Москва литературная №1/2022. Литературно-художественное издание

О. Г. Шишкина

«МОСКВА ЛИТЕРАТУРНАЯ» – литературно-художественное издание Московской городской организации Союза писателей России совместно с НП «Литературная Республика». В журнале публикуется проза, поэзия и публицистика разнообразных жанров и тематики наших современников. Рубрики: «Гвозди номера», «Проза жизни и не только», «Поэтическое слово», «Заметки на полях», «Имена XXI века», «Рецензии. Отзывы. Критика», «Новинки. События. Интервью».

ПРОЗА ЖИЗНИ и не только

АЛЕЕВА Наталия

Славяне-язычники

У каждого народа, как и у каждого человека, свой путь к Богу, но неверно предполагать, что история наших предков началась лишь с Крещения Руси.

Древние славяне заселяли обширные пространства Европы, и состояли из многочисленных племён, где главенствовали воители, отличавшиеся ратными подвигами и храбростью в бою. Люди, жизнь которых постоянно сопряжена с опасностью, ценят мужество, верность долгу и слову. Любой спор тех прирождённых воинов разрешался в поединках, где победитель — всегда прав, ибо человек подчинён высшим силам — божествам. Потому и боевая удаль у славян почиталась непреложным законом, и постулат «око за око, зуб за зуб» — нравственным правилом язычника. Если же мужчина не хотел мстить за нанесённое ему оскорбление, то покрывал себя презрением и неизменным позором.

У славян была своя самобытная культура, общественные законы и правила, действия которых почиталось священными и неколебимыми. Язычники поклонялись множеству богов и духов. По их воззрению эти незримые сущности пришли на землю задолго до человека и затворились во всех природных явлениях и предметах. Они обладали могуществом, и людям необходимо было ладить с ними, пытаясь расположить в свою пользу. Древние славяне считали, что без благосклонности духов нельзя ждать ни ратных побед, ни житейской удачи. И любая беда — это следствие гнева божеств, которых необходимо ублажать особым поклонением и жертвоприношениями.

Несмотря на то, что в бою северные и новгородские славяне оставались непримиримыми, в мирной жизни они были радушны, жизнерадостны и настолько гостеприимны, что, хозяин, гость которого был чем-либо обижен, подвергался не только общественному порицанию, но и наказанию. Самыми уважаемыми людьми у новгородских славян почитались старики. В мелкие споры они не вмешивались, а слово своё говорили лишь там, где обсуждались жизненно важные дела и выносились решения. Тогда их СЛОВО становилось ЗАКОНОМ. Старика никто не мог судить — даже за преступление. Но если он совершал недостойный поступок, с ним переставали кланяться при встрече. И это являлось столь тяжким наказанием, что пожилому человеку не оставалась ничего иного, как, скрывшись от посторонних глаз, расстаться с жизнью. Тайное самоубийство он должен был совершить жертвенным ножом и в одиночестве. И только такой поступок считался искупительным.

Слово «славяне», имея тот же корень, что и «слава», подвигало людей соизмерять свои поступки с этим понятием. «Жить по правде», «поступать по правде», «судить и рядить по правде» — было краеугольным «камнем» их отношений. Празднословие в обществе считалось пороком, а умение кратко и метко говорить — достоинством. Известно, что, заключая договор, славяне скрепляли его не клятвой, а уверением: «Если я не сдержу моего слова, да будет мне стыдно!»

Но несогласованность в управлении и защите жизненных пространств вела к разладу, ибо каждый правитель хотел действовать по-своему. И от этой недоговорённости славянам вскоре стало трудно защищать рубежи своих земель, отражать атаки завоевателей.

