Сон разума, или Иная реальность

О. Странник

Что есть Феномен сна?.. Читателям, говорящим «фи» при словах «архетип» и «психоанализ», можно предложить объяснить, как и почему в снах слепых от рождения людей присутствуют зрительные образы. Сны – это выход «общего» вовне через «наше» подсознание. И встреча с другими мирами, их распознавание, приводящее к завершению физической человеческой открытости, которая удерживает всеобщее пребывание в мире разных реалий. Именно единство бессознательного и лежит в основе толкования сна.

Глубины заказа сновидений

Отцы Христианской Церкви, а также мудрецы античности, говорили: «Разум — это око души». Разум отличается от рассудка тем, что он есть инструмент исследования не поверхности, но Глубин. Человек, имеющий глаза, которые устремлены в Глубины, позволяют видеть весь Космос как единое целое. Такого вИдения невозможно достичь без определённой дисциплины духа. Но, если оно достигнуто, восприятию открывается новое Измерение бытия. Тогда многое, что как считается, есть в материальной Вселенной, предстает лишь оптико-понятийным обманом.

Так, Древние Странники рассматривали немыслимые расстояния между звездами лишь как результат некоей поверхностности восприятия. Миры, сделавшие альтернативный выбор (Большой Взрыв) и таким образом разнесенные, находятся, тем не менее, в соприкосновении, как имеющие общий корень. Согласно непостижимым для человеческого рассудка (не Разума!) Правилам Измерения, точка Предельной Глубины Мира представляет собой то самое, что и весь Космос. Вспомним свои детские сны. Полёты в Великом Космосе.

Было бы заманчиво получить непосредственное, осязаемое, доказательство, что сон суть наше прошлое, настоящее и будущее. Многие наболевшие вопросы оказались бы разрешимы в случае, если бы у нас было достоверное знание о Системе, в которой мы существуем. Если бы Изначальный Свет вновь предстал в полной яркости, то никакая тьма не смогла бы уже успешно маскироваться под свет. Псевдодуховность разоблачала бы себя сама. Но беда в том, что от Истока и до нынешних дней прошло «космически» много времени! Когда заходит речь о десятках тысячелетий, вряд ли уже рискнет какой-либо из историков употребить не то что слово «доказательство», а даже и такое слово, как «факт». Как правило, все, что находится за чертою тысячелетий (конечно, если это не вполне осязаемые глиняные черепки), историк предпочитает обозначать словом «миф». Вот почему адепты Традиций, которые уходят глубоко в прошлое, могут лишь «рассказывать миф», а загнанное внутрь наше бессознательное пытается робко достучаться до нас лишь в снах.

Здесь уместно заметить, что, толкуя сновидения, мы возвращаемся к удивительной сказочной метафоре нашей культуры, языка, истории, веры. К тому, что составляет народное творчество, добро и зло детской и взрослой сказки. Миф сна — это тайная дверь, через которую неистощимые энергии космоса проникают в культурную деятельность человечества. Религии, философии, искусства, общественные формы первобытного и современного человека, открытия в науке и технике всё это всплывает из основного, магического кольца мифа. Символы мифологии не создаются, их нельзя заказать, придумать или заглушить. Они — продукт психики, и каждый символ несёт в себе неповрежденный зародыш, сохраняющий всю силу первоисточника. Находятся люди утверждающие, что волевым усилием, самовнушением, можно «заказать сон», путешествие в определенное место или встречу во сне с другими сновидцами. Мы не целостны. Часть меня хочет навестить Васю, часть — боится необычных снов вообще, а другие части желают самых противоречивых вещей. Наше хаотичное хотение создает и нашу ситуацию и все происходящее с нами в снах исключительно спонтанные грёзы. Неспособные «заказать сон» мы, как правило, вполне способны помнить свои сны, если этого хотим, и не вспоминать, если не хотим. То, что мы не помним свой сон, не говорит, что сна не было. Сны приходят всегда. Замечательный философ-мистик Пётр Успенский писал по этому поводу: «Позднее я понял, что мы видим сновидения непрестанно — как во сне, так и в бодрственном состоянии. Мы никогда не перестаём видеть сны, хотя и не осознаём этого… Мы не замечаем их в бодрственном состоянии, в непрерывном потоке зрительных, слуховых и иных ощущений по той же причине, по какой не видим звёзд в ярком солнечном свете. Но точно так же, как можно увидеть звёзды со дна глубокого колодца, мы можем увидеть продолжающийся в нас поток сновидений, если хотя бы на короткое время случайно или преднамеренно изолируем себя от потока внешних впечатлений.… Когда наступает такое состояние сознания, образы сновидений начинают постепенно проступать сквозь обычные впечатления; внезапно вы с изумлением обнаруживаете, что окружены странным миром теней, настроений, существует внутри вас, что он никогда не исчезает.… Это значит, что, когда мы пробуждаемся, сон не исчезает, но к нему присоединяется бодрственное состояние, которое заглушает голоса снов и делает образы сновидений невидимыми…».

