Белая роза

Огюст Маке, 2023

Средневековую Англию сотрясает война двух роз: Алой –Ланкастеров и Белой –Йорков. Сыновья Эдуарда IV Йорка убиты их дядей, Ричардом III. Однако убийцу ждет возмездие. Появляется новый претендент на английский престол – Тюдор–который в итоге и становится королем под именем Генриха VII. Йорки жаждут реванша, и спустя несколько лет появляется новый претендент на английский престол, выдающий себя за Ричарда Йоркского, младшего сына Эдуарда IV. Судьба реальной исторической фигуры, Перкина Уорбека, представлена в романе, как борьба за власть законного наследника престола. В результате получилась захватывающая романтическая история.Имя автора романа, Огюста Маке, неразрывно связано с именем великого Александра Дюма. Результатом их творческого союза стали такие романы, как «Три мушкетера», «Граф Монте-Кристо», «Королева Марго» и другие. Маке судился с Дюма за признание его соавтором, но проиграл все суды. Однако вопрос об авторстве Маке и поныне остается одной из загадок в истории литературы.

II

Крик молодого человека и последовавшая за ним суматоха разбудили всех спящих. Они сразу вскочили на ноги, полагая, что произошло какое-то чрезвычайное событие. Мгновенно прибежали оба его товарища, и было видно, что они страшно взволнованы. Старший из них, одетый в поношенный кафтан и нищенский плащ, поднял бесчувственное тело и несколько раз с отчаянием повторил:

— Бедный молодой хозяин… Что вы ему такое сказали?

С помощью своего более молодого компаньона, который, расталкивая любопытных, расчищал ему путь, он перенес больного на ложе из опавшей листвы, освежил ему лоб растопленным снегом и начал хлопотать над ним словно отец, ухаживающий за сыном.

После случившегося разговоры у костра прекратились. Громко произнесенные слова «Что вы ему такое сказали?» удивили и взволновали многих участников беседы. Первым, кто воспротивился столь странному обвинению, оказался торговец шерстью. Он со строгим, но доброжелательным видом приблизился к этой необычной троице.

— Чем болен этот молодой человек? — спросил он у обоих опекунов.

— Мой господин, — отвечал старший из них, — надо быть весьма ученым человеком, чтобы ответить на ваш вопрос.

— Это ваш хозяин?

— Да, господин. А вы, случаем, не врач?

— Я торговец шерстью, но я много повидал за свою жизнь раненых и больных. Я всегда беру с собой в путешествия один арабский бальзам, действенность которого я готов гарантировать.

— Нет такого бальзама, который способен излечить этого молодого человека, — ответил старый служитель, явно желая поскорее покончить с разговором, но стараясь при этом скрыть свое нетерпение. Очень уж его беспокоило то внимание, которое весь караван обращал на их большие дорожные сумки, а также на их восьмерых лакеев и два десятка мулов.

— Еще у меня имеется алепский эликсир, — не унимался торговец, демонстрируя готовность услужить. — Попробуйте его. До чего же бледен этот ваш молодой человек.

— Да, он и вправду очень бледный, — бормотали некоторые путешественники, подойдя поближе.

Старый служитель почувствовал, что наступил момент, когда необходимо что-нибудь сказать в ответ и удовлетворить тем самым всеобщее любопытство.

— Боже мой, господа, — обратился он к попутчикам, — если бы эта хворь напала вчера, мы с удовольствием приняли бы ваши предложения и заботы. Ведь у нас самих давно уже нет сил смотреть на страдания нашего хозяина. Этот молодой человек не доживет до старости. В детстве он упал с высоты и разбил себе голову. Посмотрите, вот какой шрам остался. После этого в течение двух лет он находился между жизнью и смертью, а когда пришел в себя, то стал словно сумасшедший. Сознание к нему вернулось, но не полностью, и все, что он делает и говорит, остается немного странным, так что он даже смахивает на слабоумного. Бедное дитя! Но я хочу успеть довести хозяина живым до его матери, которая ждет не дождется своего ребенка и уже много лет оплакивает его.