Жертвенник Чернобога

Некогда на землю, где жили славяне, пришли готы. Кто не скрылся в лесах, был убит, но не стал, словно вол пахать чужие теперь поля. Однако и в лесной глуши им не было покоя: пришельцы выслеживали их и безжалостно истребляли…

Солнце шло на покой, когда смолкли топоры, и мертвым лесом поднялись над поляной деревянные кресты. Рубахи старальщиков давно уже прилипли к спинам, и они радовались, что работа подошла к концу. Теперь дело стало за палачами. Их труд был уважаем среди готов. приносил немалую прибыль и даже передавался по наследству от отца к сыну.

Пленных вывели на поляну, и казалось, что их ждет последнее несчастье, но и этой надежде не суждено было сбыться. Как только подошли они к крестам, затрещали кусты, и бешеный табун лошадей понесся мимо места казни. Славяне увидели, что к длинным конским хвостам были привязаны их дочери и жены. Пыль еще не улеглась, когда принялись за мужчин…

Распяли пленников быстро, но победителям захотелось затеять «игру» — метание копий. Коренастый, медлительный воин поднял руку и резко гикнул. Все повернулись к нему и ждали объявления условий. Даже конь замер под ним и не переступал с ноги на ногу. Только временами по коже его пробегала судорога. Прищурясь, гот указал на белокурого юношу, распятого рядом со стариком. Старик был слаб, и глаза его были готовы отвернуться от этого мира. Всадник заторопился.

— Когда сыновья умирают первыми — это еще одна победа, — сказал он и бросил свое копье. Оружие точно попало в «цель» и так глубоко, как требовали «правила». Метальщик успел подскочить к «мишени» и вырвать древко до того, как под тяжестью своей оно коснется земли.

Следующим вызвался тот, кто даже среди своих слыл злобным. Родясь косым и обладая нечеловеческой ловкостью, он всю жизнь мстил всем за свое уродство. Взяв в обе руки по копью, он выбрал «цель» и, вскрикнув «хей!», метнул копья в сторону человека, который, не мигая, смотрел на него с креста. Свист воздуха потонул в ликующих одобрениях, ибо метальщик попал одновременно в оба глаза распятой жертвы… Только когда тела пленников превратились в бесформенные груды мяса, ратники повернули своих коней вспять. Поляна опустела. И тогда деревья, что подчинялись одним лишь ветрам, подняли свои ветви, призывая небо в свидетели свершившегося зла.

В это время по тайным тропам в лесу сошлись уцелевшие славяне. Вести разносятся быстрее света, и все знали, что случилась беда. Но что произошло — никто не знал, потому слово теперь было за жрецом.

Облаченный в темно-синий балахон, в рысьей шапке, надвинутой до самых ресниц, по краю которой мерцали вышитые серебряной нитью грибы и тайные знаки, он сидел перед огнем и, пришептывая, варил что-то в глиняном горшке. Вдруг он распрямился, поднес питье к лицу и, вслушиваясь в клокочущее варево, выпил содержимое, не обжигаясь, до самого дна… Мир для него остановился, время повернуло вспять, и перед мысленным взором прошло все то, что случилось на поляне… Когда жаркая мошкара огня вновь стала разлетаться от места, где недавно томился волшебный напиток, он уже ведал тайну прошедшего дня и знал место, где искать погибших.

Луна еще не сдвинулась с места, как на быстрину реки вслед за жреческим челноком вышли ладьи. Когда миновали последний поворот, и взорам гребцов открылась поляна казни вдруг ниспала такая тишина, что даже плеск весел угас в реке. Славяне без шума прошли по прибрежным камням. Белая луна освещала объятые трупами кресты, и они множились от собственных теней. Первым вышел на берег жрец, за ним — остальные, и всё также в тишине каждый принялся за свою тяжкую работу.

