Герой поневоле

Олег Бард

Он видел, как погибает мир. Его убили, но он вернулся, чтобы… Ответа нет. Ему снова четырнадцать, он не самый прилежный ученик из небогатой семьи. Возможно ли все исправить? Кто и зачем вернул его? Если будущее предопределено, почему по его следу идут таинственные контролеры?

Глава 8. Плюс один

Я ненадолго ошалел, вперился в буквы и цифры, в появившиеся три желтых кнопки-кирпича с надписями. Это что же, характеристики Агопа? Я теперь могу их просматривать?

Присев на корточки рядом со скорчившимся Гусем, я положил руку ему на спину и сказал:

— Агоп уже понял, что со мной лучше дружить, теперь и ты поймешь. И еще одну вещь запомните, впечатайте себе в куриные мозги: вы оба должны подохнуть в 2006 году от передоза, на вписке… то есть в подвале. Будет это так, раньше или позже, зависит только от вас. Бывайте!

Пока говорил, я сканировал Агопа, его имя светилось уже не красным, а темно-оранжевым.

Валерий Фоменко, 13 лет.

Под ним — желтый прямоугольник с шестью секциями, нижняя подписана:

Коэффициент влияния: 0.

Остальные пустые, пятая и четвертая чуть выдвинуты, как ящики комода. Стоило мне сфокусироваться на них, и вперед подалась предпоследняя, в ней прорезался текст:

Отношение: неприязнь.

Четвертая полка гласила:

Значимость: 0.

— Почему Агоп, ты ж Валера? — задал я вопрос, который мучил меня всю жизнь, но я не осмеливался спросить, а потом стало не у кого.

Огорошенный, он ответил не сразу, и очень осторожно:

— С армяном одним спутали, потом приросло.

Я попытался выдвинуть полки с надписями, уверенный, что есть информация внутри, но не получилось. Видимо, остальные знания будут доступны позже. Появившиеся подсказки волновали меня куда больше, чем Агоп и Гусь, шипящий:

— Ах ты гнида жирная…

Я подошел к нему и занес руку для удара.

— Заткнись по-хорошему. Чтоб больше я такого не слышал.

Гусь внял, смолк и отошел в сторону, Агоп остался между нами. Над головой второго гопника возник светящийся квадрат с красным именем, возрастом и желтыми прямоугольниками.

Александр Лихолетов, 13 лет.

—

—

—

Отношение: ненависть.

Значимость: 0.

Коэффициент влияния: 0.

Два бесполезных существа, ненавидящих меня, хотя…

Имя Агопа уже высвечивалось желтым. Помнится, брат Андрей учил, что некоторые люди начинают понимать, только если что-нибудь им сломать. Павлик же был слишком боязливым, эмпатичным, причиняя боль, он сам ее испытывал.

Павлик взял второй коэффициент влияния. Наверное, потому что переступил через себя: не обожрался, бегать пошел, уроки выучил, не поехал на аттракционы, не струсил, врезал Гусю — видимо, достижения накопились, и коэффициент возрос. Получается, брать достижения и повышать КВ может только Павлик, но он не видит доступные мне характеристики…

Черт! Такое ощущение, что Павлик — мой персонаж, которого надо прокачивать! Растить коэффициент влияния, менять реальность, меняя человека. Возможно ли такое? Суперсила Павлика — способность влиять на события. Если цифры его КВ повысятся до максимума, возможно, мир не погибнет. Если так, то более и менее понятно, для чего меня переместили в прошлое.

Но кто? И почему за мной охотятся контролеры, если я делаю благое дело?

— Отвали, козел, — говорил Агоп заискивающему перед ним Гусю, а я заметил выезжающий из-за поворота отцовский ГАЗ-69 с брезентовым кузовом, легендарный советский внедорожник.

Судьба конкретно этого автомобиля — разобранным сгнить под дождем. Я зашагал навстречу машине, подождал, пока она развернется и остановится, сел рядом с отцом и окликнул гопников:

— Пацаны, в Денисовку подбросить? Только до первой остановки.

— Ага, — радостно кивнул Агоп, распахнул дверцу и плюхнулся на заднее сиденье, расположенное параллельно бортам, восторженно закрутил головой. — Ооо, крутяк, давно хотел на такой покататься! Лапчатый, ты идешь?

Гусь подумал немного и опустился на сиденье, расположенное параллельно тому, что занял Агоп.

— Она ж военная, — изрек Гусь, парни не обладали тонкой нервной организацией, их неоднократно били дома, для них битье было нормой жизни, потому обиду они быстро забыли.

Мотор ревел так, что мне пришлось орать, рассказывая краткую историю модели:

— Выпускался с начала пятидесятых по семьдесят второй год. Проектировался как тягач-внедорожник для перевозки пулеметов, боеприпасов, командирского состава. Первые три модели назывались — «тружениками». Этот, да, армейский, но был еще сельскохозяйственный, ГАЗ-69А.

— Как понял? — спросил раздувающийся от гордости отец.

