Смертоносный цветок

Оксана Ризнич, 2015

Первая книга авторской серии «Чёрный остров». В XII веке в руки Томоэ, соратницы погибшего в бою сёгуна Мацумото, попадают айнские артефакты – три книги, по преданию написанные айнскими божествами ещё до времен, когда народ айну сошёл с небес на землю. Следы этой истории ведут в наше время на остров Кунашир – предмет территориальных претензий Японии. Группа туристов прибывает на остров. В течение недели погибают трое из прибывших, перед смертью каждый видел женщину в кимоно. Видение это или реальность? Были туристы убиты или, по стечению обстоятельств, скончались от естественных причин?

Часть 1

Мой приют одинокий^[1]

По воле недобрых сил мой господин, сэйи-тайсёгун^[2] Мацумото но Итиро, отнял у диких эдзо^[3], звавших себя словом «айну», их священные книги (тому способствовали и сами эдзо, коих много набрал он в свою армию). Книги писались ещё до времен, когда народ айну сошёл с небес на землю и разделился на эмиси — воинов и земледельцев и кувэй^[4] — охотников и мореплавателей. Позже с юга пришли «дети солнца», объединились в государство Яматай, а «сошедших с небес», не желавших подчиниться яматайцам, стали звать варварами. Но злые языки говорят, что и основателем империи Яматай на самом деле был айну — принц Пикопоподэми. Должно быть, поэтому принц, хоть и придавал значение священным текстам, всё же не прельстился ими, и книги оставались у айнских старейшин, пока не проведал о том великий сёгун.

Итиро хотел овладеть древними знаниями для укрепления своей власти, но священные книги не помогли ему уберечься от интриг двоюродного брата Дзиро. Зависть Дзиро стала причиной междуусобной войны, и после нескольких сражений враги принудили Итиро прятаться в роще, что неподалёку от реки Фурукава. Всего трое оставалось нас, верных преследуемому сёгуну, и, понимая безнадёжность положения, господин гнал меня прочь: «Ты — женщина, так беги! А то люди будут смеяться, что Итиро в предсмертный час прятался за женскую спину!»

В обиде я поскакала врагам навстречу: пусть никто не упрекнёт моего господина и его вассалов в трусости! И слетело с плеч немало голов, прежде чем рука моя, качнув повод, направила коня прочь от поля битвы^[5].

Зимний ветер понёсся вдогонку, цеплялся, причитая, за кожу доспехов, надрывным свистом полз под шлем ближе к уху, но так и не заставил меня обернуться. Не видела я, как упало на землю тело моего господина, но донёс безжалостно ветер последний шёпот, слетевший с губ его: «Беги, Томоэ-годзэн…»

Обнаружив после смерти Итиро священные книги, брат его Дзиро возомнил, что может стать равным императору, воплощающему бога на земле, или даже самим богом. Угрожая применить тайные знания, будто бы уже открытые им в священных книгах, он потребовал у императора титул сёгуна и, получив желаемое, в скором времени начал почти единолично править всей страной. Но вскоре, как говаривали, что-то нашло на Дзиро: он отказался от титула и, построив в горах хижину, удалился в неё, взяв с собой и эдзоские фолианты.

Весенним вечером Дзиро сидел подле зажжённого светильника, листая первую из таинственных книг. Бывший сёгун посматривал в окно, сквозь которое проникал тонкий, как предчувствие, аромат цветущих деревьев. И подчиняясь разлитому в воздухе ожиданию, произнёс Дзиро: «Приди же скорей в мой приют одинокий! Сливы в полном цвету. Ради такого случая и чужой навестил бы…»^[6]

Тогда я отодвинула сёдзи^[7] и вошла.

Дзиро схватился за меч, но не успел и двинуться в мою сторону, как его голова покатилась по полу. Так я отомстила за своего господина, а книги попали ко мне.

Долгой была после этого моя дорога — я ехала в земли Эдзочи^[8]. Никто не будет искать Томоэ-годзэн среди эмиси и кувэй. Никто вообще не будет меня искать: я слышала на рынке, как люди судачили о битве на берегах Фурукавы и о том, что наши с Итиро головы стали украшением для пик самураев из клана Миура. Но убийцу Дзиро искать будут.

