Записки ящикового еврея. Книга третья. Киев. В ящике

Олег Абрамович Рогозовский, 2018

Олег Рогозовский, выпускник физмеха ЛПИ 1964 года, не мог найти в Киеве работу по специальности. Мешало отчество – Абрамович. Наконец, повезло, ему разрешили бросить «якорь» в почтовом ящике 153. На физ-мехе вынудили учиться не тому, что он хотел, в ящике пришлось заниматься не тем, чему учили. Новая область деятельности романтиками описывалась как «искрящаяся смесь физики, электроники и морского дела», физики называли ее гидроакустикой. Книга о молодом специалисте, становящимся профессионалом, экспедициях, летно-морских испытаниях, о коллегах, семье и друзьях на фоне жизни в Киеве и в СССР в 60-70х годах. Содержит нецензурную брань.

К вопросу, «которого не было»

Еврей готов забыть, что он еврей,

Но это помнят все вокруг.

Игорь Губерман

Прошло пару месяцев в ящике, и я попал в ситуацию эпиграфа. Произошло это в большой комнате лаборатории 32 с «фреской» Леонардо да Винчи, нарисованной Лёпой Половинкой на торцевой стене. От двери до окна перед столами было свободное пространство, на котором иногда спонтанно зацеплялись несколько человек для трепа. Я сидел в третьем ряду столов, стоящих, насколько помнится, в два-три ряда и грыз гранит науки, переплетенный в отчеты с грифом «секретно». Треп слышал как фон, его не фиксируя, но, видимо, отсекая фильтром с задержкой. Разговор вел Валентин Твердохлеб,^[32] чем-то манерой поведения напоминавший Тарапуньку. Он был несколько странным малым, скорее раздолбаем, нередко попадавшим в какие-то переплеты, иногда двусмысленные, но не терявшим при этом уверенности в себе и своих возможностях. Вдруг наступила тишина. И у меня медленно проявился конец фразы:…если бы они решили задачу уничтожения до конца, не пришлось бы сейчас возиться с евреями. Выплыло и начало фразы: да, не всегда немцы работают хорошо: вот если бы они…

Если бы я стоял близко, то одним мордобоем дело бы не ограничилось — покалечил бы. А так я даже не успел вскочить с места — Твердохлеба вывели в коридор и он на пару дней исчез. Оставшиеся двое ребят заговорили о каких-то срочных делах, и ушли тоже. Я сидел, тупо глядя в отчет, и не знал, что делать. Все сделали вид, что ничего не случилось и неизвестно, что они скажут, если я подниму шум.

Против меня лично Валентин вроде бы ничего не имел, даже не знаю, знал ли он, что я «причастен». Может быть, мне действительно послышалось?

Посоветоваться было не с кем. В. Л. Кошембар отсутствовал. И я сдался — тоже сделал вид, что ничего не было. Дело еще в том, что евреев, известных мне, ни в отделе, ни в институте тогда не было. Чистоту рядов блюли. И по анкетам все было в порядке — институт оставался юденфрай. Да, имелись некоторые с подозрительными фамилиями и отчествами, но самый известный пример — конструктор Садовый Иван Абрамович являлся чистокровным украинцем. Не вылезал в ту пору из командировок Вадим Юхновский из лаборатории 33, тоже Абрамович, но судя по дальнейшему карьерному взлету с документами у него все было в порядке. Хотя такие, как я, являлись нежелательным элементом, но в статистику, по-видимому, не входили, хотя отделы кадров и руководство за это все-таки как-то отвечали. (Известен донос на И. В. Кудрявцева, директора НИИ «Квант», «окружившего себя евреями», имевший последствия для работников «Кванта» — в начальниках отделов евреев не осталось ни одного).

«Инвалиды пятой группы», лучше сказать «пятой графы» делились на ступени, соответствующие принятым в СССР группам инвалидности. Первая ступень (евреи по отцу и матери, достаточно было и по паспорту^[33]) соответствовала первой группе настоящей инвалидности. Инвалидам первой группы в СССР работать не разрешалось, и они получали довольно приличную пенсию (1100 дореформенных рублей в 1952 году). Соответствующей первой ступени пятой графы в ящиках работать не разрешалось, они должны были подолгу искать работу в других, не престижных отраслях народного хозяйства, и никакая зарплата им не гарантировалась.

