Тонкий лед

Оксана Кольцова, 2023

Альвдис живет в северном фьорде, растит свой лекарский дар и с грустью думает о том, что дочери вождя предназначена лишь одна участь – стать женой богатого соседа. Мейнард – христианский монах, который предпочел отказаться от всех волшебных даров своего Бога, а в результате стал рабом северян. Нет более непохожих, чем эти двое, их миры и таланты разнятся настолько сильно, что кажется – вместе им не быть. Но, возможно, боги еще только начали свою игру с ними. И чем закончится эта игра, остается лишь гадать.

ГЛАВА 3

Земля под копытами лошадей чавкала, словно обжора за богато накрытым столом; дождь шел третий день, вызывая радость у крестьян и ненависть у воинов. Те, кто не мог позволить себе хорошее оружие, сейчас пребывали в чрезвычайном раздражении: от сырости плохой металл быстро ржавеет, портится, а меч воина — это его жизнь.

— Чтоб они сдохли, проклятые Богом собаки, — выругался кто-то рядом, и Мейнард повернул голову, но не узнал говорившего, не увидел лица под капюшоном. — Они, знай, бунтуют, а нам тащиться по бездорожью в ночь…

— Кто же тебя заставлял? — улыбнулся Мейнард одними губами, вспомнив внезапно, кто едет рядом.

— Ты и заставил! Как я откажусь?

— Все верно; так зачем же ты теперь говоришь, будто я неправ, если было тебе велено ехать?

Даже не глядя на собеседника, Мейнард знал, что тот скривился.

— Все-то ты слова плетешь! Если такой искусник, заговорил бы дождь…

— Но-но, — оборвал Мейнард собеседника. — Ты держи язык за зубами и не телепай им, когда не надо. И когда надо, тоже помалкивай. Слыхал, небось, поговорку: слово — серебряная монета, молчание — золотая?

— Так ты скоро станешь богатейшим человеком на земле, — засмеялся попутчик, кутаясь в плащ, и досадливо отряхнул его полы. — Бесполезно, все равно мокрый… Нам бы привал устроить, люди хотят есть.

Мейнард обернулся, чтобы посмотреть на тех, о ком говорил человек рядом, но дождливое марево заслоняло все. В нем маршировали только тени — и вдруг показалось, что это тени мертвых, скелеты, на которых не осталось даже клочков почерневшей плоти, и эта бесшумная армия движется за ним в бой…

Альвдис отерла лицо бредившего человека и отошла, чтобы прополоскать тряпку в воде, пахнувшей луком. Луком пропах весь бывший дом Бьёрга, и за несколько дней, почти непрерывно проведенных тут, Альвдис замечала это, только когда выходила на улицу и потом возвращалась снова.

Как и предсказывала Халлотта, большинство привезенных Бейниром рабов не пережило и двух дней. Никого это не удивило.

— Боги берут свою дань, — говорили в деревне, — эти люди больны и не могут выздороветь, так как они обидели богов.

Воины, ходившие в поход с вождем, рассказали подробно, что случилось. Альвдис слышала эти рассказы и от дружинников, и, конечно же, от отца, который поделился с семьей. Тейт слушал, раскрыв рот, Далла явно гордилась супругом, а Альвдис в который раз восхищалась Бейниром, умевшим принимать решения. Он знал, чем рискует, беря на борт пленников и заставляя их грести, но решился на это, чтобы вернуть выживших домой.

— Я ведаю, что оскорбил богов, так как руки грязных людей коснулись весел «дракона», — вздохнул отец, когда поведал об этом. Никому, кроме жителей севера, не позволялось садиться на скамьи гребцов боевого корабля — это считалось неслыханным оскорблением. — Потому тех, кто все-таки греб, я отдал волнам еще до того, как мы вошли во фьорд. Выбросил их за борт, и они утонули, как и следовало. Может, это послужит оправданием перед богами.

Но на всякий случай в священной роще были принесены жертвы. Христиан это не спасло, да их это и не касалось, только тех, кто возвратился. Лежавшие сейчас в доме Бьёрга к веслам не притрагивались, ибо провели весь путь в трюме. Удивительно, что дожили, однако люди иногда бывают невероятно живучи.