Без приключений я добралась до самого севера Эдзочи, где в долине Сяри, густо поросшей тростником, жили эмиси. Не желая показываться даже этим диким людям, я обошла их котан^[9] и двинулась в горы. Скоро мне подвернулась вросшая в землю хижина, похожая на ту, в которой окончилась жизнь вероломного Дзиро. Воспоминание об этом событии не грело мне сердце исполненной местью, а пробуждало в нём только печаль о моём любимом господине, но выбирать не приходилось. Мой лук оставался со мной, и меч тоже — я носила его спрятанным в складках одежды так, что ни одна душа не могла заметить, но при необходимости я бы выхватила его немедля и покончила с противником. Лес вокруг хижины изобиловал дичью, и первое время только охота была для меня источником пищи. Миновали два полнолуния, прежде чем я решилась спуститься в Сяри. Там нашла старика, который за скромную плату согласился тайно приносить в мою хижину рыбу и рис.

Не было смысла читать первую книгу — ту, что успел открыть Дзиро. Эта книга не спасла его от смерти, вот почему я сразу принялась за вторую. Священная книга сопротивлялась, и я не замечала течения времени, стремясь разгадать тайнопись прародителей айну. Не один старик поменялся из тех, что носили мне рыбу. Не одно одеяние из тех, в которые я облачалась, превратилось в тряпьё. Деревня в предгорье то становилась совсем безлюдной, то разрасталась до размеров небольшого города, то делилась на несколько селений. Как-то мне пришлось нанять мальчика — сына одинокой бедной женщины. Он долго служил мне. Его голос постепенно менялся, из звонкого детского превращаясь сначала в ломкий голос подростка, потом — в сильный голос взрослого мужчины, но я не обращала на это никакого внимания и никогда не смотрела ему в лицо — так была поглощена разбором рукописи, где каждый знак мне давался с огромным трудом. Мальчик стучал в дверь, называл своё имя, я разрешала ему войти и поставить корзину в раз и навсегда указанном месте.

Однажды он, как обычно, постучал и окликнул меня. Голос его показался слишком хриплым и как будто больным. Тогда я сочла необходимым узнать, что с ним — мне не нужны были хвори, которые мальчик мог принести из деревни.

Седой сгорбленный старик глядел на меня выцветшими глазами.

— Кто ты?

— Я Хагука, госпожа, тот, который уже много лет приносит вам еду.

— Но ты старик, а я нанимала мальчика…

Хагука вздохнул, его сандалии прошаркали по полу, и корзина с едой водрузилась на привычное место.

— Да, госпожа, я состарился и скоро умру. Поскольку жизнь моя почти прошла и мне уже ничего не приходится бояться, скажите: почему вы не стареете? Почти всю мою жизнь я прихожу сюда и вижу вас такой, какой вы были в тот самый первый день, когда мы встретились.

— И что же ты думаешь обо всем этом, Хагука? — спросила я его.

— Думаю, что вы — оборотень, — ответил Хагука и опустил глаза. Всё-таки ему было страшно.

— Я скажу тебе моё имя, старик. Но поклянись, что ни одна душа не узнает о моей тайне.

Хагука поклялся, и я открыла ему правду о моём происхождении. Когда я рассказывала о событиях, произошедших подле Фурукавы, слёзы невольно навернулись мне на глаза. Окончив рассказ, я велела ему уходить и молчать об услышанном.

После разговора со стариком я задумалась: правда ли бег времени не коснулся меня? Найдя в лесу стоячую воду, скопившуюся после дождя в небольшой впадине, я склонилась над ней. Отражение в воде было таким же молодым, как в тот день, когда я впервые осознала свою женскую привлекательность. Чтобы сосчитать годы, проведённые в лесной хижине, я долго записывала имена тех, кто носил мне пищу, и путём утомительных подсчётов пришла к выводу, что минуло более пяти веков.

Старик не сдержал слова, и в окрестных селениях пошли разговоры, что в горах живет кицунэ^[10]. Меня это не беспокоило, потому что корзины с едой неизменно появлялись в положенный срок. К тому времени я разобрала почти все знаки в книге.

Моя хижина была уже в столь плачевном состоянии, что дождь местами беспрепятственно проникал сквозь крышу. Однажды я открыла двери, чтобы сквозняк высушил воду, скопившуюся на полу, и задержалась посмотреть, как лепестки осыпаются с дикой сливы прямо к порогу. Откуда-то прилетела трясогузка^[11] и пробежала по камням прямо передо мной. Сладко заныло сердце, предчувствуя перемены.