— Как же это случилось? — спросил торговец, не пытаясь скрыть, что его весьма заинтересовала эта история.

— Эй! — внезапно отозвался другой опекун молодого человека, — это уже наши семейные дела, господин мой!

— Ох, извините меня, — спохватился торговец и косо взглянул на здоровяка.

— Жан, — вмешался старый опекун, обращаясь к своему компаньону, — тут нет никакого секрета, и эти почтенные странники имеют такое же, как и мы, право знать, что на самом деле произошло. Господа, правда заключается в том, что отец этого молодого человека, крупный торговец из Фландрии, четыре года тому назад взял его с собой в путешествие. Один Бог знает, сколько стран им довелось проехать. И за все это время в стране, где проживает его мать, от них не было получено ни одной весточки. А я, господа, являюсь одним из коммивояжеров этого торговца, и три месяца тому назад я получил письмо, в котором хозяин приказывал мне прибыть в Константинополь, где он подхватил какую-то странную лихорадку. Когда я явился, бедный хозяин уже умирал. Он поручил мне заботиться о его сыне, рассказал об особенностях его заболевания, вручил мне завещание и приказал сопроводить молодого человека к его матери. И вот сейчас мы в пути, и вы теперь знаете обо всем столько же, сколько и я, Зэбе, ваш покорный слуга.

Произнеся эту речь, старик решил, что он удовлетворил любопытство собравшихся, но торговец оказался настырным и никак не отставал от него.

— Ну тогда не надо нас больше обвинять, как вы это сделали только что.

— Да разве я вас обвиняю, господа! — воскликнул Зэбе со смирением, которое еще больше подчеркивало его еврейское происхождение, — разве я хоть кого-то из вас обвинил?

— Вы же оба тут кричали: «Что такое ему сказали?» А мы вообще ничего не говорили этому молодому человеку. Мы даже не знали, что он слышит нас. Что же касается того, о чем мы говорили между собой, то говорили мы о пристойных и разрешенных вещах, можете мне поверить.

— Эх, господа, да кто же в этом сомневается? Но поймите и вы причины нашего испуга: ведь этот юноша, как только услышит что-нибудь, так сразу норовит вздыбиться, словно жеребенок, на которого нашло помрачение. И все-таки, простите мое любопытство, о чем вы говорили?

— О многих разных вещах… о жестокости тирана Ричарда III, ну и… скажем так… о его зарезанных племянниках.

— Вот-вот, — воскликнул Зэбе, — с тех пор, как он получил свою рану, стоит ему услышать о раненых детях, как он тут же приходит в страшное волнение. Вы только подумайте, ведь у этого несчастного практически нет никаких собственных мыслей. Он на лету хватает любое чужое слово. Память у него, то ли вовсе отсутствует, то ли находится в таком жалком состоянии, что он не может сказать, где он родился и куда идет. О своем бедном покойном отце он говорит с таким безразличием, словно тот для него чужой человек. И еще он на полном серьезе утверждает, что не знаком со своей матерью. Одним словом, создается впечатление, что внутри у него поселился демон, из-за которого раздвоилась его личность, и как только он открывает рот, так нам сразу приходится следить за ним, как за малым дитем, и затыкать ему рот, едва только демон начинает беситься.

— Но мне не кажется, — заметил один из присутствующих, — что его помешательство сколько-нибудь буйное. Ведь со вчерашнего дня, когда мы повстречали вас на той стороне горы, этот молодой человек ни разу не выказал ни гнева, ни нетерпения. А посмотрите, каков он в седле! Всегда внимательный, спокойный, молчаливый. А уж как он хорош собой! Мы поначалу и не сомневались, что это какой-то важный господин.