Сейчас их осталось пятеро. Двое, довольно молодые монахи, уже немного оправились от странствия; на них не было ни единой раны, однако оба плохо перенесли морское путешествие. Сейчас они приходили в себя, могли сами садиться, обращались к женщинам на своем непонятном наречии и, конечно же, молились. За ними присматривали, однако особого внимания не уделяли. Пришел Сайф и побеседовал с ними, объяснив, какая их ждет судьба; монахи не выглядели слишком огорченными, скорее, смирившимися со своей участью. Бейнир велел хорошо кормить рабов, и им даже мясо давали. Этими двумя занималась юная девушка из дома на краю деревни, чьи легкие руки порхали, словно бабочки. Халлотта говорила, из нее тоже вырастет хорошая целительница, а Халлотта в том толк знала.

Третий монах шел на поправку, однако ему в битве досталось — раны были неглубоки и каким-то чудом не загноились в пути, и женщины промыли и зашили их. Этот третий все время молчал, отворачивался, когда ему давали еду и питье, и смотрел презрительно. Такой сразу не покорится неизбежному, он даже с Сайфом не стал говорить, прошипев ему что-то. Сайф лишь плечами пожал, ему подобное было не в диковинку, столько он путешествовал и такой у него был легкий характер. Через несколько дней оголодавший монах все-таки начал есть, однако смотрел по-прежнему, словно пойманный в яму волк.

Четвертый медленно умирал. От чего именно — не могла точно сказать ни одна из лекарок, однако Халлотта утверждала, что у него слишком много жидкости внутри. Этот четвертый дышал с хрипом и бульканьем, в горле у него клокотало, словно в котле. Его молодое остроносое лицо вызывало сочувствие у Альвдис. Почему-то ей было жалко, что он умрет; остальных не очень, а вот этого жалко. Кто-то из мужчин, заглядывавших сюда, чтобы принести дров или перетащить скамью, заметил:

— Надо убить его, чтобы он не мучился, — но Халлотта не дала. Если пока не умер, сказала она, так, может, выкарабкается. Всякое случалось. А вождь сказал — лечить их, но не отправлять раньше времени в царство Хель. Халлотта и Альвдис потратили на него немного дара, и казалось, это на время помогло, а потом монах снова забулькал. В этом особенность данного свыше волшебства: если уж боги не хотят, чтоб человек выздоровел, никакой дар не поможет. Альвдис уже сталкивалась с этим и сейчас не слишком удивилась.

Больше всего Альвдис занимал пятый монах, самый старый из всех. Сколько ему лет, она не могла бы сказать, но больше, чем ей, примерно вдвое — так это точно. Он был тем самым, буйным, которого привязали к лавке и теперь не особо торопились отвязывать. Ему постоянно что-то мерещилось, он метался в бреду и бормотал неведомое. Иногда, правда, надолго затихал и лежал неподвижно, только двигались глаза под закрытыми веками. На нем обнаружилось несколько ран, и одна из них загноилась. Женщины напоили монаха отваром лука с другими травами, Альвдис понюхала раны и нашла, что они неглубоки: если бы они оказались глубокими, то луковый запах почувствовался бы оттуда. И верно, после того, как их смазали травяным бальзамом, порезы стали быстро затягиваться, а вот больной не очнулся ни разу. И, самое странное, дар на него не действовал. Словно стена вставала перед Альвдис, когда она пыталась пробиться к золотой искре, что есть у каждого человека внутри — от нее зависит и жизнь его, и смерть, и здоровье. Халлотта тоже пробовала, однако отступала в удивлении.

— Может, он заколдован, — предположила Бирта, до ужаса боявшаяся всякого черного колдовства. Вечерами, когда у очага собирались детишки и старухи рассказывали им истории о вёльвах (Лапландские колдуны, их волшебство считается самым опасным — Прим. автора) Бирта и близко опасалась подходить. Словно темным колдовством можно заразиться через детские байки! — Надо позвать Греттира, пусть он пошепчет.