Но весна прошла без значительных событий, за ней — лето, и осень тоже пролетела, как будто не было. Наступила зима.

В одну из ночей, когда метель разыгралась особенно сильно и ветхие стены моей хижины сотрясались от ветра так, что казалось — вот-вот обрушатся, шум послышался мне снаружи. Открыв дверь, я увидела лежащего в сугробе человека. Он совсем замёрз, даже снег на лице не таял. Его правая рука протянулась вперёд в стремлении нащупать порог, и пальцы чуть шевельнулись, когда я его окликнула. Что было делать? Я втащила его в дом.

Заблудившийся путник был молод и красив. Сердце моё, которое вот уже несколько столетий билось спокойно и твёрдо, дрогнуло. Три дня он горел в лихорадке, а я шептала над ним все известные мне молитвы. Наконец он открыл глаза.

Когда Хагука добрался до моей хижины сквозь снега, я распорядилась впредь приносить вдвое больше еды, а ещё мне понадобилось сакэ: ничто так не спасает от простуды, как этот напиток, подогретый и выпитый на ночь.

Путник шёл на поправку быстро, и скоро я уже знала его имя — Саито. Он по сто раз на дню благодарил меня за спасение, а когда я сказала, что не стоит это благодарности, стал осыпать меня комплиментами и расточать похвалы моей красоте. Долгое одиночество, должно быть, упало повязкой безумия мне на глаза. Я радовалась каждому слову Саито, и сердце моё пело, будто жаворонок, поднявшийся в небо над песком побережья. Довольно быстро от жарких слов Саито перешёл к не менее горячим ласкам. Когда он брал меня за руки, казалось, что само солнце спустилось с неба в мои ладони и греет их, а когда он обнимал меня, я даже забывала дышать.

Безмятежно и беззаботно мы предавались любви несколько недель. Но время шло, снег выпадал всё реже, и с появлением первых ручьёв Саито стал проситься домой.

— Почему тебе непременно надо уйти? — спрашивала я его снова и снова.

И он нашёл ответ, возразить на который было нечем:

— Мои родственники, должно быть, считают меня погибшим, я должен обрадовать их тем, что жив.

В ту ночь я совсем не спала, да и можно ли уснуть, когда любимый решил оставить меня?! До самого рассвета я всматривалась в черты дорогого лица, как будто хотела впечатать их в память. Когда ресницы его затрепетали, а тело утратило неподвижность глубокого сна, я опустила голову на подушку и притворилась спящей. Глаза мои были прикрыты, дыхание — притворно спокойным, в мыслях же я готовилась к минуте прощания. Но Саито, собравшись украдкой, выскользнул за дверь, и наступила тишина. Спешно я выбежала вслед, но он уже скрылся за деревьями.

Долго я тосковала о любимом и ждала его возвращения. Но уже и лето подошло к концу, а Саито всё не возвращался.

От тоски я как-то даже разговорилась с Хагукой. Пряча глаза, старик рассказал, о чём говорят на рыбном рынке. Будто бы некий человек по имени Саито был заморочен кицунэ и пропал на всю зиму. Долгое время родные ничего не знали о нём и уже отчаялись увидеть его живым. Случайно Саито сбежал от кицунэ, когда та спала, но долго ещё был не в себе. Теперь Саито везде похваляется, как ему удалось провести оборотня. Также рассказал мне Хагука, что будто бы Саито собирается жениться на самой красивой девушке из самой богатой семьи в округе. А ещё рассказал Хагука, будто бы люди, сочувствующие Саито, с которым приключилась такая печальная история, собираются пойти в горы и убить кицунэ.

Пока Хагука не ушёл, я хранила молчание и лицо моё было непроницаемым. Но после…

Будто ветер снёс с лица земли старую лесную хижину.

Несколько женщин плавно двигаются вокруг красавицы Нацуми Такихиро. Вот уже несколько часов её одевают и причёсывают. Напудренное лицо девушки становится белее цвета свадебного кимоно, и цунокакуси^[12] торжественно повязывают ей вокруг головы.

Нацуми три ночи «тайком» впускала Саито к себе в комнату, и сегодня он наконец вышел к её родным с деланно виноватым видом. Родственники, будто случайно пришедшие к ним завтракать, сурово хмурили брови и сокрушённо кивали: что ж, раз уж так вышло, ничего не поделаешь, придётся обмениваться поясами^[13]. И впрямь могло показаться со стороны, что они не участвовали в переговорах о заключении брака, выгодного обоим кланам.