Вторая группа инвалидности по здоровью имела ограничения по работе (если не работали, то пенсия составляла 900 рублей). Она соотносилась со второй ступенью инвалидов пятой графы — евреями по отцу, русскими или украинцами по паспорту, но с выраженными фамилиями или отчествами (ограниченная возможность работы в ящиках). Эта возможность зависела от позиции директора и его отношений с «режимом», блюдущим державные интересы, как он их понимал. Третьей группе инвалидности соответствовала третья ступень — евреи по матери, особенно без выраженных внешних признаков — у них ограничений было меньше. Была еще и четвертая ступень, не имеющая соответствия с несуществующей четвертой группой инвалидности — «евреи по жене».^[34] У них ограничения сказывались при назначении на высокие должности или награждении высокими орденами и званиями.

Совсем уж экзотической была пятая ступень — когда один из родителей жены или мужа претендента на работу был евреем, хотя в ее (его) паспорте следов этого не было. Недаром в киевском «Арсенале» с меня потребовали предъявить шесть паспортов.

Состояние юденфрай в нашем ящике объяснялось тем, что он был создан недавно и на него ограничения на инвалидов пятой графы действовали в полной мере. В более старых организациях, таких, как ленинградский «Морфизприбор» и киевский «Квант», их присутствие было заметно. Объяснялось это тем, что те, кто уже работал, согласно тому же решению Политбюро, по которому инвалиды пятой графы («лица, национальность которых совпадала с основной национальностью буржуазных государств»^[35]) на работу не принимались, но увольнению они также не подлежали. Их рекомендовалось убирать с руководящих постов. Сначала это касалось заместителей министров, потом директоров и главных инженеров, затем, с каждой новой волной государственного антисемитизма, вызванной победами Израиля в арабо-израильских войнах, дошло до главных конструкторов и начальников отделов, а кое-где (например, Киевский радиозавод) и до начальников секторов (лабораторий).

Через пару лет после снятия Хрущева (не знаю, вследствие ли этого) положение в нашей фирме начало меняться. Не знаю, связано ли это было с острой потребностью в кадрах в связи с новыми ОКР, принятыми по Постановлениям ЦК КПСС и Совмина. В их обеспечение, как говорили, неявно разрешалось принимать определенное число евреев. С началом «Роси» в 13-м отделе появился Миша Барах, потом — Володя Прицкер и Илья Перельман,^[36] не говоря уже о «Бронзе» и не числящимися евреями Саше Бундалевским (вторая ступень) и Саше Суворове (третья).

О том, что Виталий Иванович Тертышный тоже причастен, я тогда и не догадывался (как и он до сих пор про Эдика Филиппова). Да если бы «инвалиды» и были, то говорить об «этом» среди них было как-то не принято. Да и повода не было. До следующего раза. Зато непричастные этим вопросом интересовались. Однажды, когда старшего военпреда ВВС Шепелева не оказалось на месте, я остался в коридоре, отойдя от двери его кабинета, чтобы не торчать под ней. Из-за соседней с его кабинетом полуоткрытой двери, услышал заинтересованное чтение сотрудниками Шепелева^[37] нашей ящиковой телефонной книжки: «так, кроме Бараха вот еще Перельман, Бундалевскийч, Рогозовский, да и Тертышный, хотя и Виталийч Иванович, но тоже аид. Так, в 12 отделе меньше — Майхровский, наверное, Цеккерт, там еще есть Пинсон, но в книжке его нет».

Через пятьдесят лет я посетил «родные пенаты», сидел в садике перед «ящиком» с бывшими коллегами. Встречался и с «неящиковыми» приятелями. Удивило меня то, что даже «чистые», (неящиковые) евреи настоящими евреями себя не считали. «Ну, какие мы евреи — идиша, не говоря уже об иврите, не знали, воспитаны в русской культуре, живем на Украине». Некоторые «ящиковые» просили не упоминать об их еврействе третьей степени, хотя они уже давно на пенсии. Может быть, что-то в анкетах писали не так, и до сих пор боятся?