— Почему бы и нет, — заявил торговец шерстью, — кто же еще так похож на важного господина, как не богатый негоциант? А как зовут вашего господина, дружище Зэбе? — добавил он. — Я знаком со всеми крупными торговцами в Европе.

Зэбе уже собирался ответить ему и завершить таким образом эту беседу, как вдруг послышался громкий окрик часовых, переполошивший весь караван. Каждый схватил аркебузу или пику, потому что от часовых поступил сигнал о приближении довольно многочисленного отряда, а в такой ситуации всем необходимо быть начеку.

Зэбе остался охранять молодого человека. Он никак не походил на серьезного вояку. Зато Жан, его коренастый компаньон, с воинственным видом выхватил огромный тесак и устремился вперед, намереваясь разобраться с незваными пришельцами.

Появившиеся всадники были лишь разведчиками, передовым отрядом основных сил, но они так ловко сидели в седлах, обладали столь впечатляющей военной выправкой и были оснащены таким великолепным оружием и доспехами, что все воинство каравана едва ли выдержало бы даже первую атаку этого неприятельского авангарда.

Один всадник, снаряженный скорее для боевых действий, чем для путешествий, и, судя по всему, командовавший этим отрядом, выехал вперед и тоном, исполненным презрения, обратился к часовым с коротким вызывающим вопросом.

— Кто такие? — произнес он по-французски, — почему стоите на месте?

Часовые, будучи швейцарцами и большими упрямцами, в ответ лишь опустили пики и что-то невнятно пробурчали по-немецки.

— Ага!.. швейцарские собаки, — пробормотал всадник, — так это засада… Бог свидетель, сейчас вы увидите, что тут вам не Муртен…

Он уже повернулся к своим солдатам, собираясь приказать, чтобы те расчистили дорогу, когда торговец шерстью, который находился неподалеку и все слышал, бросился вперед, размахивая веткой, которая, правда, была не оливковой, а еловой.

— О, господин кавалер, — самым жалостливым тоном воскликнул он по-французски, — погодите немного!.. Разве вы не видите, что эти достойные сыны Гельвеции не понимают ваш язык?

Вооруженный всадник, услышав его, остановился.

— Мне все равно, чьи они сыны, Гельвеции или самого дьявола, — ответил он. — Но тому, кто решит изъясняться с помощью пики, мы быстро все объясним, и он убедится, что мы и сами неплохо владеем этим диалектом. Посторонитесь, добрый человек, и дайте нам пройтись по их животам.

— Но, господин, ведь вас не пропускают в ваших же интересах!

— Как это так?

— Дорога перерезана лавиной. Из-за этого мы и сами застряли здесь. Вот я англичанин, а вовсе не швейцарец. Я говорю по-французски, в первую очередь потому, что люблю этот красивый язык, ну и отчасти потому, что он необходим для моей коммерции. Но я также говорю по-немецки, и, если вы позволите, я растолкую этим господам из Берна, все, что вы прикажете им сообщить.

— Пусть дадут дорогу и все тут, — сказал всадник, — а мы уж сами разберемся, какие тут строят козни и подвохи.

— Вы мне не верите? — язвительным тоном перебил его торговец. — И кому? Мне, человеку, который стремится все решить миром!.. Ну так поступайте, как знаете… Вот и пытайся после этого всех примирить… Но имейте в виду, что я английский подданный, и если со мной случится какая-нибудь неприятность, то моя страна покажет, что она достаточно богата, чтобы сполна расплатиться за меня, и достаточно сильна, чтобы за меня отомстить. Поступайте, как хотите!

Произнеся эти слова, торговец скрестил руки на груди и застыл в величественной позе. Но краем глаза он продолжал следить за военным и с удовлетворением обнаружил, что тот заколебался.

Швейцарцы по-прежнему стояли, словно вбитые в землю сваи, к которым приделали пики, и продолжали упорно демонстрировать свою незыблемость и враждебность. А в это время сгрудившиеся у них за спиной участники каравана пытались успокоить обоих молодцов и потихоньку твердили, что из-за их избыточного усердия может произойти всеобщая резня. Некоторые, правда, зачем-то кричали во всю глотку, что швейцарцы ребята достойные, безобидные и порядочные.

