

Андрею сразу доверили рыболовецкую шхуну с экипажем в семь человек. Не ахти какое судно, но капитан — это престижно. Как говорится, в чистом поле и бугор — гора. Среди потенциальных мужей Коноплёв был номер один, девки по нему вздыхали. Наташа же на эти вздохи реагировала так: если столько поклонниц, значит парень хороший; все же не могут ошибаться. Но не спешила.

Как-то отец не выдержал: «Ты честь-то свою девичью блюди!»

— Ты, пап, это чего?! — возмутилась дочь. — Белены объелся?!

— Как это чего? Уже два месяца с этим Коноплёвым, а эффект нулевой! Не порядок! Или уже женитесь, или разбегайтесь, а то сраму на весь посёлок!

В сёлах не принято было тянуть резину с любовью. Народ простой, писателями-романтиками неиспорченный. Алгоритм действия отработан веками: свидание, второе свидание с поцелуями, третье свидание с обнимашками, четвёртое свидание с совращением. Как до последнего пункта доходит, то либо свадьба, либо конец фильма. Два месяца отношений вызывало вопрос: чего они там делают?

Отца Наташа обожала и доверяла ему больше, чем себе.

— Пап, как ты думаешь, он будет хорошим мужем? — спросила после некоторого раздумья.

— Ежели любит, да ежели тебе бабьей мудрости хватит… — ответил Ефим Родионович. — Эх, дочка, со свадьбы всё только начинается.

Наташа решилась. И уже через полгода пожалела, что вышла замуж за Коноплёва. Пожалела, но куда деваться? Медовый месяц у Коноплёвых получился скомканным, началась путина. Андрей приводил свою шхуну, разгружался в порту, проводил с молодой женой ночь, а поутру снова уходил на трое суток, а то и более. Беременной Наташе любовные забавы стали не в радость, было больно. Терпели оба, первым не выдержал Андрей, принял гримасу боли на лице жены за неприязнь. Он ушёл на кухню и долго не возвращался на супружеское ложе. Наташа пошла за ним.

— Я что тебе, противен? Не рановато ли? — злая обида выплеснулась на неё, неповинную.

Наташа растерялась, не понимая.

— Прекрати этот бред немедленно! — потребовала.

— Что?! Ты мне, своему мужу, будешь тут указывать?! — взбесился Коноплёв.

И не сильно-то толкнул… Наташа, падая, ударилась низом живота об угол стола. Расплакалась. Коноплёв выскочил во двор, сидел на лавочке у крыльца, насупившись. Надо сказать, Наташа за всё время замужества ни разу не призналась мужу в своей любви к нему. Стеснялась. Любила глазами, улыбкой, руками, телом, но губы отказывались произнести это заветное «люблю».

Пару недель дулись, косились друг на дружку, потом помирились. И казалось, что обошлось. А Петя родился с дефицитом веса. Развивался плохо.

…Почему-то Андрей, едва взглянув на новорождённого, сразу решил, что сын — не жилец. И тут же потерял к нему весь свой интерес. Младенец был синюшным, сморщенным, страшненьким, косоглазым. В те годы косоглазие не лечили… Возвращаясь домой с моря, Коноплёв вместо «здрассьте» спрашивал: «Не помер ещё?»

— Как так можно? — возмущалась Наташа. — Он же сын твой.

— Может и мой, а может от святого духа… Выживет, там поглядим, что за неведому зверушку ты мне принесла. А сейчас какой смысл душу свою выматывать?

Петька выжил, но часто болел. Во время своего недомогания он капризничал, плакал, мешая отцу выспаться ночью. Мальчик инстинктивно тянулся к матери, звал её, когда был на руках отца, рвался прочь. Андрей нервничал, не понимая, почему родному сыну немил. Как-то Наташа ушла за хлебом. Вернувшись, она застала своих мужчин в истерике: Петька орал в кроватке, муж орал на него.