И вот жених за перегородкой кормит хитро поглядывающую родню принесённой ещё с вечера снедью, в который уже раз переливается через край чашек сакэ, и речь гостей становится всё громче и бессвязней. Все это время Нацуми готовится покинуть родительский кров. Наконец хакосэко^[14] вталкивают с правой стороны под оби^[15], и Нацуми предстаёт перед женихом. Молодые символически меняются поясами, родственники, шумя и радуясь, провожают их до повозки, и супружеская чета отправляется в дом семьи Саито.

Там вокруг Нацуми вновь начинается суета: надо сменить свадебное кимоно на простое и накормить с утра не евшую невесту. Саито, уставшего от обязанностей жениха и мужа, отправляют в сад.

В саду неподвижный воздух глушит звуки, лишь в кронах деревьев едва трогает листья слабеющий ветер. В тягучем покое, залитом послеполуденным солнцем, голоса, пробившись сквозь бумажные стены, кажутся резкими криками чаек.

— Зачем ты оставил меня, Саито? — доносятся вдруг слова, сказанные так тихо, что молодожён решил, будто ему послышалось. Однако беспокойство закрадывается в душу, потому что Саито узнал голос. Но та, что могла произнести слова упрёка, должна быть сейчас далеко. Подумав так, самурай устыдился своего страха и решил обойти вокруг дома, чтобы убедиться, что и впрямь здесь никого нет.

Он прошёл между рядами деревьев гингко, сыплющих под ноги солнечно-жёлтые листья; песчаная дорожка пересекала аллею, маня к пруду, и ноги сами свернули на неё. Старая черепаха, заслышав шаги, высунула нос из воды в ожидании крошек, да так и не дождавшись, поплыла к ближайшей кормушке. У самого берега медленно шевелили плавниками толстые карпы. Саито отвёл рукой свисающие до земли ветви ивы и увидел спину юной жены: Нацуми, склонившись низко к воде, с ладони кормила карпов. Смутная тревога охватила Саито при виде белого кимоно, на котором танцевали вышитые золотыми нитями журавли, и он протянул руку, желая коснуться плеча Нацуми.

— Как мог ты оставить меня? — услышал он вновь, и я повернулась к нему лицом.

Вздрогнул молодой самурай, и краска стыда и гнева залила его щёки.

— Кицунэ?! Как ты посмела прийти сюда?!

— Я так любила тебя, Саито, — тихо сказала я, глядя изменнику прямо в глаза.

— Э… — протянул он, не зная, что ответить. — Я должен был…

— Мне так жаль, Саито, так жаль… Мы могли бы быть счастливы вместе. Я ждала тебя, но ты не вернулся.

От неожиданности и удивления Саито не мог двинуться с места. Я обняла его в последний раз, а когда отпустила, безжизненное тело мешком свалилось на траву с перерезанным горлом.

— Я не кицунэ! — крикнула я мертвецу, и он уже не мог поспорить со мной.

Сев на траву, я подтащила к себе Саито, положив его головой на свои колени. Долго смотрела я на бывшего возлюбленного, не замечая, что моё кимоно насквозь пропитывается кровью.

Лёгкий вскрик раздался позади, и я вмиг вспомнила о том, что Саито вполне заслужил свою смерть.

— Бедная Нацуми… Где твой хакосэко со спрятанным в нем кайкэном^[16]? Сейчас он был бы кстати.

Но вмиг ставшая вдовой соперница с испугом смотрела на тело Саито и, кажется, даже не замечала моего присутствия…

Нацуми нашли лежащей в глубоком обмороке неподалёку от Саито. Её домашнее одеяние было сплошь засыпано тёмными, как свернувшаяся кровь, кленовыми листьями.

За мной устроили охоту. Клан Такихиро назначил большое вознаграждение тому, кто принесёт мою голову.

Дважды попав в засаду и с трудом отбившись от охотников за оборотнями, я решила, что пора убраться отсюда куда подальше. И мне пришла мысль о тех островах к северу от Эдзочи, куда уходили от самураев племена кувэй.

По счастью, перевал Сиретоко ещё не засыпал глубокий снег. Перебравшись через горы, я купила лодку у старого рыбака в прибрежном селении и отправилась через пролив — там, на горизонте, виднелась земля айну, ещё не покорённых кланом Мацумаэ и не знавших ни правды о Томоэ-годзэн, ни сплетен о кицунэ Томоэ.