— Ну, ладно, — сказал всадник, — а что означают эти зловещие огни, красные отсветы которых мы видели на скале?

Торговец ответил:

— Это костер, рядом с которым мы пытаемся пережить эту ночь. Ведь сейчас прохладно, или вы не ощущаете холода под вашей стальной броней?

— Подойдите, господин кавалер, подойдите и сами убедитесь, — прозвучали со всех сторон голоса.

— Ну, Бог с ним, с огнем, — продолжил военный, — но пусть мне объяснят, кто испустил этот жуткий крик, который мы услышали, когда подъезжали к горному ущелью? Не был ли это крик какого-нибудь путешественника, которого вы схватили, ограбили и придушили? О, только не надо делать такие лица, господа хорошие! Так громко кричать могут только те, на кого напали разбойники. И кто бы вы ни были, швейцарцы или кто-то еще, но многие лица мне тут не нравятся, — добавил военный, и в его заносчивых словах явно почувствовалась застарелая обида истинного бургундца, причем бургундца, на стороне которого сейчас была сила.

Торговец решил, что не стоит переводить жителям Берна то, что было произнесено на хорошем французском языке. Да они и сами, похоже, поняли, что сказал всадник, а, возможно, и догадались, услышав его интонацию и то, как грозно звенел он своими доспехами. И хотя они продолжали ворчать, словно швейцарские медведи, но, разглядев направленные на них двадцать вражеских аркебуз и десяток пик, швейцарцы решили проявить осторожность и, подчинившись настойчивым просьбам товарищей по каравану, молча, отошли в сторону.

— Но мне так ничего и не ответили по поводу услышанного нами отчаянного крика, — заявил военный, за спиной которого тем временем постепенно собралась большая группа всадников, выглядевших весьма внушительно. Оказалось, что возглавляет эту группу дама в дорогой одежде из бархата и куньего меха, восседающая на великолепной белоснежной кобыле породы андалузских иноходцев, в гриву которой были вплетены ленты огненного цвета.

— Бог ты мой, да что вы все толкуете об этом крике, — ответил торговец, решивший сам отвечать на все вопросы военного. — Дайте срок и вам все объяснят. Этот крик вовсе не означает, что кого-то зарезали. Его испустило самое невинное в мире создание, которое в настоящее время спит под открытым небом в окружении честных слуг, честных торговцев и…

— Хороши честные люди, заставляющие кричать невинное создание. Объясните все четко, ясно и быстро, — перебил его всадник, заметивший нетерпеливый жест у себя за спиной. Белая кобыла вздрогнула.

— Мой господин, — произнес в этот момент Зэбе, который вместе с остальными участниками каравана подошел к группе вооруженных людей, привлеченный звоном доспехов и громким разговором, напоминающим допрос. — Господин кавалер, — смиренно повторил он, — говорю вам, как перед Господом Богом: все, что говорит господин торговец, это чистая правда. Наш молодой господин впал в беспокойство и зашелся криком по причине, которую нельзя назвать серьезной. Он испугался, услышав страшную сказку, вот и все.

— Какую еще сказку?! Клянусь Святым Георгием, это самая, что ни на есть правдивая история! — воскликнул возмущенный торговец. — Да к тому же история о событиях в королевской семье… Тоже скажете, сказка! Это история убийства сыновей всемилостивейшего короля Эдуарда IV… история предательства кровожадного Йорка, их дяди! Сказка говорите… Да вы с ума сошли, друг мой! Я вполне могу понять, почему юноша упал в обморок, услышав рассказ о подобных зверствах!

И наш почтенный торговец громко расхохотался, полагая, что он произвел большое впечатление на своих слушателей. Но это несчастный даже не подозревал, до какой степени он впечатлил не того, кого следовало!