— Заткни его! — потребовал Андрей.

— Он — не радио! — огрызнулась мать.

Так и огрызалась, защищая кровинушку, но хотела, конечно, чтобы Андрей хоть как-то к сыну привязался. У того иногда, редка правда, какие-то отцовские чувства проявлялись, но чаще он Петьку от себя отфутболивал: «Отстань, видишь, не до тебя! Устал…» Не интересно ему было с мальчишкой, говорить тот начал поздно, да и потом всё как-то несуразно, невпопад.

Но хоть не помер. А вот отношения молодых Коноплёвых дышали на ладан…

— Погоди чуток, вот подрастёт Петюнчик малость, появится у них с отцом общий интерес, так и подружатся, — успокаивал дочь Сечкин-отец. — Ты мужа держись! Потерпи. По молодости всегда трудно обоим. Такова она жизнь. Тут ничего не изменишь.

Не привыкла Наташа к грубости. Отец Ефим Родионович на мать никогда не кричал, с детьми был строг, но справедлив и терпелив. Время было уже не домостроевское. Женщины и книжки читали, и кино смотрели. Старая бабья доля ими уже не воспринималась, как обязательная. Все должны были работать и экономическая зависимость от мужа, как в прежние времена, исчезла. Женщин в семье держала любовь или долг, когда любви не было, но не страх и не зависимость.

Наташа, воспрянув в замужестве, снова стала рисовать, хоть и редко, но вскоре вовсе бросила это занятие.

— Андрей, смотри, какой натюрморт удачный у меня получился, — как-то, совсем скоро после свадьбы, показала она рисунок вернувшемуся с работы мужу.

Тот вместо похвалы буркнул:

— Лучше бы ужин сготовила, в доме шаром покати.

— Где же шаром, вот ведь — целая кастрюля борща.

— Вчерашний…

— Так ведь вчерашний даже вкуснее!

— Вкуснее?! — схватил он рисунок жены, порвал со злости, кинул в печку, туда же полетели и кисточки. — Вот твой натюрморт! А ещё раз предложишь мне вчерашний обед на ужин, я из тебя самой натюрморт сделаю! — пригрозил муж.

Традиции. Любви и уважения такое поведение Андрея Наташе не добавило. Канат, крепящий семью, трещал, нити его гнили и рвались и конец был определён.

Однажды Петя нечаянно уронил с полки макет сторожевого корабля, на котором служил Коноплёв, он же сам его, этот макет, и сделал. Андрей распсиховался и так ударил Петьку, что тот отлетел к стене и потерял сознание. Наташа схватила мальчика и в чём была сбежала с сыном к родителям. Навсегда.

Ефим Родионович дочь принял и поддержал. Вся родня Сечкиных и Коноплёвых Андрея осудила. Петину немощь все связывали с отвратным поведением Андрея во время беременности жены. Тот случай ему простили, а этот не простили. Сечкины и Коноплёвы происходили из старых казачьих родов, где семья была высшей ценностью, а дети — высшей наградой, даром божьим.

Коноплёв бросил семью и уехал из рыбацкого колхоза. Ну и бог с ним! А у Наташи с Петькой началась новая жизнь. Ефим Родионович стал поговаривать о переезде в город, но дочь — наотрез. К двадцати восьми годам Наташа к своей жизни привыкла, менять уже ничего не хотела, здесь — в Порт-Стрелке — подруга Вера, работа, свой угол, хозяйство, родня.

А ещё когда сбежала от мужа, взяла да и поступила в пединститут на заочное на факультет изобразительных искусств. Искусство снова вернулось в её жизнь всё теми же натюрмортами. Пробовала Наташа писать портреты — на Петьке тренировалась. Но сын был непоседой. Портреты малыша получались «кошмарными» по выражению подруги Веры. Других желающих позировать Наташе не нашлось и натюрмортами да пейзажами её творчество ограничилось.