Для многих достаточно просто напомнить себе о желании запомнить сон, перед тем как заснуть. Один из эффективных способов усилить это намерение — держать рядом с постелью записную книжку и записывать при каждом пробуждении все, что вы сможете вспомнить из своих сновидений. В первые моменты пробуждения, свежи воспоминания. Но более конкретно об этом рассмотрим в другой главе. Чем больше сновидений вы запишете, тем больше их запомните. Просматривать свои записи полезно еще и потому, что со временем вы накапливаете опыт в разгадывании своих снов.

Откровение сна. Маленькое и негромкое движение нашей души робко просит к себе бережного отношения. Предупреждение свершилось, а вот будет ли второе? Откровение — всегда шёпот. Уловить его, правильно истолковать — вот великое таинство искусства. Сны — это знаковая система мифа, миража, несущая кодированную информацию о прошедших и предстоящих событиях. Вот этот замысел и надо разгадать, переложить в слова и действия, понятные наяву.

Язык сна — это миф. Ну что же, мы толкуем именно миф, и пусть каждый извлекает из него то, что извлечь способен. Но, может, это и к лучшему. Язык мифа позволяет объять много большее, нежели язык «фактов», каждый из которых все равно есть только фрагмент. Можно «накопать» сколько угодно фактов и забавляться, рекомбинируя их то этим, то иным способом. А вот какая мозаика была составлена из фрагментов — в точности всё равно не известно.

Умение толковать сны приближает нас к свободному выбору своей судьбы. Миф сна сродни трюку, подобный тому, что совершил барон Мюнхгаузен, вытянув себя из болота за собственные волосы. Мы капля по капле высвобождаемся днем из рутины, чтобы хоть чуть-чуть вдохнуть живительного кислорода мира снов. Он раскрывает нам новую глубину, делает нас еще чуть более свободными, мы вновь пытаемся вырваться из рамок быта, и снова сны говорят нам, куда и как можно идти. Эта спираль неизбежно выводит на поверхность из тех «туннелей жизни» — линейных, предопределённых, — по которым мы бредём впотьмах собственного беспамятства о том мире, где нас больше нет, и который нас учат воспринимать, как игры утомленного сознания. Может, это отчаянная попытка диалога между «дневным» и «ночным» «я», последнему из которых приходиться прорываться «с боем», преодолевая мыслимые и немыслимые барьеры? Следует заметить, что сон никогда не лжёт. Если вы обнаружите ложь, то эта ложь — в вас самих, ваша собственная. Ангел сновидения лишь предъявил её вам.

Открытия нами нас самих, не только бы тогда не канули в Вечность, но, напротив, установившись в однозначное отношение к нашей сущности, оказались бы до конца исполненными. И это было бы не растворение всех в каком-то общем котле, но, наоборот, предельное акцентирование каждого мистическо-событийного мгновения нашей жизни, бывшей до того абстрактно-туманной, а теперь получающей возможность осознания как момент Целого.

Как-то ученик спросил Конфуция, как следует людям относиться к богам и демонам. «Никак, — ответил Учитель. — Люди ещё не научились относиться друг к другу».

Возможно, мы тогда прекратили бы, наконец, суетливое выяснение отношений друг с другом и получили бы для своего развития на ментальном уровне духовно3 Границы и символы пространства, кое-что о Фрейде и о летаргии

Любое снящееся пространство ощущаемо в некоторых границах и действие происходит только внутри этих границ. Граница — и есть тот смысл, к которому обращает нас любое размышление о реальности. Граница — это и есть реальность. Бесконечность бега от собственной тени — иллюзия внутри жестко ограниченного пространства возможностей. Граница в снах визуализируется в конкретных образах: стенах, тупиках, охране, и т. п.