Про мои проблемы самоидентификации я писал в книге первой и понял еще в школе, что от русско-еврейской дуальности мне никуда не деться. Однако ограничения на мою жизнь в Союзе устанавливались наследниками Сталина и многими из окружающих в соответствии с эпиграфом к этой главе.

В 1932 году ввели паспорта с той самой графой — тогда она была третьей, но известность она получила как пятая. Замечу, что фотография тогда еще была в паспорте необязательна, не было и графы для личных примет.

Паспорта вводились для прикрепления рабочих и служащих к местам жительства и работы (прописка обязательна, с тех пор и стало актуальным «где родился, там и пригодился»). Крестьянам паспорта не выдавались вообще, и они оставались «беспасспорточными», т. е. бесправными до 1974 года.

На «простых» евреях это тогда не сказалось. Многих из них больше беспокоила графа четвертая — «социальное положение», до этого в анкетах и удостоверениях личности — «социальное происхождение». Таких евреев при НЭПе было не меньше 30 %, а в некоторых местностях 60–70 %. После НЭПа торговцы оказались «людьми без определенных занятий», а ремесленники — «кустарями» (иногда добавлялось — одиночками).

В удостоверениях личности (до паспортов) писали: частник. Герой автобиографической книги Израиля Меттера [Мет] четыре года поступал в ВУЗы, но его не принимали из-за происхождения — он был сыном кустаря, кормившего многочисленную семью, жившую крайне бедно. В этой книге описано отношение к дореволюционной ассимиляции нищего еврейского двора на Рыбной улице в Харькове. Речь шла об отце приятеля Саши, крещеного еврея, ставшего видным адвокатом. «К таким людям в моем дворе на Рыбной относились путано: их уважали, но с оттенком презрения. Осуществленная мечта дореволюционного еврея — высшее образование, купленное ценой измены, это и порождало двойственное отношение к Сашиному отцу. В те далекие времена предательству еще умели удивляться, да и платили за него дороже, чем нынче».

После февральской революции креститься было не нужно. После октябрьской евреи ухитрялись обходить или менять графу четыре (она, как и пятая, меняла свою нумерацию). Например, приобре-тением трудового стажа рабочего и последующим рабфаком (так поступила сестра отца Боня, см. книгу первую, стр. 61).

Ассимиляция евреев в советскую жизнь шла полным ходом. Советская социалистическая пропаганда добилась того, что молодежь («великое поколение» — 1901–1925 годов рождения) приняло идеи интернационализма всерьез.^[38]

Папа в 1932 году поступил в Ленинградский автодорожный институт, был комсомольцем и общественным активистом.

Несмотря на то, что папа еще успел поучиться в хедере, никаких заповедей из Закона Моисеева (по крайней мере, со ссылкой на источник) он не артикулировал. Папа был укоренен в русскую культуру. Главным поэтом в семье был Пушкин. Дочери были названы Татьяной и Ольгой. Он знал много стихов и поэм наизусть, один из любимых поэтов был Есенин, дома он читал его стихи, которых прочесть тогда школьнику было негде.

При этом он не забывал и про еврейские корни. Правда, еврейская тема появлялась в революционной интерпретации Уткина, чью «Поэму о рыжем Мотеле» в исполнении папы помню не только я, но мои друзья детства. Вспоминал папа и стихи Саши Черного.

Введенная паспортная система изменила многие еврейские имена. Мой дед Хайм Ноевич стал Ефимом Наумовичем. В свидетельстве о моем рождении мой отец — Абрам Хаймович. Свидетельств о перемене имен тогда никто не давал, так что я, сын Рогозовского Абрама Хаймовича, отношения к Рогозовскому Абраму Ефимовичу, по мнению теперешних киевских властей, не имею.

Папа не менял своего имени, так как, во-первых, он был назван в честь рано умершего деда по матери. Во-вторых, антисемитизм в советском обществе и государстве, в отличие от партийной верхушки, явно еще не проявлялся, а имя Абрам (в отличие от имени Хайм из анекдотов) было привычно русскому уху, имелось в святках, встречалось у православных.