Как раз в это время белая кобыла взвилась на дыбы, а лицо благородной дамы, освещенное коптящими факелами, страшно побледнело. У всадника глаза вспыхнули, словно два выстрела. Он живо обернулся к даме и со всем возможным почтением произнес:

— Простите его, мадам, он не ведает, к кому обратился со столь дерзкими речами.

При этом голос его дрожал из-за сильных чувств, которые вызвали у него слова торговца.

Дама бросила на торговца пронизывающий взгляд и спросила:

— Так это вы были рассказчиком этой истории?

— Ну да, госпожа, — неуверенно ответил торговец.

— А кто вы такой? — поинтересовалась дама холодным и властным тоном.

— Томас Брук, торговец шерстью, мадам.

— Ну что ж, мистер Брук, — проговорила дама на чистом английском языке, — вы говорили о вещах, которые совершенно не касаются торговцев шерстью. Чтобы больше вы себе такого не позволяли!

Сказав это, она двинулась дальше и словно невзначай поддела ногой, скрытой под длинным платьем, нашего бедолагу. А тот застыл совершенно ошеломленный, пожирая глазами ее лицо, на котором лежал отпечаток прожитых лет и забот. Торговец совсем оробел перед величественностью облика дамы и при виде золотого обруча на ее голове, явного символа могущества, блики от которого искрами отражались в ее суровом взгляде.

Кобыла сделала несколько шагов, и дама остановила ее напротив Зэбе, который не на шутку встревожился оказанным ему вниманием, отчего все его тело затряслось мелкой дрожью.

— Ну а вы, — поинтересовалась дама, — вы служите этому упавшему в обморок господину?

— Да, благородная дама.

— И заодно слушаете россказни о несчастьях королевского дома Йорков?

— Да.

— Отведите меня к этому молодому человеку. Я хочу взглянуть на него.

Трясущийся Зэбе от страха даже потерял ориентацию. Его обезумевшие глаза не сразу отыскали костер, который в этой ситуации стал для него своего рода путеводной звездой. Наконец он сумел сдвинуться с места, и вслед за ним, перебирая сухими и нервными ногами, двинулась белая кобыла. Цоканье ее подков, бьющих по скальной породе, звучало в ушах бедного Зэбе, словно трубный глас всадника Апокалипсиса.

Не стоит и говорить, что все как один оробевшие и сникшие участники каравана выстроились вдоль пути движения дамы, в то время как грозный кортеж поджидал ее в стороне, держа наготове аркебузы и пики.

К месту, к которому вел Зэбе, даму сопровождал только спешившийся старший офицер.

Они подошли к нише, в которой на ложе из опавшей листвы и пахучих веток лежал молодой человек. Он еще не оправился от страшного нервного потрясения и лежал совершенно измученный невыносимыми страданиями, закрыв глаза и сжав зубы, словно мертвый.

Зэбе вытащил из костра чадящую смолистую головню и, склонившись над хозяином, посветил на его бледное лицо, чтобы дама могла лучше его рассмотреть. А она взглянула на юношу, и на ее лице отразилось чувство, похожее на сострадание.

Нет такого поэтического образа, чтобы описать этот затененный в сумраке лоб, эти гордые черты лица, словно высеченные из белого мрамора, эти губы, похожие на лесные фиалки, на которых обозначились следы вечного сна.

Неизвестная дама порывисто склонилась над телом несчастного молодого человека и не смогла сдержать удивленного восклицания. Она взглянула еще раз и нервно сжала руку, протянутую ей офицером.

— О!.. — прошептала она на ухо офицеру, — смотрите же, капитан, какое потрясающее сходство!

— Не знаю, что показалось вашей светлости, — проговорил офицер, — но мне кажется, что я вижу…

— Говорите же, говорите!..

— Вашего брата, короля Эдуарда в возрасте двадцати лет. Ведь вы это хотите сказать, мадам?