Греттиром звали человека из соседней долины, колдуна и шамана. Старый флаамский ведун умер пару лет назад, и нового пока не было.

— Может, и так, а может, и нет, — сказала Халлотта, наклоняясь над бредившим монахом и касаясь его покрытого испариной лба. — Сдается мне, он не черным колдовством пахнет, а обычной болезнью. Так заболел, что и внутрь его не заглянуть.

— Тебе виднее, — вздыхала Бирта, которая не любила спорить. Беспокойный больной ей не нравился, и в итоге ухаживать за ним стала Альвдис.

Она уже не раз лечила воинов и потому спокойно прикасалась к мужскому телу. Монах оказался худым, но жилистым, и даже в беспамятстве оставался сильным, иначе веревки не потребовались бы. Его темные волосы, отросшие ниже плеч, были свалявшимися и грязными, пока Альвдис не вымыла их. Иногда он приоткрывал глаза, мутные, серовато-зеленые, смотрел на окружающих и не видел их. Тело его было покрыто шрамами, что означало: монахом этот человек был не всегда, или же у него выдалась очень тяжелая жизнь. Но Альвдис знала, как выглядят отметины от побоев и как — от мечей, и побоями тут явно не пахло. Лицо монаха шрамами, как ни странно, почти не оказалось затронуто, лишь один давний рубец проступал на подбородке.

Когда рабов доставили, у них всех отросли бороды; женщины помогли больным подрезать или полностью сбрить их, однако затем оставили отрастать снова. Не стоило давать новоявленным рабам в руки оружие. И хотя это монахи, а монахи, по словам тех, кто отправлялся в походы, вред людям причинять не могут — не одобряет их бог, — лекарки все равно не желали рисковать. Пусть уж лучше так пока. Когда эти люди выздоровеют, Сайф поговорит с ними, все объяснит вновь, и тогда можно будет не опасаться их опрометчивых поступков. К счастью, христианский бог и самоубийство не одобрял. Очень удобно пленять христиан, говаривал Бейнир.

Отец в эти дни ходил все еще хмурый, но вскоре повседневные заботы увлекли его и забрали все его время. Наступала осень, звонкая и ясная в этом году, и Альвдис жалела, что большинство ярких дней должна проводить в приземистом доме, среди запаха лука и больной плоти. Но если норны пока не оборвали нити этих жизней, значит, судьба пленников не окончена.

Четвертый монах умер, а трое стали достаточно здоровыми, чтобы обживаться на новом месте и приступать к работе. Сайф пришел за ними и увел их в дом, где жили рабы, заодно осыпав Альвдис шуточками, словно падающими листьями. Ей нравился Сайф: он не унывал никогда, а свое рабское положение воспринимал скорее как дар судьбы, чем наказание, что было близко к тому, как смотрели на мир северяне.

Теперь в доме Бьёрга, оставленном пока лекаркам, был только один пациент — тот самый буйный монах, чьего имени так и не удалось выяснить. Те, кто выздоровел, отказались его назвать, хотя свои сказали. Они вообще были немногословны и старались не общаться с северянами без нужды, как будто соприкосновение могло сделать их больными. Кстати, опасения Халлотты не оправдались: никакой заразы пленные не принесли.

— Можно переправить его в лекарский дом, — предложила Альвдис насчет пленника. Для врачевания обычно использовалось отдельное строение неподалеку от овчарни Бейнира. Там и огонь было удобнее разводить, и просторнее, но там лечили обычно свободных людей, а не рабов.

Халлотта покачала головой.

— К чему? Чтобы он там помирал и распугивал всех стонами? Все равно толку не будет.

— Он же не умер до сих пор.

— Да, но сколько он так проживет?

— Жар у него спал. — Альвдис положила ладонь на покрытый капельками пота лоб пленника. — Может быть…

— Если ты хочешь тянуть его жизнь, девочка, тогда занимайся этим сама, — махнула рукой Халлотта. — Мне есть чем заняться еще.

— Хорошо, — согласилась Альвдис.

Она ничего не знала об этом человеке, ничего ему не была должна и ничем обязана, однако, как и в случаях с остальными, чувствовала смутное беспокойство, жажду поспорить со смертью. Может, это непременное свойство людей, кто занимается врачеванием?