Тела были сняты и положены на погребальное ложе костра, как на жертвенник Чернобога — божества злоключений и бед. Его небольшой железный истукан с исполненным ярости лицом и поднятым в руке копьем, врыли в землю, повернув в сторону, куда ушли готы. Перед грозным божеством никто не испытывал любви, один лишь страх. Затем оживили огнем хворост и, чтобы проводить своих сородичей на Небо так, как подобает мужчинам, стали обрезать волосы, бросать их в пламя и, раздирая ногтями лица, оплакали погибших не слезами, а собственной кровью. Жрец, размахивая руками, закружил вокруг костра, то пронзительно крича птицей, то падал на землю, вслушиваясь в нее. Его волхование удалось: в тенях ночи и погребальной пляске огня все отчетливо увидели золотой шлем крылатой Магуры — облачной дочери Громовержца. Если она являлась над полем брани, то кропила поверженных живой водой. И сейчас даже на живые лица пало несколько крупных священных капель, хотя небо над головой светилось звездами.

Теперь, оставшиеся в живых могли не беспокоиться за своих близких. Перед ними раскрылись небесные чертоги, где среди неземного блаженства они станут ждать встречи со своей спасительницей и теми, кто придет к ним с земли.

Полночи огонь выбрасывал во все стороны снопы искр и густые столбы дыма. Наконец костер превратился в золу. Тогда славяне сокрыли землей, что от него осталось. И когда все было закончено, ладьи отошли от берега. В этот час туман начал подниматься над водой и тут же их поглотил…

Грозное божество

Пять раз в тот день возжигался огонь в Святилище — жгли дуб и говорили хвалы Перуну: «Мы никогда не требовали то, что необходимо нам для жизни, но вознося славу, сподобились того, что Перун ковал нам мечи на врагов!» К вечеру старейшины велели выкатить народу бочки питной сурьи, браги и кваса. Тут же на кострах жарились туши быков, и каждый мог есть и пить во славу Перуна, чья рука управляла не только небесными молниями, но и громом военных сражений. Никто не спал в ту ночь, потому что наутро было объявлено главное торжество — принесение человеческой жертвы. Ещё то и дело в свист дудок вплетался смех и громкие голоса, когда у холма, где стоял идол, начались приготовления.

Вчера дружина Храбра вернулась с победой, и каждый, получив свою долю добычи, теперь готов был отдать то, что причиталось грозному божеству. К ступням его недвижных ног еще накануне сложили добытые в битвах топоры, секиры и щиты. Свой же щит каждый воин водрузил на собственных воротах, и он почитался у славян священным.

С тяжелым сердцем шел Храбр к дому Ислава. Он хотел исполнить волю друга — выставить его щит на столбе крыльца, откуда теперь уже его никто не снимет… Закончив свою работу, он столкнулся с чародеем Бессоной. Густо обросший волосами человек этот ни зимой, ни летом не снимал облоухой рысьей шапки и внезапно возникал в самых разных местах. Его побаивались, потому что он не старел, и каждый знал его таким, как сейчас — похожим на неслышно ступающего зверя. Глядя ему во след, Храбр вспомнил, как верил в детстве, что этот служитель духов способен рождать на свет разных животных. И когда все собирались вокруг костра, а Бессона начинал бить в свои громотушки и кружить вокруг жертвенного огня, Храбр завороженно ждал, что из-под его длинных, затканных магическими знаками одежд, полетят птицы. Теперь он понял, что Бессона неспроста явился в дом Ислава и говорил с его женой Сурой, и не сомневался, какая будет у Перуна жертва. Советам чародея никто не противился, потому что он имел власть над временем и мог видеть начало и конец всех вещей.

В это время на перуновом холме небесный воитель недремлющим оком взирал на приготовления. В дни мира он тешился тем, что, разбивая молотом облачные скалы, высекал пламя молний, а куда пустит огненную стрелу, там случался пожар. Если же он метился в землю, то позже на том месте можно было найти каменную стрелку. И дом, где ее сберегут, считался огражденным от молний. Перед идолом Перуна беспрестанно горело пламя. И было плохим предзнаменованием, если оно гасло. Тогда огонь вновь высекали из кремня, который хранился в руке идола. И все замирали, глядя на истукана, потому что не знали, отчего так красны его глаза: то ли от гнева, что не уберегли святыню, то ли от новой игры огня.