В иерархии символов сновидения архаичный символ границы — река. История рождалась в хаосе бездорожья. Первыми границами (и путями) стали реки. И, разумеется, сразу же обожествленное средство превращения бездорожья в территорию — конь. Архетипы Корабля-лодки, Моста, Плавания, Всадника и сейчас сохраняют силу, а если учесть их новые эквиваленты, то наши сны полны ими. Река во сне синонимична городской улице, автомобиль — лодке и т. д.

Граница — это конец одного и начало другого. Как в начале Творения твердь становится первой границей, «стеной», разделяющей воды, так в «Исходе» рефреном проходит образ тверди, ставшей дорогой, а воды встали, как стены, по обе ее стороны. «И сказал Бог: да будет твердь посреди воды, и да отделяет она воду от воды» (Бытие,1,6—8) «…воды же были им стеною по правую и по левую руку» («Исход», 14,22).

Граница — термин, взятый из картографии и образ, все время возвращающий нас с небес на землю. Мы видим, как отвлеченные определения вновь обретают плоть, как идея возвращается в камень. Из этих камней строилась Великая Китайская Стена — граница «культуры» и хаоса варварского не-мира, граница всей Поднебесной. Язык, культура, государство всегда воплощали себя в камнях стен, ограды, города. Почва — это огороженная земля, а не космополитический гумусный слой. Почва — архетип государства, более фундаментальный, предельный, чем абстрактные понятия власти, территории, этноса. Реальность, цивилизация, культура — это Поднебесная с её перекрытыми дамбами реками и плантациями риса; это древний Египет с ритмом разливов Нила и восхода Сириуса, сложенные из камней пирамиды. Цивилизации рождались в долинах рек, и умирали в песках, когда истощалась почва. Песок, пустыня — это то, что всегда ЗА границей. Но огороженный песок — это уже Почва.

Пейзажи гор и рек — тот же архетип, что и простейшие графические символы — кресты, свастика, инь-ян и прочее. Горы, реки, деревья становятся образами культуры только тогда, когда пустыня огорожена. Кочевые этносы рисуют животных, думают животными, целями и средствами движения, покорения пустых пространств, бездорожья. Конь — это тотем, скачущий там, где позже лягут камни дорог и стен.

Млечный путь, небесная река, «Дорога кабарги», Вега и Альтаир, Ткачиха и Пастух. Мир — это пастбище. Мир сна — это ткань. По японской легенде, разлученные, разделённые небесной рекой, Ткачиха (Вега) и Пастух (Альтаир), встречаются раз в году.

Юнг приводит сон, как он пишет, предсказавший ему разрыв с Фрейдом. События сновидения, продолжает он, «…происходили в горной местности на границе Австрии и Швейцарии. Были сумерки, и я увидел какого-то пожилого человека в форме австрийских императорских таможенников… В нем было что-то меланхолическое, он казался расстроенным и раздраженным… кто-то сказал мне, что этот старик — лишь призрак таможенного чиновника, что на самом деле он умер много лет назад».

Вот как Юнг истолковал этот сон. «Я стал анализировать, и слово „таможня“ подсказало мне ассоциацию со словом „цензура“. „Граница“ могла означать, с одной стороны, границу между сознательным и бессознательным, с другой же — наши с Фрейдом расхождения… Что же до старого таможенника, то, очевидно, его работа приносила ему больше горечи, нежели удовлетворения, — отсюда раздражение на его лице. Я не могу удержаться от аналогии с Фрейдом». Приведенный пример — единственный случай, когда Юнг, по сути, квалифицирует свой сон как сон-предсказание.

В рассуждениях о границе мы всегда имеем дело с парадоксом, как одним из возможных определений границы. Это не парадокс в разговорном смысле, а скорее «таинства», оформленные соприкосновения с лежащим за пределами мира мифических форм. Не случайно, о парадоксах Евангелия, о. Тимофей Сельский в «Успенском листке» пишет: «Вместо легко понятного нам слова «парадокс» Церковь употребляет более возвышенное и менее понятное слово «таинство». Также говорит и Архиепископ Макарий: «Таинства — суть священнодействия, которые под видимым образом действительно сообщают верующим невидимую благодать божию, — суть орудия, которые необходимо действуют благодатию на приступающих к оным».

Граница сохраняет силу. Преодоленная граница — получение новой силы (новое пространство сна — новая сила) и расход старой силы. Любой образ дороги (лестница, река, башня, дверь, небо) — дар Силы. Граница и Дорога — единое понятие. Где обнаружено одно, есть и другое.