— В том пять мест, а в этом восемь. А как он по горам ездит! Па, давай у озера свернем в балку, покажешь.

Отец улыбнулся, выжал газ. В зеркало заднего вида я наблюдал, как разгорелись глаза мальчишек, моих недавних врагов. Пятнадцать минут отец колесил по холмам, по старым проселочным дорогам, изрытым оврагами, вздымая тучи белой пыли.

Чтобы настроить всех на нужный лад, я стал орать на особо крутых подъемах, и мальчишки позади с радостью присоединились, сбросили агрессию, переплавили ее в адреналин.

Когда повернули назад, Агоп воскликнул:

— Крутая тачка!

— Ваще, — поддакнул Гусь и закивал головкой на длинной шее.

Расставались мы как приятели, Агоп пригласил меня на взрыв-поле искать гильзы, отец позвал всех нас завтра с утра в Хмельницкое перебирать стартер, а я мысленно попросил прощения у Павлика, что втягиваю его в авантюру, заставляю общаться с неприятными персонами, это ведь ему разгребать.

Приехав на место, к двухэтажной сталинке — административному корпусу совхоза, — отец долго не решался выйти из машины, но я ждал, чтобы он сделал первый шаг, воспитывал его, как Павлика.

— Если четыре сотки дадут — соглашайся, нам участок для дома, а не огород копать. Вдруг крайний будет — вообще хорошо, не бери только тот, что у подножия холма или у реки — будет топить. В идеале бы мне с тобой пойти, но это будет выглядеть странно.

— Да.

— Скажешь, что ты больше десяти лет отдал родному совхозу, служил на совесть и столько же собираешься служить, расскажешь, что живешь со свекровью, тесно, детям уроки негде делать, нужен участок, чтоб построить дом и сохранить семью. Понял?

— Может, там вообще никого на месте нет. — Отца, видимо, эта мысль обнадежила, и мы вместе поднялись по широченным ступеням, вошли в сумеречный коридор, увешанный плакатами с дебелыми радостными доярками, улыбчивыми белокурыми комбайнерами, планами по удою и сбору овощей.

Отец увидел коллегу, лысенького мужичонку в клетчатом пиджаке:

Михаил Голышев, 48 лет.

—

—

—

Отношение: равнодушие.

Значимость: 3.

Коэффициент влияния: 0.

Долго тряс его руку и расспрашивал о здоровье какой-то Марьи Андреевны, но Михаил не был настроен на диалог и бросил отца в разинутую пасть проблемы.

Директор был у себя, из-за обитой дерматином двери доносился его громкий голос, к счастью, гнева в нем не читалось. Я кивнул на дверь с надписью: «Бондарь Игорь Олегович». Отец пошел туда, ссутулившись, как на расстрел.

А я огляделся и, убедившись, что никого поблизости нет, приник ухом к двери, чтоб слышать отца. Вдруг испугается и включит заднюю. Но голос его был так тих, что слов я не разбирал, говорил он долго, и это обнадеживало…

— Я уже устал объяснять одно и то же: нет в совхозе денег! Нечем зарплату повышать! Скажите спасибо, что хоть что-то платим, в том числе овощами, везде люди месяцами денег не видят, некоторые даже голодают…

Только не сдавайся, отец! Иначе в кабинет ворвусь я, и тебе за себя будет стыдно… Не сдался, заговорил, причем громче, даже отдельные слова было слышно: «теснота», «уроки», «дом». Ну же, больше нажима! Молодец!

Повисла пауза, слово взял директор, причем голос его смягчился, он долго рассказывал, что участки берут, но ничего не строят, а изъять их нельзя, потому что они обменяны на акции, рвение Сергея Ивановича похвально, и вот кадастровая карта, где отмечены свободные участки. Конечно, подумать можно, но не дольше пятнадцати минут, и с сыном поговорить можно.

Я едва по лбу не получил, метнулся к стене. Отец вышел всклокоченный, вспотевший, с сияющими глазами, он держал пару потрепанных листков формата А-4.

— Я тобой горжусь, папа! — Я подбежал к нему, взял оба листка.

На одном была кадастровая схема участков, что на холме в Денисовке, по четыре и шесть соток, на другом — наделы у самого города, в разделенном на частные владения поле недалеко от поселка, где тоже жили работники совхоза.

— Однозначно здесь, — я вернул ненужный лист с Денисовкой и с жадностью вперился во второй, выискивая участок, что будет поближе к центральной дороге и уже построенным домам — чтоб можно было кабель кинуть и врезать трубу в водопровод, а то пока проект дождешься, поседеть можно.

Господи, ну до чего же все было просто! Сколько возможностей упустили мои родители! Мать с ее зарплатой так две квартиры могла бы купить, если б не тратилась на никому ненужные предметы роскоши при том, что туалет на улице стоит.

— Почему там? — то ли удивился, то ли возмутился отец, не одобривший мой выбор. — Мне на работу далеко, тебе — в школу.