— Мой брат, мой бедный брат!

— Остерегитесь, мадам, здесь повсюду уши.

— Вы правы.

Внезапно позади них послышался громкий голос. Это Томас Брук, который вновь обрел уверенность, воскликнул:

— Вы видите, благородная дама, что мы никого не зарезали и ребенок жив и целехонек!

От этих слов незнакомка вздрогнула. В сущности, в словах торговца не было ничего двусмысленного и ничего такого, что не вязалось бы с обстановкой. Но в тот момент, находясь под грузом воспоминаний и тяжелых чувств, переполнявших ее душу, дама восприняла эти слова как вещий голос, идущий с небес.

— Ребенок жив, — еле слышно повторила она, все еще зачарованная внезапным видением. Но тут порыв холодного альпийского ветра унес ее слова так же, как он уносит любые другие звуки и запахи.

— Этот молодой человек потрясающе красив, — очнувшись, произнесла дама громким голосом. — Как его зовут? Откуда он, из какой семьи?

— Именно это я и хотел узнать как раз в тот момент, когда сюда явились эти нарушители спокойствия, — пробормотал сквозь зубы торговец шерстью.

Зэбе изобразил на лице самую почтительную улыбку и сказал:

— Мадам, его семья занимает важное место в высших деловых кругах. В ее руках торговля и банковское дело.

Между черными бровями ее светлости пролегла презрительная складка.

— Что же касается его имени, то имя он носит самое почтенное… Мадам, возможно, слышала о знаменитом Уорбеке.

— Уорбек… этот еврей? — воскликнула дама.

— Крещенный, крещенный, — жеманно ответствовал Зэбе, придав своему лицу какое-то кошачье выражение, что, впрочем, ни на йоту не изменило неисправимых черт его физиономии. Ведь крестись, не крестись, а крючковатый нос, лисьи скулы и характерный рот все равно останутся такими же, какими и были.

— Уорбек из Турне́? — уточнила дама.

— Точно так, мадам.

— И этот молодой человек его сын?

— Именно так, — ответил Зэбе.

— Но где же сам Уорбек?

— Его больше нет на этой земле, — вздохнул Зэбе.

— Он умер! Умер мой приятель Уорбек!.. — промолвила незнакомка.

И она, сняв с красивой руки теплую меховую перчатку, благоговейно осенила себя крестом. Так же поступил и ее офицер.

Зэбе тоже был крещенным и вполне мог бы последовать их примеру. Но по какой-то причине он не стал этого делать.

— Увы, да, благородная дама, — ответил Зэбе с необычайной живостью, которая, очевидно, должна была заменить крестное знамение. — Он скончался в Константинополе, и я, вместе с нашим другом Жаном, везу молодого господина Перкена в отчий дом, где его ожидает безутешная мать.

— Но, как я вижу, он находится в плачевном состоянии, — заметила дама.

Зэбе согласно покачал головой.

— Этот молодой человек не способен передвигаться верхом, — заявила дама. — В седле вы его живым не довезете.

— Если он умрет в пути, то нам останется только похоронить нашу хозяйку, — воскликнул Зэбе. При этом он так отчаянно жестикулировал, что на глазах из обычного урода превратился в еще более омерзительное существо.

— Значит, она очень любит своего сына?

— О, мадам! Она живет лишь надеждой, что сможет когда-нибудь обнять его.

— Ну что ж, — проговорила благородная дама. — Никак нельзя, чтобы я бросила в несчастье семью Уорбека, моего приятеля, который при жизни оказал много ценных услуг и мне, и моим близким. Зря говорят, что знатные люди забывчивы… не так ли, капитан? Пусть со всеми предосторожностями поднимут этого молодого человека и отнесут в мою карету… В ней он спокойно проведет ночь и легче перенесет дорогу.

— Но, моя госпожа, — пробормотал ошеломленный Зэбе, — ведь мы направляемся к госпоже Уорбек…

— Отлично, сударь, и я направляюсь туда же.