В дни войн Перун покровительствовал военным дружинам, и после походов ему приносили особые дары. Не было еще случая, чтобы людским жертвам он предпочел плоды и зерно. Вот и теперь костер был собран, и березовые поленья венчало, пока еще пустое ложе, но в головах его уже стояли магические фигурки, вырезанные из ветвей священного дуба. Никто, кроме жреца, не смел даже подходить к этому дереву, чтобы случайно не наступить на опавшие желуди, потому что все, что ни произрастало в его кроне — принадлежало грозному божеству. Фигурки эти мог вырезать только жрец, а если бы кто из смертных пренебрег запретом, его неминуемо ждала постыдная кара.

Когда диск солнца показался над лесом, и огненная дорожка по верхам деревьев докатилась до серебряной головы идола, молнии заблистали драгоценными камнями в его руках, и взгляд стал совершенно живым. Тут к бездыханному еще костру приблизилась жертвенная процессия. Впереди вели белоснежного коня с раскрашенными копытами, убранными цветами гривой и хвостом. Этот конь был священным, и выводили его только для того, чтобы по ржанью узнать, будет ли угодна жертва божеству. За конем шествовал перунов жрец в белом балахоне, с дубовым венком на голове. Вслед за ним шла супруга Ислава, облаченная в белотканую рубаху, которая волочилась по земле и была перехвачена поясом, расшитым, словно волосами Перуна, золотом и серебром. Когда все подошли к холму, конь взвился на дыбы и, будто призывая кого-то, громко заржал. Жрец и чародей одновременно опустили головы на грудь, что означало: жертва угодна.

Суру подвели к дубу, и жрец поднес ей чашу с настоем жертвенной травы. Как только она его выпила, ей показалось, что небо стремительно приближается, жрец склонился над ней, а дружина так сбилась оружием, что звон его поглотил все звуки…

Пятная кровью свое облачение, жрец возложил тело Суры на ложе, и тут же пламя, взлетев лизнуло ей руку, закружило вокруг огненную пыль. Толпа вскрикнула и, как один человек, замолкла — дым, словно взбитая перина, укрыл костер. Тогда чародей загудел в свою трубу, и порыв ветра отодвинул завесу, открывая душе путь к Ирьему саду — той небесной роще, что находится по другую сторону облаков, там, где души людей живут как птицы, а вокруг всегда светит солнце, и уже некуда спешить. Толпа ожила, глядя на пламя, которое когда-нибудь каждого возьмет с собой. И людям казалось, что они видят тень, которая махнула им рукой, устремившись по дымной дороге вверх, к своему ясному теперь счастью…

В ночь на Купалу

Милава гадала на травах. Около полночи она вышла на луг и ощупью нарвала траву, что попала ей под руку. Потом вернулась домой и, не разглядывая, положила под подушку. Если утром там окажется больше двенадцати разнотравий, то к зиме состоится её свадьба со Святко…

Всё смолкло вокруг, но она никак не могла уснуть. К этой ночи растения, набрав силу, готовы для приготовления снадобий и ворожбы, и, чтобы отвратить от дома несчастья, старые люди сейчас жгли в укромных местах колючий шиповник, крапиву и жесткие листья осоки. Самые же лихие, сняв с себя рубахи, до утренней зари будут рыть в лесной глуши целебные коренья.