В 1930-х положение евреев начало изменяться. Двоемыслие, насаждавшееся Сталиным, позволяло ему инструктировать партийную верхушку в избавлении от евреев в высших и средних эшелонах власти и одновременно проповедовать идеи интернационализма.^[39]

В 1934 году вместо развития еврейских поселений в Крыму, финансируемых Джойнтом (их там было в три раза больше, чем украинских), он создал в малярийном округе Дальнего Востока Еврейскую Автономную Область, чтобы евреи, по его определению (единство языка, территории, экономики) могли бы считаться народом.

В 1937-38 годах евреи из НКВД, особенно из руководства, были вычищены — ими заполнили рвы на даче Ягоды в Коммунарке (книга 2, приложение Г: НКВД и физика).

В 1939 году настала очередь НКИДа (МИДа). Сталин назначил туда вместо еврея Литвинова Молотова. В известной книге-интервью с Молотовым Чуев приводит слова Сталина, сказанные Молотову при назначении: «Убери из наркомата евреев». Молотов продолжал: «Слава богу, что сказал. Дело в том, что евреи составляли там абсолютное большинство в руководстве и среди послов. Это, конечно, неправильно. Латыши и евреи…».

Изгнание евреев из НКИДа послужило сигналом для нацистской Германии. Она предложила СССР дружить против Англии и Франции. Риббентроп уверял Гитлера, что Сталинч готов ввести Нюрнбергские законы и вводит их уже де-факто.

Сталин восхищался внутренней (расправа со штурмовиками и тогда еще жесткие ограничения, а не уничтожение евреев) и внешней политикой Гитлера. Но думал, что он хитрее и переиграет его. На заседании Политюро ЦК 19 августа 1939 г. Сталин произнес речь, в которой настаивал на заключении мира с Германией и поддержке ее в будущей войне против Франции и Англии^[40] до истощения противников к пользе СССР [Ст. 39].

В 1940 году Берлинское и Венское бюро по переселению евреев обратилось к Председателю советского комитета по переселению с предложением забрать (без выкупа) немецких и австрийских евреев в Западную Украину, Белоруссию и Биробиджан.

Советский Союз (Сталин) отказался. Евреев не хотели брать ни Англия, ни Скандинавские страны, ни Швейцария, ни Северная Америка.

Сталин заставил евреев вспомнить, что они не такие, как все, и должны за это отвечать. Но открыто это проявилось и стало государственной политикой только в 1949 году. Во время войны евреи стали опять нужны. Но уже с осени 1942 года ЦК партии (Щербаков, Александров) выпускали одну за другой секретные инструкции по ограничению евреев (награждение за подвиги на войне, занятие руководящих постов в искусстве и даже в оборонной промышленности, где директора-евреи были организаторами массового производства самолетов, танков, артиллерии и успели стать генералами и гертрудами).

Настоящее подавление евреев началось после войны. Поводом для открыто антисемитской политики партии, с удовлетворением встреченной «народом», стал провал надежды сделать Израиль не просто социалистическим государством, а сателлитом Советского Союза, по примеру стран Восточной Европы. Государственный антисемитизм с разной степени интенсивностью просуществовал до развала Советского Союза.

Примечания

32

То, что Валентин с придурью, было известно. Например, во время какого-то совещания у Алещенко (у него в кабинете стоял тогда единственный в отделе городской телефон, по которому по личным делам звонили только в редких случаях), однажды позвали Валентина. Он стоял, переминаясь с ноги на ногу и, прикрывая рукой микрофон, спрашивал: «Валя? — нет. Галя? — нет. Может ты, Олеся? — нет. Ну, скажи, кто». Наконец, Алещенко цыкнул на Валентина и тот испарился. Но видимо, Олег знал, кого терпел. Через какое-то время после очередного провала в работе Твердохлеб уволился по собственному желанию. Через небольшое время оказалось, что он — главный инженер фабрики (цеха) музыкальных инструментов на улице Жилянской (родоначальницы «Маяка» и НИИ Мануильского). Потом он как-то проявился в защитниках всего истинно украинского.

33

Случались курьезы, когда человек, не имеющий еврейских родителей, записывался в евреи — и вкушал всю жизнь плоды сталинского интернационализма и дружбы народов.