— Но ведь мы его сопровождаем, благородная дама.

— Вот и сопровождайте… Только теперь вместо лошади, вы будете сопровождать карету, а мы будем сопровождать вас.

Зэбе посмотрел на Жана. Жан поклонился в пояс. Зэбе поклонился до земли.

— Все не так плохо, — подумал Зэбе. — Ведь я везу большие ценности. А этот пройдоха Жан мог их у меня украсть в дороге, вон какой он сильный!

После того, как он закончил свой внутренний монолог, двое слуг знатной дамы, выполняя ее распоряжение, перенесли молодого Уорбека в карету, а остальным слугам еще раньше было велено искать дорогу, чтобы обойти препятствие. Слуги срубили дюжину деревьев и через час явились и доложили, что проход для лошадей вскоре будет готов. Был слышен стук топоров и треск падающих лиственниц.

— Скоро путь будет расчищен, — обратилась дама к торговцу шерстью. — Вы все тоже можете им воспользоваться.

— Кто такая эта женщина, что прокладывает дороги в альпийских скалах? — спросил Томас Брук у одного из вооруженных людей.

— Это ее светлость вдовствующая герцогиня Бургундская, — ответил закованный в латы всадник.

— Вдова Карла Смелого! — воскликнул торговец, и эта новость вскоре разнеслась по всему каравану.

Но швейцарцы лишь пожали плечами.

— Похоже, — сказал один из них по-немецки, — этот род существует лишь для того, чтобы переворачивать весь мир вверх дном. Покойный герцог Карл вытрясал души из людей, а герцогиня взялась за горы.

— Тише вы! — прошептал Томас Брук. — Счастье, что вы говорите по-немецки.

— Каждый швейцарец волен говорить все, что он хочет, — заявил другой житель Берна. — Это право говорить свободно мы приобрели в Грансоне, в Муртене, в Нанси и заплатили за него звонкой монетой^[1]. Если не верите, так спросите у герцогини.

И сыны Гельвеции расхохотались от всей души.

Внезапно герцогиня с большим достоинством повернулась в их сторону и сказала по-немецки:

— Одно только вы не приобрели — это право оскорблять женщину, которая оказывает вам услугу. Очень уж вы заносчивы, господа бернские буржуа. Это не вы победили герцога, моего дорогого супруга. Его поразил гнев Божий. Если вы не боитесь гнева Господня, то бойтесь моего гнева. Неровен час, я решу вас повесить.

— Что касается вас, мистер торговец, — продолжила герцогиня, поворотившись к оторопевшему Бруку, — то послушайтесь моего совета, держитесь подальше от таких попутчиков. Они презирают Бургундию, ну а вы очерняете Йорков. Вы встали на опасный путь, и если будете следовать ему, то для вас это плохо кончится.

Брук был не из тех, кому надо повторять дважды. Он мгновенно отскочил подальше от швейцарцев и этим даже вызвал улыбку у герцогини, которая все это время сохраняла крайнюю серьезность, граничащую с меланхоличностью.

А на швейцарцев вдруг напала дрожь. Они застыли на месте и мяли в руках свои береты, явно не желая принимать мученическую смерть во имя патриотических чувств.

Нельзя с уверенностью утверждать, но, возможно, демонстрация бургундских аркебуз и пик явилась своеобразным и красноречивым реваншем за бургундские кости, оставленные на швейцарских полях сражений.

Вскоре эскорт герцогини, увеличившийся за счет покорных участников каравана, двинулся в путь по новой дороге, а луна, поднявшаяся из-за зубчатых скал, освещала тропу, вьющуюся меж гранитных откосов.

Примечания

1

В 1475–1477 гг. у этих городов происходили битвы бургундцев со швейцарцами. Все они закончились победой швейцарцев, причем в битве при Нанси был убит герцог Бургундии Карл Смелый.