Завтра, в ночь на Купалу, Святко тоже отправится в лес, чтобы добыть волшебный цветок папоротника, который расцветает раз в году на один миг и тут же бывает похищен нечистыми духами. Но если человек сумеет обхитрить эту злую силу, то будет неслыханно богат, ибо станет ведать, не только где сокрыты богатые клады, но и как их достать. Известно, что чужие сокровища оберегаются сонмом духов, с которыми без волшебной силы никак не сладить, и вместо выкопанных драгоценностей в руках человека могут оказаться лишь черепки разбитого горшка или горсть разноцветных камешков. Но волшебная сила цветка в том и заключалась, что внушала искателю и слово, и заговор, и действо, которые были сильней злых чар. Ведуны говорили, что каждый клад имеет свою душу и нередко сам выходит из земли мерцающим огоньком, но может тот час же принять самый нелепый вид. До сих пор в селении помнили нищенку и петуха, не дававшего ей прохода. Старуха, наконец, не вытерпела, стукнула его клюкой, а он взял да и рассыпался вмиг самоцветами, золотом да серебром…

Милава вспомнила ещё Семага, что жил когда-то на краю села. Все посмеивались над ним, что не ищет он богатства. А Семага лишь усмехался в ответ:

— Коли стою я того, то богатство само ко мне придёт.

Как-то парни вздумали подшутить и закинули ночью ему в дом дохлую скотину. Взялся Семага утром её выкидывать, а шкура лопнула, и раскатились по земляному полу его халупы несметные сокровища.

Летняя ночь коротка, и небо стало заметно светлеть. Милава подождала пока все предметы стали ясно различимы, и, сбросив подушку, принялась разбирать собранные ночью травы. В ее руках оказалось пятнадцать разных растений…

Весь день поселяне готовились к ночному торжеству: в домах не осталось ни одного не убранного закоулка, ни одной грязной тряпицы. Играющих детей тоже не было видно в этот день. А когда вечерняя заря догорела, Милава с охапкой цветов вошла в дом. В её избе стоял смешанный запах увядающей листвы, смолы, коры и ещё не совсем просохшей влаги. Банные веники, сломленные в этот день, весь год обладают чудодейственной силой, но для этого надо вплести в них ветку берёзы, смородины, можжевельника, ольхи, липы, черёмухи, калины, ивы, рябины и цветы тех трав, что распустились к этой ночи. Милава рассыпала свои букеты по столу и, выбрав крепкие стебли Иван-да-марьи, притулила их к притолоке. Теперь, если надумает недобрый человек приблизиться к дому, то желтый цветок громко заговорит с фиолетовым, и вор сразу свернёт в сторону, полагая, что в доме люди.

Огни в селении были затушены, однако никто не ложился спать. Тихо открывались двери, и люди в белых рубахах, как призраки, растворялись в ночи. То тут, то там хрустела ветка, раздавались шорохи, но нигде не было слышно человеческих голосов. В этот час между собой говорили лишь животные да травы, а деревья, путая людей, могли незаметно переходить с места на место. Все устремились к реке, где их ждало главное торжество и священнодейство — добыча Чистого Огня, после чего каждый мог вопросить духов о своём будущем и вразумиться ответом.

Одев выбеленную на долгих росах рубаху, Милава заторопилась и, распуская волосы, выскользнула на крыльцо… На берегу широким кругом чернели собранные костры. Посреди них сидели старейшины, уже готовые приступить к священнодействию. Во всей округе не было ни одной искры старого огня, и от того, как родится новый, зависело будущее благоденствие года. Только от этого Чистого огня свет и тепло домашних очагов будет почитаться священным. Он не должен угасать до следующего дня Купалы. И по колебанию его пламени можно будет предсказать и человеческую судьбу, и осенний урожай. Если перед живым огнём произнести заговор, то любая нечисть станет обходить тот дом. Тепло и свет любого очага будет свят, и если бы какой-то чужак решился огонь затушить, то стал бы смертным врагом всей семьи, ибо потухшее в доме пламя — верный признак близкого несчастья и бедствий…

Наконец самый старый и белый как лунь человек, воздев руки к небу, разомкнул уста:

— Ключ к моим словам, — произнёс он, — в небесной высоте, и никому, кроме меня, не отпереть этот замок. Огненный язык бога-громовика, сослужи службу великую, подари огненное пламя!