Смерть приходит, забирая тех, кого ей хочется забрать. Только вот Альвдис знала, что иногда боги не против поиграть или же посмотреть, из чего срублен человек, чего он желает и так ли сильно он жаждет жизни, как стремился показать раньше. Или, если сам он никак не отвечает за это, остаются те, кто рядом. Альвдис проводила у ложа больного долгие часы, поила его, хотя он норовил все расплескать, и отирала пот, говорила ему что-то мягким голосом, словно раненому оленю. Ей казалось, что при звуках ее голоса монах становится спокойнее, притихает. Она роняла с пальцев золотистые искры дара, и те исчезали в глухой тьме, окружавшей душу монаха. Но вдруг да попадали, куда нужно?

Однажды утром, когда Альвдис подметала пол, тщательно сгребая к порогу грязную солому, бормотание монаха стало стихать и в конце концов прекратилось совсем. Альвдис, так привыкшая к этим звукам за все дни, проведенные в доме Бьёрга, даже не сразу поняла, что не так. А когда сообразила, кинулась к больному, опасаясь, что он умер. Но нет: он просто спал, наконец-то спал и дышал глубоко и ровно, видения оставили его. Альвдис не решилась его будить: зачастую сон — самый лучший лекарь. Она провела в доме весь день, даже забыла о еде, все ждала — вдруг ее подопечный проснется. И когда это произошло, тоже не сразу поверила.

Он открыл глаза, не затуманенные безумием, и Альвдис, сидевшая на стуле рядом с лавкой, чуть подалась вперед. Монах повернул голову, шевельнул плечами, дернулись привязанные руки. Потрескавшиеся губы двинулись, и Альвдис поспешно поднесла к ним плошку с прохладной водой. Мужчина выпил, давясь, и, отстранившись, сказал что-то, чего Альвдис не поняла. Она покачала головой.

— Я не знаю твоего языка.

— Но я твой знаю, — вдруг произнес он на норвежском, и девушка от неожиданности едва не уронила пустую плошку.

— Ты говоришь по-нашему?

— Да. Почему я привязан?

— Тебя одолевали видения, и ты был опасен.

— Тогда все верно. Теперь ты можешь… сделать иначе? — Видимо, он забыл, как сказать по-другому, но Альвдис поняла.

— Отвязать тебя?

— Да. Отвязать.

Она засомневалась ненадолго, и, видимо, эти сомнения отразились на ее лице, потому что монах сказал:

— Я не сделаю тебе плохого, не бойся.

Несколько фраз почти лишили его сил, Альвдис видела, и потому рассудила, что теперь можно его отвязать. Она хотела распутать веревку, но та пропиталась водой и не желала поддаваться; тогда Альвдис взяла нож и разрезала путы. Конечно, Халлотта не похвалит, не стоит вот так переводить веревки, придется сплести новую взамен. Мужчина попытался присесть, однако был слишком слаб — на смену бредовой одержимости пришла страшная, болезненная усталость.

— Тебе нужно спать, — сказала ему Альвдис, — спать много. — Она старалась говорить медленнее и выбирать простые слова, чтобы монах ее понимал. — Теперь ты сможешь есть, я сварю тебе суп.

— Где я? — Он оставил попытки приподняться и теперь просто лежал, тяжело дыша и не спуская взгляда с Альвдис.

— Ты в поселении Флаам в Аурланде.

— В северных землях?

— Да.

Монах слабо усмехнулся.

— Значит, я в плену?

— Тебя захватили во время битвы, как и остальных. — Альвдис снова коснулась его лба. — Не нужно говорить так много. Сейчас я дам тебе отвар, и ты поспишь.

— Ты права, — ответил он после паузы, — все равно этого не изменишь… — Добавил еще что-то на своем языке и закрыл глаза. Когда Альвдис вернулась к нему с отваром, монах уже снова спал.

Халлотта, когда пришла некоторое время спустя, очень удивилась перемене в состоянии пленника.