Горные хребты, как и реки, были первыми границами территорий. И эти долины — волшебные картины сказки, в которую можно войти, если спуститься со склона и долго-долго утомляться, терпеть москитов и падающих с веток клещей. Это — всего лишь земля, и черви ее ждут пищи. Земля, не различающая грызунов и людей, православных и сатанистов, земля, поедающая всех.

Такая красота — и такой обман!

Память об улицах детства исчезает к рассвету. Миражи тлена, зло и боль таятся в почве, рождающей прекрасные цветы, которые как мы ищем дорогу. Но мы все время оборачиваемся. И сзади — сады в дожде, деревянные домики прошлого, призраки прекрасного, — обманчивые намеки на вечность, голоса колоколов над комариными топями. Мы не можем не догадываться, что есть что-то не отсюда. Там, за полосой тумана, те, что шли до нас, умирая, шептали: «этот мир — фальшивка». Игра света в ручье — все, что осталось в нем от Правды. И от тех, кто шел до нас. Или, пожалуй, скажем так: все, что осталось здесь от Правды. Просто Правда ушла, а оно осталось. Фальшивка? Разве это важно? Мы — бродяги. И важно только то, что мы идем по дороге.

Самая высокая гора, главная из гор — Центр мира и Дорога на небо. Отметьте: центр, как правило, всегда дорога вверх. Именно поэтому поиск центра снящегося пространства и вход в него приводит на новые уровни сна. В дни трудные, гонимому Бисмарку приснился замечательный сон, сон, укрепивший его веру в себя и собственное предназначение. Ему снилось, что едет он на лошади меж скал, которые становятся всё выше, а теснина, в которой пролегает путь, — всё Уже… И вот впереди вовсе нет пути… В этот миг он изо всех сил ударяет хлыстом по скалам и те расступаются, он оказывается на вершине гор, а внизу простираются долины… Сон этот приснился перед тем, как он стал канцлером.

Образ многоэтажного здания — синоним горы. Это тоже путь вверх, но это также и плененность яви. Сложный образ, где лестницы ведут, но стены ограничивают. Образ, воплощающий социальность со всеми ее нормами, запретами, надеждами, ценностями. Гора, став зданием, уже не может привести на небо, можно лишь «продвинуться вверх по социальной лестнице».

Сон «А»: поднимаюсь по лестнице, слева — стена, справа, за перилами, — ничто (не пустота, а просто нет ничего). Мне преграждает путь дерево. Пытаюсь обойти его, протиснуться — не получается. Здесь — тема границ и путей в чистом виде. «А» и прежде снились здания, так что мотив лестницы как пути вверх для него органичен. Дерево, соединяющее нижний и верхний миры, архетип Пути, здесь оказывается преградой, границей, вступающей в противоречие с лестницей как единственно возможным путем.

Следует отметить, что любая магическая инициация сводится к переходу некоторой черты, границы. Более того, любая инициация является магической процедурой, будь то инициация взросления в племенах, надуманный ритуал в военкоматах или религиозные обряды ключевым моментом имеет некий переход, так или иначе связанное с дорогой, на которую становится посвящаемый.

Стена — граница, которая, как кажется, единственная из всех не может стать путем. Реку можно пересечь и по реке можно плыть. Стена же более однозначна. Открыв принцип границы и взяв за образец ее фундаментальный вариант — землю, человек создал стену — границу в чистом виде. «Поставить к стенке» — выражение всем понятное и закрепившееся в языке не случайно. «За мужем, как за каменной стеной» — не что иное, как страх взять на себя ответственность за свою жизнь. Абсолютная граница — смерть. Стена — не событие. Препятствие, предел, конец пути. Берег — тоже своего рода стена. Берега делают реку, но что ей до них? Ее событие — течение. Оно знает перемены, но не знает конца. Дороги ведут к дверям, но не к стенам.

«Я есть дверь» — говорит пришедшая в мир сна Реальность. Усовершенствовав стену изобретением двери, человек создал символ выхода, преодоления смерти, иного мира. Дверь не просто проход в стене, это стена, которая может стать своей противоположностью. Это и путь, и преграда. Если путь — то не для всех, и потому символ всегда подразумевает некоторую избранность. Если преграда — то не всегда. Отдельного исследования достоин нарисованный очаг (но дверь) папы Карло.