34

Были и случаи инвалидов четвертой ступени по мужу. Гнатюк, знаменитый певец и директор киевской оперы, откровенно сказал одной заслуженной певице, что она до тех пор не получит никаких званий, пока не разведется со своим жидовским мужем (доктором наук, по фамилии и паспорту украинцем). Это уже соответствует пятой ступени.

Инвалидом пятой ступени был О.М. Алещенко. У его жены Веты, в девичестве Кузиной, дочери капитана первого ранга ВМФ, мама была еврейкой.

Инвалидом четвертой ступени — по жене — был В.И. Глазьев, не говоря уже о В.И. Тертышном, который был еще до женитьбы инвалидом третьей ступени — по маме.

Наследники Сталина — советские идеологи дружбы народов перещеголяли творцов гитлеровских Нюрнбергских законов. Хотя существуют разные мнения, но в рейхе, по данным [Бер], формальных ограничений для людей, соответствующих пятой «еврейской» ступени, не предусматривалось. (Мишлинг даже первой степени, не исповедующий иудаизм и состоящий в браке с арийкой или арийцем, пользовался преимуществами арийцев, следовательно, его (ее) супруг(а) от ограничений освобождались).

35

Израиль в то время по содержанию был скорее социалисти-ческим государством, во всяком случае, намного более социаль-ным, чем СССР.

36

Перельман работал в Таганроге в КБ завода «Прибой», начальником одной из самых важных лабораторий — внедрения изделий в серию. Никакого желания переезжать в Киев у него не было. Но у его жены родители жили в Киеве в Музейном переулке, возле музея Украинского искусства. Когда кто-то из родителей жены умер, она решила переехать в Киев — не хотела терять квартиру. А Илья Семенович — жену. В Киеве на работу не брали — «по блату» кто-то «устраивал» его в наш экспериментальный цех мастером. Начальник 10 ГУ Свиридов был в Таганроге и Перельмана надоумили подойти к нему с бумагой о переводе. Свиридов Перельмана знал и на заявлении написал «Устроить согласно квалификации». Киселев игнорировать указание не мог, но сказал свою обычную фразу: «Здесь сидит портной Мойша — е*ут — напротив», показывая на директорский кабинет. Тут о появлении Перельмана узнала Надя Хоменко, потом Лепа Половинко и Коля Якубов. Он был их учителем в деле доводки аппаратуры до серийного производства. Лепа и Коля убедили Алещенко повесить на себя и эту ношу, обещая большой выигрыш. По словам И.С., без его подписи, которую он ставил карандашом в пустой графе на кальке, конструкторы документацию от 13 отдела не брали. В Таганроге проблем с освоением документации стало гораздо меньше.

37

Шепелев по виду был человеком интеллигентным. Его однофамилец или родственник А.Л. Шепелев — известный авиационный генерал, главный инженер 17 воздушной армии во время войны. Командующим армии был Судец, ставший позже маршалом и командующим ПВО страны.

38

Хаскала (еврейское Просвещение) привела еврейскую молодежь в гимназии и университеты, несмотря на ограничения царского режима. Евреи стали ассимилироваться — т. е. вести светский образ жизни, оторванный от общин, некоторые крестились, чтобы получить должность. Абитуриенты, не добравшие необходимых для евреев баллов в университет, тоже крестилиь. В Киеве они переходили Бибиковский бульвар, крестились во Владимирском соборе и, возвращась в университет святого Владимира, становились его студентами. Все больше евреев женились или выходили замуж за русских, становились христианами или атеистами. Были и образованные евреи, обладающие национальным сознанием, в основном гуманитарии, богема. Эти процессы происходили и в Европе, особенно интенсивно в Германии. Один из друзей еврея Кафки — классика немецкоязычной литературы — сформулировал признаки принадлежности к еврейству: язык, происхождение, религия. Именно в таком порядке [Вайс]. Образованные евреи редко отказывались от своего происхождение, но связь с религией становилась все слабее, не говоря уже о стремительно забываемом идише. Тем не менее, в Германии бытовала формула: немецкий гражданин иудейского вероисповедования. Показателем успешной ассимиляции немецких евреев было большое их число, отличившихся в Первой мировой войне и награжденных орденом Железного Креста, не говоря уже о нобелевском лауреате Фрице Габере, изобретателе химического оружия ([Рог 15], стр. 429).