— Ты, кажется, выпросила его жизнь у богинь судьбы, — улыбнулась старая лекарка, глядя на спящего. — Что же, если так, можно пока не перекладывать его на солому («Смерть на соломе» — так называлась смерть от старости или от болезни, ибо умершего, по обычаю, перекладывали на пол, на расстеленную там солому. — Прим. автора). Твой отец будет доволен, что ты сберегла ему жизнь еще одного раба.

Во второй раз монах проснулся следующим утром, и кроме Альвдис, в доме Бьёрга находилась Бирта. Она опасалась пленника, еще недавно буйствовавшего, а теперь подозрительно мирного. Но бред ушел и не вернется больше, Альвдис это точно знала, как будто кто-то шепнул ей на ухо. Она приготовила суп, и когда монах очнулся ото сна, в доме пахло похлебкой и свежей соломой, а открытая дверь впускала в обиталище болезни дивный прохладный воздух.

На сей раз сил у пленника оказалось больше, и он смог сесть, прислонившись к стене. Альвдис улыбнулась его настойчивости.

— Так, значит, это не сон был, — проговорил монах, разглядывая женщин (Бирта отступила на два шага). — Я и вправду в северных землях.

— Как тебя зовут? — спросила Альвдис. Отчего-то этот вопрос ее занимал.

— Я Мейнард. А ты?

— Я Альвдис, дочь Бейнира.

— Зачем ты говоришь ему? — испуганно сказала Бирта. — Зачем ему знать твое имя? Вдруг он черный колдун!

— Он все равно узнает. — Альвдис не верила, что христианский монах может быть темным колдуном. Судя по тому, что она в свое время узнала от старика-проповедника, иноземная церковь волшебство жаловала только светлое — то, что не противоречило учению Христа. И еще церковь признавала боевую магию, которой следовало пользоваться, разумеется, исключительно во славу Бога, отвоевывая для Него новые земли у тех, кто не верил в «истинное». Встречались, конечно, и темные колдуны, которых церковь называла еретиками и преследовала. Альвдис с ее даром не могла учуять тьму в пленнике, но почему-то верила, что ее нет. Иначе как бы он стал монахом?.. — Чем бояться, лучше налей ему супу, Бирта.

Женщина вспыхнула.

— Я не боюсь! А суп варила ты, тебе и наливать.

— Бирта! — прикрикнула Альвдис. Она была еще молода, и потому некоторые женщины старше нее иногда забывали, что стоит подчиняться дочери вождя. Прощалось такое лишь Халлотте.

Бирта поняла, что сказала лишнее, покорно наклонила голову и завозилась у котелка, а Альвдис снова повернулась к Мейнарду, наблюдавшему за женщинами. Он покачал головой.

— Я не хочу супа.

— Ты должен есть. — В таких вопросах Альвдис была непреклонна. — Я это знаю. И ты будешь есть.

— Ты приказываешь мне? — удивился он.

— Конечно, я тебе приказываю. Ты пленник и… раб в этой деревне.

Почему-то Альвдис не хотелось называть его рабом. Он вырвался в жизнь обратно, несмотря на то, что смерть почти забрала его, и это казалось ей не только собственной заслугой, но и его тоже. Он также казался ей отличным от всех остальных. Остальные, очнувшись и поняв, где находятся и почему, тут же принимались бормотать молитвы (так сказал Сайф), а этот — нет.

— Раб. — Он повторил это слово, подумал и кивнул. — Это могло случиться. Да.

— Откуда ты знаешь наш язык? — спросила Альвдис с любопытством. — Остальные не знают.

— Кто-то еще выжил? — спросил Мейнард резко, и Альвдис удивилась, услышав такой тон.

— Немногие. Море обошлось с ними сурово.

— Не только море. Ваши воины.

— И наши воины, — согласилась она с гордостью. — Ты после увидишь остальных, но сейчас ты должен поесть. Сможешь держать миску?

Бирта передала ей суп, налитый в глиняную плошку, и Альвдис осторожно опустила ее в руки пленника. Они не дрожали, и он уверенно поднес миску к губам.

— Ты сильный, — удовлетворенно сказала Альвдис. — Ты выживешь.