Двери, картины, окна — наш мир снов единственный, где их так много. Видеть что-либо значит видеть на своей территории или, в крайнем случае, на ее границе. Различие лишь в расстоянии. Видимое небо не запредельно миру, оно лишь ограничивает его. А вот мир за окном — это здесь, рядом, можно выйти. Окно как бы подразумевает дверь, но порождает свой символический ряд. Интересной его разновидностью оказалось зеркало — дверь в иной мир, который рядом и недоступен; это — излюбленный атрибут «колдунов».

Зеркало и часы. Казалось бы, сходства между ними нет. Но оно есть. В старину на циферблатах писали на латинице: «Все ранят, последний убивает». Каждый час жизни наносит невидимую рану. Последний час жизни — это час смерти. Глядя в зеркало, мы видим, что время неумолимо. В доме умершего, с незапамятных времен, закрывают зеркала — это архаика, а новые варианты видимого и недоступного порождают и новые феномены. Теперь уже не представляется возможным точно определить, в какой мере появление телевизионного экрана изменило коллективное бессознательное. Но современные визионеры много реже говорят о дверях и окнах, чем об экранах. Сновидцы похожи на телезрителей. Многие сны стали похожи на фильмы. Часто можно услышать: «Я сегодня посмотрел такой интересный сон… Там одна банда у другой здание отвоевывала». Спрашиваю: А ты где был? «А меня как-то не было». Это и есть эффект телевизора. Сновиденческое «я» становится «экраном» образов, на которые расщепляется личность. Все на экране — разные «я», и в тоже время «меня как-то нет».

Частью мифа о психотропном оружии является вера в то, что через экран телевизора могут войти в ваш дом. Не статистически влиять на толпу (это рационально), а именно на вас лично. Ведь ваш телевизор — это дверь в вашем доме.

Древнейшим символов сновидения можно считать огонь. Племенной очаг — центр, а центр рождает границу. Именно центр организовывал пространство во времена «до границ» и таким центром был огонь. Охраняющая территорию сила огня иррациональна. Дело не в том, что он отпугивает зверей, а в превосходящей всякие практические соображения магии: сидя у костра, человек чувствует себя безопасно, глядя в огонь, хотя спина его беззащитна перед мраком леса. Огонь мог быть и собственно границей, временной стеной, и с самого начала он же — путь, инфернальным аспектом связанный со змеем, нижним миром, смертью и посмертным существованием. Культ огня — антитеза культу солнца. Обряды прыганья через огонь, огнехождения — ритуалы со смыслом, который на языке более поздних символов можно описать всем знакомой фразой: «Стена для чужих, дверь для своих».

Огонь — жизнь племени. Пока он горит, все в порядке. Поэтому следят за ним, а не за темнотой. Огонь больше человека. Эти архаичные сила и превосходство для сновидца актуальны в том обстоятельстве, что зажечь огонь в сновидении значит сделать больше, чем дозволено просто человеку, частице племени, единице толпы. Те, кто во времена каменных топоров смотрели во мрак леса, были предшественниками «воинов сна». Они сами были огнем. Они были хозяевами. И они были одиноки. Возможно именно огонь, а не солнце, символически первичен. Ариэль Голан писал: «Культ огня иногда порождал или принимал форму культа солнца, но всегда предшествовал ему» (Ариэль Голан, «Миф и символ»).

В Упанишадах мировой огонь делится на собственно огонь, один из обликов (наряду с солнцем) огня Гархапатья, и вода, соответственно, Анвахарьяпачана (наряду с луной, звездами и странами света).

Огонь как путь на небо стал ощущаться в позднейшей символике, когда царство мертвых спроецировалось из недр земли на небесные тверди. Даже в Писании огонь утрачивает инфернальность, в Евангелиях — это пример с терновым кустом. Юнг подчеркивал, что «все архетипы имеют как позитивный, благоприятный, вверх указующий аспект, так и указующий вниз, частично негативный и неблагоприятный, хтонический».

У каждого желания свое весло. Дисциплина желаний — это принцип галеры. Но есть течение воды и попутный ветер — Намерение. Именно оно действительно дает ключ к стране снов и возможностей. Намерение — это направление движения. Намерение — внутри, желания — вокруг. Вы можете ходить, двигать руками именно потому, что телом правит намерение. Когда гипнотизер уверяет вас, что вы не можете пошевелить рукой — он адресуется к вашим желаниям. Напротив, осознанность привычных движений — тренинг намерений.

