Все, кого мы убили. Книга 1

Олег Алифанов, 2016

1830 год. Выпускник Московского Университета Алексей Рытин получает от Общества Древностей предложение отправиться в Святую Землю. В пути его настигает предписание проследовать в имение князя Прозоровского, где при осушении болот были обнаружены некоторые древности. Следуя вопреки голосу разума движениям души, он оказывается втянутым в расследование ужасного преступления длиною в века – историю, перепутавшую древний миф, научную конкуренцию, грабителей курганов, тайное общество и сердечную страсть к дочери князя. В результате злоключений он становится незаконным обладателем загадочного артефакта – скрижали с древними письменами, как-то связанными с легендой о последней битве, затрагивающей три части света. Алексей угодил в центр чьей-то старинной борьбы, он догадывается, что путь его и находки не случайны; будучи ученым, он отвергает всякую мистическую сущность событий, но как человек верующий, не может не чувствовать, что события выходят за рамки объяснимых физическими формулами. Сюжет развивается на фоне «восточного вопроса» и исторических реалий периода 1830 – 1835 гг.

1. Прохор

От сих путь предстоял на сдаточных, вёрстах в пяти предстояло нам съехать с почтового тракта. Наутро другой уж возница, именем Прохор, закладывал в порядком разбитую бричку с круглыми рессорами новую пару чалых лошадок. От того не желалось ему выказывать мне лишних почестей, что были мы оба молоды и почти что ровесники, или вообще, являясь потомком однодворцев, чувствовал он в этом родном для него краю лихую удаль, но ни тени робости не виднелось в его широком лице, смешавшем в себе множество степных и южных кровей. Да и я предпочёл простоту общительности сословным различиям, не желая, чтобы чины и звания мои, высокие для мест сих, стали препятствием к удовлетворению краеведческого любопытства. Немало рассказов о всяком местечке, что размеренно миновали мы, услышал я от него в пути, многое узнал о дрязгах незнакомых мне доселе жителей; мне нравилась его простая нелицеприятная речь, в коей и словоерсы-то были употребляемы не из подобострастия, а лишь для форсу.

Я спросил, знает ли он дорогу в имение Прозоровских.

— Я тут, почитай, вёрст на двести кругом всех знаю-с, — сообщил он скорее из снисхождения, чем хвастовства, — земли у него с избытком. Только туда вашу милость не повезу.

За какие заслуги вдруг решил наградить он меня таким странным титулом, я спрашивать не стал.

— Что так? — малый понравился мне, и я желал бы путешествовать с ним до конца, и даже обратно, потому как от вчерашнего моего кучера с трудом добился я пары-другой слов. — Разве невыгодно? Прогон там долгий.

— Не полагается, — ответил он после заминки. — В Знаменском должен я смениться, а после обратно, или куда пошлют-с. У нас ведь только кони отдыхают, а ямщику или кнут в руки — или кнутом по вые.

Он показательно засмеялся своей несколько преувеличенной шутке.

— Я скажу смотрителю, так он, пожалуй, согласится, — обнадёжил я Прохора, а более себя самого.

Да не тут-то было.

— Смотрителя там уж нет, а только староста. Дорога — не столбовая. Разве так-с, — произнёс он после раздумий, несколько поникнув, и обернулся, — два целковых набавишь?

— Не слишком, молодец? — нахмурился я, более от самого возражения, нежели от запрошенной мзды.

— К князю разве кто захочет ехать? — спокойно сказал он. — Другой и вовсе — бросит за версту, так барин и запылится по дороге.

— Отчего же его боятся? Нравом крут?

— Что сразу: крут-с! Не его, чего нам его бояться, Хлебниковы — люди не подневольные.

— Тогда — что?

Он помялся и покрутил головой, словно оценивая, достоин ли я его речей.

— Земли у него дурные. Говорят, людей едят-с.

— Пески зыбучие, что ли?

— Пески ли, подзол — я не нюхал. А заживо — жарят. Проще говоря, нечисто там.

— А за два рубля уже и почище? — усмехнулся я.

— Коли серебром, то всё ладно-с. Нечистая сила, она серебра-то боится, — оживившись, расхохотался он во всю ширь своего скуластого лица, и я вслед за ним. — И видали там разное, да не все назад пришли. — Голос его изменился, там почудились мне резкие нотки. — А иные, кто и вернулся, рот на замке держали… Пока не помёрли. Оба брата Астахова, ко́вали, мы с одного конца, нанялись к князю на лето. Раз-другой сходило им, хоть и много чепухи сказывали. На Покров, по первому инею, нашли их. В село с работ вертались. Да не помёрзли: спалил их огонь. Даром, что кузнецы. А денежки — две красненьких — целёхоньки. Да и князь вскоре — того-с.

— Умом, что ли, тронулся? — грозно спросил я, желая пресечь совсем уж нелепые сплетни, которыми по обыкновению простецы окружают своих господ, но не возымел действия на ямщика.

— Может и тронулся, да только совсем — того… кончился-с, — объяснил он и, цыкнув зубом, очертил со свистом саженным кнутом круг поверх голов лошадей и наших.

— Да о каком ты князе толкуешь, что он — того-с? — с негодованием передразнил я.

— О старом, коему нынешний — племянник. Лет двадцать минуло.

— И ты сам не видел, а только поминаешь дедовы сказки! Негусто, — поддел я, вздохом изобразив разочарование.

— Так это только начало, — обиделся кучер. — Погоди, ещё не то расскажу.

— Стало быть, получишь сверху рубль на оберег! — обещал я, отходя. — Но не боле. А ты что ж, в эти небылицы веришь?

— От моей веры тут ни убавить, ни прибавить. А нечисть, она… кому небылица, а кому и кобылица.

— Скорее уж не кобылица, а курица, кому несёт золотые яйца, а кому серебро рублями, — закончил я за него, и мы снова расхохотались.

— А всё-таки редко кто повезёт за рубль, — после сказал он упрямо.

Я располагал достаточным количеством денег Общества, главная часть которых дожидалась меня у посольского казначея в Константинополе, но целковый составлял изрядную сумму, из чего я вывел сразу несколько гипотез: Прохор — парень хваткий, а князь не в доле ли с возничими? Так, смеясь и перешучиваясь, держали мы ухабистый путь по бескрайним пустынным равнинам нашего юга, надолго оставляя за собой висеть в тихом мареве жёлтую пыль. Стараниями наместника основные дороги достоинствами своими превосходили ожидания, что делало передвижения по ним приятным времяпрепровождением, но здесь ещё, как говаривал Прохор, не многие кочки были переложены в рытвины.

Всё дышало лёгкостью и свободой, испокон веку присущей этим краям, и, казалось, никакие события не могут выветрить из широких степей их духа. Любые явления, мнимые людьми величественными и важными, здесь отдавались лишь дуновением мимолётности, словно рисуя наглядную картину слов Екклезиаста о суете сует. Изредка попадались нам встречные повозки, но ни одного мало-мальски богатого экипажа не заметил я на всём двадцативёрстном пути до обеденного привала. Лишь на постоялом дворе с краю большого села увидал я впервые добрую карету.

Даже по меркам пустынной Новороссии, людным это место я бы не назвал. Лошадей нам обещали без проволочек, но после тряски я дал себе слово встать из-за трапезы и чая не ранее двух пополудни. Таковое распоряжение я и отдал Прохору, но единственный обедавший за соседним столом холеный господин лет шестидесяти поднял на меня голову и оторвался от кулебяки с капустой.