В России февральская революция освободила евреев от всех ограничений. Казалось бы, теперь можно учиться, работать и получать достойную плату за хорошо выполненную работу.

Но евреи, входившие в революционные партии (левых эсеров, меньшевиков и большевиков) хотели, следуя их руководству, всего и сразу. Они и стали, наряду с другими «угнетаемыми меньшинствами», опорой режима. При этом сами революционеры связь с еврейством давно утратили и как евреев себя не рассматривали.

После Октябрьской революции Ленин, считавший евреев «фиктивной» нацией, вынужден был пересмотреть свои взгляды. Теперь он занес евреев в разряд национальных (угнетаемых — О.Р.) меньшинств. Сталин — главный специалист партии по вопросам национальностей — разделял дореволюционные взгляды Ленина и после революции. Он считал, что признаками нации являются общий язык (грузинские евреи на идише не говорили), общие территория, экономическая жизнь и психологический склад. В 1934 году он выделил евреям малярийную область на Дальнем Востоке, на границе с Китаем и создал пресловутую еврейскую АО. Теперь еврейский народ на «законных основаниях» мог влиться в семью советских народов.

До этого евреям разрешалось иметь свои газеты, журналы, театры, школы, техникумы и институты. Двадцатые годы вспоминаются как время расцвета еврейской (идишской) культуры и образования.

Но уже в тридцатые начал расти антисемитизм. Большое влияние на его рост оказывали нацизм и Гитлер. Антисемитизм широко распространился в Европе, США и в партийной верхушке СССР.

39

Сталин уже в 1927 году развернул антисемитскую компанию в верхах партии.

«В месяцы подготовки исключения оппозиции из партии, арестов и высылок (вторая половина 1927 года), антисемитская агитация приняла совершенно разнузданный характер. Лозунг «бей оппозицию» окрашивался нередко старым лозунгом: «бей жидов, спасай Россию». Дело зашло так далеко, что Сталин оказался вынужден выступить с печатным заявлением, которое гласило: «Мы боремся против Троцкого, Зиновьева и Каменева не потому, что они евреи, а потому, что они оппозиционеры и пр.». Для всякого политически мыслящего человека было совершенно ясно, что это сознательно двусмысленное заявление, направленное против «эксцессов» антисемитизма, в то же время преднамеренно питало его. «Не забывайте, что вожди оппозиции — евреи», таков был смысл заявления Сталина, напечатанного во всех советских газетах» [Тр37].

В 1927 году евреи из верхов партии были удалены. Кирову и Угланову, возглавившим партийные организации в Ленинграде и Москве были даны указания вести антисемитскую партийную пропаганду. Но в печати и в интервью, особенно западным писателям, Сталин проявлял себя интернационалистом. И в Совнарком еще в 30-х годах назначались евреи. В 1936 евреи из ленинского Политбюро были расстреляны, до Троцкого добрались только в 1940 году.

40

Сталинч говорил: «Диктатура большевистской партии становится возможной только в результате большой войны. Мы сделаем свой выбор, и он ясен. Мы должны принять немецкое предложение и вежливо отослать обратно англо-французскую миссию. Первым преимуществом, которое мы извлечем, будет уничтожение Польши до самых подступов к Варшаве, включая украинскую Галицию.

Германия предоставляет нам полную свободу действий в прибалтийских странах и не возражает по поводу возвращения Бессарабии СССР. Она готова уступить нам в качестве зоны влияния Румынию, Болгарию и Венгрию. Товарищи! В интересах СССР — Родины трудящихся, чтобы война разразилась между рейхом и капиталистическим англо-французским блоком. Нужно сделать все, чтобы эта война длилась как можно дольше в целях изнурения двух сторон. Именно по этой причине мы должны согласиться на заключение пакта, предложенного Германией, и работать над тем, чтобы эта война, объявленная однажды, продлилась максимальное количество времени. Надо будет усилить пропагандистскую работу в воюющих странах для того, чтобы быть готовыми к тому времени, когда война закончится… http://www.gumer.info/bibliotek_Buks/History/Article/stal_rech39.php