Исторически понятны и очевидны значения, связанные с зависимостью жизни от воды. Рекам и источникам поклонялись на заре времен везде, независимо от климатических условий. Очищающая сила воды носит более магический, нежели бытовой характер и вряд ли первый производен от последнего. Кочевые племена — тюрки, монголы, бедуины и другие считали использование воды для физического очищения недопустимым кощунством; её гигиеническим заменителем служил песок, но отношение к воде, как к сакральной целительно-очищающей субстанции, было и у них.

Ритуальное омовение у самых разных народов, например, у японцев и евреев, совершается исключительно после «физического» отмывания, дабы не осквернить воду еще и обычной грязью. Это никак не связано с поклонением дефициту, так как ни японцы, ни, скажем, строившие в своих городах водопроводы и бассейны много тысячелетий назад жители Хараппы и Мохенджо-Даро, ни кельты, через жилые дома которых протекали ручьи, никак не могут быть причислены к обитателям засушливых пустынь.

Что вообще ассоциируется с водой? Под поверхностью — невидимая глубина, недоступный мир. Граница между мирами — поверхность воды. Она может быть очень подвижна, но цель ее движения — покой. Она может звучать, но в то же время она — мир молчания, немоты. Она — источник живого и она — опасна. Она также смывает, уносит, размывает, растворяет, то есть лишает формы. Как и всякая жидкость, она сама есть субстанция без формы, нечто вещественное, но бесформенное. Что еще может более точно выглядеть образом иррационального? Древние мыслили иной мир прежде всего как мир подземный. Земная поверхность — стена жизни, за ней — глубина смерти, тьма. Водная поверхность — граница жизни понятной, оформленной, и глубина под ней — глубина в нас живых. Мир надводный освещается нашим солнцем, подземный — своим. Пришельцы из инфернальных областей здесь не отбрасывают тени, но видимы — их освещает иное солнце, они принадлежат другой системе правил.

Вода всегда притягивает сновиденческое «я». Может надо засыпать с искусственно вызванной жаждой, чтобы побудить тело сновидений очнуться от лунатических блужданий через сумбурные сны у ближайшего водоема?

Встречаются образы утекающей, убывающей воды, осознаваемые в самом сне как истечение некоего срока. Есть тип снов про «квартиру затопило», появляющийся в кризисных ситуациях, например, при перераспределении обязанностей в семье. Водопроводная вода — неосознаваемая, но привычная стихия домашнего быта. Сны с прорванными кранами, водой, переливающейся через край ванной, всякими туалетными катастрофами понимаемы в этом ключе как выход иррациональной составляющей бытового ритуала из-под контроля. Часто снятся аквариумы, рыбки — что, отчасти, из того же ряда. Вы легко сможете сами вычислить смысловые нюансы в зависимости от сюжета сна и вашего личного отношения к аквариуму и рыбкам.

Подружке моей дочери приснился сон: «Ну, пошли мы с Катькой к каким-то реперам, там напились, значит, и Катька превратилась в рыбку. Я положила ее в целлофановый мешочек с водой и несу по улице, встречаю Кольку, он говорит: дай мне Катю. Я ему: бери, но чтобы только мама ее не видела, в каком она состоянии».

Мне кажется интересным это локальное правило сна: пьянея, человек превращается в рыбку, в редуцированно-немое и беспомощное существо водной стихии (иррационального, бессознательного). Вспомните: «нем, как рыба». А говорящая рыба исполняет желания, делает невозможное возможным. Царство бессловесности если уж производит слово, то волшебное, имеющее власть над вещами.

В раннем христианстве рыба — символ Христа. Иисус учит стоящих на берегу с лодки, а кончив учить, велит отвести лодку на глубину и забросить сеть для лова. И поймали так много рыбы, что рвется сеть, а две наполненные рыбой лодки начинают тонуть. Что испытывают при виде столь чудесного лова люди? Благоговение или радость голодных? Они испытывают ужас, напомню: лодка — символ превращения границы в путь.

У Луки Иисус с учениками пересекают озеро, чтобы попасть на другой берег. Это единственный эпизод, в котором Иисус спит. Пока он спит, поднимается ветер, его будят и он, усмирив бурю, укоряет учеников в недостатке веры. Это волнение вод, наступающее, когда «Бог спит», упрек в недостатке веры — призыв внимать всегда бодрствующей Божьей искре, «горчичному зерну» внутри нас — очень ясный символ неконтролируемой иррациональности.