Северный остров оказался мрачным и необжитым, но я почувствовала себя в безопасности. В горах Сиретоко заморозки ранние, а на новом месте осень радовала тёплыми ночами. Непуганые зайцы легко попадали в петли, а в мелкие реки стадами шёл лосось, и рыбину можно было без труда выхватить из воды рукой.

Я не решалась выходить к людям, населявшим остров, и жила одна, наблюдая за ними исподтишка. Дикари, звавшие себя словом «куру»^[17], почти не строили настоящих домов — чаще землянки, крытые тростником. Они жили маленькой дружной общиной, охотились, били морского зверя, коптили рыбу. Их лохматые мужчины, чьи лица заросли нечёсаными бородами, были отчаянными и сильными, — охота на лесного и морского зверя занимала большую часть их дня. Женщины коптили рыбу, собирали съедобные травы, плели циновки и нянчили детей. Взрослые дикарки украшали лица татуировками вокруг губ, отчего безобразная улыбка растягивалась до самых ушей.

Скоро я уподобилась диким эдзо: остриженные до плеч волосы свободно висели, как у их женщин, а домом мне служила землянка, будто и впрямь я была лисой.

Когда сосульки повисли на южной стороне высокой ёлки, боги дали мне дочь — плод умершей любви.

Что мне было делать с этим ребёнком? Ночью я положила её в корзину и отнесла в ближайший котан айну. Там, у жилища старейшины, моя ноша и осталась. Последний раз посмотрела я на дитя, чертами лица напоминавшее Саито, и ушла. Снежные хлопья, будто холодные бабочки, слетались в корзину из глубин чёрного неба. Детский крик раздался в ночи, откинулся полог землянки, и куру забрали себе мою дочь.

Примечания

1

В некоторых заголовках перефразированные строки Сайгё (яп. поэт XII в.). (Здесь и далее примечания автора.)

2

«Карающий варваров великий генерал» (яп.).

3

Эдзо — «креветковые варвары», «волосатые люди» — так японцы называли айну, позднее так стал именоваться остров Хоккайдо.

4

«Эмиси» и «кувэй» — слова, которыми часто именуют протоайнские племена. На самом деле эти слова прямого отношения к айнам не имеют: «эмиси» — так предки нынешних японцев называли всех людей, независимо от того, к какой народности они относились, а «кувэй» — искаженное китайское «квэ» или «кувэ», что тоже в сущности значит «люди»: так древние китайцы называли японцев и прочих некитайцев (со слов доктора археологии, профессора Усиро Хироси). Поэтому автор позволяет себе очень вольно обращаться с этими наименованиями.

5

В японской истории бесчисленное количество женщин вынуждено было браться за оружие. Память о некоторых онна-бугэйся (женщина-воин) осталась в веках. Помимо того что славились красотой, они были искусными лучницами, а в бою на мечах, по свидетельствам японских хроник, могли противостоять сотне воинов. Они готовы были биться даже с демоном или богом, укрощали необъезженных лошадей, невредимыми спускались с крутых горных откосов. Экипированные отличной бронёй, вооружённые тяжёлым мечом и мощным луком, они совершали множество доблестных деяний.

6

Сайгё.

7

Перегородка, раздвижная дверь (яп.).

8

«Родина айнов», Хоккайдо (яп.).

9

Селение (айнск.).

10

В японской мифологии — лиса-оборотень, может превращаться в людей (как в мужчин, так и в женщин), наводить морок и создавать иллюзии, неотличимые от реальности, может входить в сны. Подчиняет себе людей, заставляя их поступать так, как заблагорассудится кицунэ. Часто изображается соблазнительницей, доводящей мужчин до смерти. Иногда считается, что кицунэ питается жизненной или духовной силой людей.

11

Трясогузка у айнов — покровительница влюблённых.

12

В японском традиционном костюме — головной убор невесты, косынка белого цвета на красной подкладке, которую в виде шапочки повязывают поверх традиционной причёски.

13

Средневековая церемония вступления в брак в Японии была довольно простой и не включала в себя ни обмена подарками, ни дорогих одеяний, ни хождений в храм.

14

Маленькая сумочка-кошелёк, которых у невесты может быть несколько, в них при ней может оказаться кинжал и даже яд (яп.).

15

Широкий пояс (яп.).

16

Небольшой кинжал (яп.).

17

Люди (айнск.).