— Подальше от бабушки, чтоб мать не бегала к ней или, того хуже, снова не перебралась. А на работу все равно оттуда рабочий автобус возит.

На самом деле причина была в другом: уже через пару лет здесь начнут строиться новые русские, и всеми презираемый район будет считаться элитным, но мои аргументы в глазах отца будут выглядеть кликушеством.

— Вот этот участок, восемь соток, — я дважды повторил номер, и тут распахнулась дверь, вышел начальник совхоза, невысокий круглый мужичок с залысинами, в потертых брюках и пожелтевшей от времени клетчатой рубахе, удивленно уставился на нас.

Тоже еще не сориентировался. Но через пару лет поймет, что сидит на бочке с золотом, припадет к сосцу и купит себе белый «мерседес».

— Игорь Олегович, — улыбнулся я. — Огромное вам спасибо! Вы даже не представляете, как нас выручили! Мы уже выбрали участок. — Я назвал номер, протянул директору план-схему, и отец, недовольно поглядывая на меня, отправился в кабинет писать заявление.

— Но почему там? — повторил Игорь Олегович вопрос отца. — Там никто не берет.

— Место перспективное, — ответил я. — Город рядом. Вы скоро сами поймете.

«…обанкротите совхоз, скупите акции по три копейки, будете приторговывать землей, обеспечите себя и сына, вот только оболтус ваш сопьется, правда, внука сделает толкового».

Я просканировал начальника взглядом, надеясь, что хоть у него есть коэффициент влияния:

Олег Бондарь, 44 года.

—

—

—

Отношение: слабое любопытство.

Значимость: 6.

Коэффициент влияния: 0.

Ожидая отца, я задумался над тем, как сыграть Тома Сойера и привлечь на стройку легион отцовских друзей — пусть причиняют пользу, дом строят. Но им нужно предложить что-то интересное.

Отец вышел минут через десять. Нет, не тот неуверенный в себе забитый человек — мужчина с расправленными плечами, вздернутым подбородком. Густые черные волосы волной, изумрудны глаза — даже если мать его отвергнет, то любая одинокая женщина с радостью примет, и он не погибнет так бесславно.

— Теперь что? — спросил отец.

— Теперь, папа, едем смотреть участок, где будет стоять наш новый дом! Сына ты уже родил, дерево наверняка посадил, остался дом, так ведь? И еще. Давай построим там баню и большую беседку, где будут собираться твои друзья.

— Так мать будет против, — проговорил отец, попытался завести мотор, но не получилось — защелкал стартер, и тогда отец сделал то, что мне многие годы хотелось повторить: достал ручной стартер!

— Не будет она против. — Я выпрыгнул из машины и подошел к нему, вставляющему в принимающий разъем железный, похожий на изогнутую кочергу, стартер. — Наоборот, будет только за. Стой! Можно я это сделаю, у меня незакрытый гештальт с детства.

— Чего-чего? Вот уж мне этот жаргон!

Надо быть поосторожнее в выражениях, все же такие словосочетания пока не в ходу. Вспомнилось, как в четыре года я дружил с мальчиком из Украины, который жил недалеко. Их дом надвое делился между приличной женщиной с детьми и ее братом-алкоголиком, который разговаривал матом. Ну и однажды, вернувшись домой, я треэхтажно обматерил кота. А на вопрос бабушки, где я такое услышал, сказал, что у Женьки все так по-украински разговаривают.

— Давно хотелось! — Я потер руки, схватит стартер, подналег, несколько раз провернул, и — тра-та-та! — загрохотало, заурчало мощное сердце машины.

Пока ехали, я просканировал отца, чтобы узнать его отношение ко мне: симпатия. И то хлеб. Спасибо, не равнодушие.

***

К участку ехали сквозь довольно запущенный поселок с покосившимися заборами, расположенный на склоне пологого холма, потом дорога оборвалась грунтовкой, мы добрались до крайнего дома с деревянным синим забором, и отец остановил машину напротив пустующего поля, где кое-где виднелись остовы недостроев.

— Где-то здесь, — сказал он и вздохнул. — Тут пшеницу выращивали. Так хорошо росла!

Я вспомнил схему, перешел через дорогу и указал на заросший бурьяном клочок земли.

— Вот он, на возвышенности, как мы и хотели… Опа!

В траве виделось нагромождение камней, какие-то плиты. Я побежал туда, цепляя штанами репья, и взобрался на добротный фундамент, обошел его, считая шаги, и произнес:

— Восемь на восемь! Как для нас заливали. Па, ну что ты стоишь? Иди сюда. — Дождавшись его, я указал на квадраты будущих комнат. — Вот кухня, большая, двенадцать метров… гля, даже отверстия под трубы! О, туалет, а вон та яма — видимо, под септик. Большая комната будет спальней, а вот эту большую разделим на две маленькие: мне и Катьке, а то невозможно всем вместе с бабушкой.

Бабушка Валя представлялась мне темным матриархом, разлагающим семью — из самых лучших побуждений. Нужно как-то ее нейтрализовать, она может весь план испортить.