И, погрузив длинное деревянное сверло в отверстие дубового бруса, он принялся вращать его. Все замерли, мысленно призывая божественный огонь сойти на землю. В этот миг даже облако, коснувшись края луны, придержало свой бег…

И вот уже невидимая искра укрепилась на сухой былинке, её ловко приняли на смоляную спицу, затем перекинули на солому, от которой занялся валежник ближнего костра, и огни заплясали из рук в руки, оживляя людей и их голоса.

Скоро у костра, который разгорелся первым, собрались те, кто уповал на чудо его очищающей силы. Проговорив заговоры, люди сосредоточенно ждали знака, когда можно будет закончить ворожбу. И как только хищное до поживы пламя распалось на двенадцать языков, в него полетели одежда и обувь страждущих и больных. В другом — сжигали домашний хлам. И если огонь вдруг расцвечивался цветами радуги, люди ликовали, ибо те, кто палил свой старый скарб, знали, что так истребляются духи беды. Вокруг третьего костра столпилась молодёжь и, набросав можжевеловых веток, загадывали желания: если перепрыгнуть пламя так, чтобы оно не коснулось ног, то задуманное непременно сбудется. Хотя огонь заметно потянулся вверх, желания придавали силу, и, подобрав подолы, девушки и парни словно летали над ним, только искры разметались им вслед.

Незаметно подошло время чтить легкокрылого Купалу. В этот час ночи бог Лета и земных плодов витал над поверхностью рек, ожидая приношений, из которых Утренняя Заря сплетёт крепкую разноцветную нить, чтобы соткать ему новую одежду.

Жрец отделился от толпы и, вступив в воду, трижды возопил:

— Трава зелёная — знак божества! Мы должны её собирать и в мерцающем небе бога воспевать! За заботу о нас благодарить и жертву ему творить!

Эхом отозвались людские голоса, и вниз по течению неспешно поплыл Чистый огонь на деревянных плотиках, охапки свежей травы и цветов, венки и плоды в плошках.

Когда дары совсем исчезли из вида, так, что даже нельзя было заметить отблеска огней на водах, все вернулись к кострам. Их пламя необходимо кормить до утра, чтобы угасло оно только с первыми лучами солнца. Тогда год впереди будет для всех мирным, ведь Чистый огонь, поднявшись по солнечному свету на Небо, станет оберегать людей не только в их земных домах, но и разгонит ненастье в заоблачной дали. Снопы искр снова освещали молодежь, которая, украшая себя цветочными гирляндами, водила хороводы и пела песни…

А Святко в то время пытал своё счастье. Как только затемнелось, он отправился в лес, загодя присмотрев, где растёт папоротник. Он знал, что цветок этот трудно даётся человеку, и злобная нечисть так пугает смельчаков, что нередко их потом находят в лесу мёртвыми. Придя на место, Святко расстелил под листьями папоротника чистую скатерть, поскорее очертил вокруг себя круг и сел так, чтобы не спускать глаз с чудесного растения.

— Ну, теперь мне не страшна никакая нежить! — храбрился он. — Главное, что бы ни случилось, не покидать круг до восхода солнца.

Стоило ему только расположиться, как свист и ветер прошли по лесу с одной стороны на другую и обратно. Что-то зашуршало, завыло вокруг него, но он сидел, не поднимая глаз. Сквозь гам и крики иногда пробивались и ласковые голоса, которые манили его за черту, обещая и без цветка показать, где хранится клад. Но Святко был неколебим, и чтобы отвлечься, стал думать о тайнах сокровищ.

Исстари люди, опасаясь разбойников, вверяли свои богатства земле. Но случалось, что хозяин за сокровищем не возвращался, а где оно зарыто, никто из посторонних не знал. Вот такие-то клады и помогал добыть волшебный цветок папоротника. Бывало, богачи хоронили своё достояние вместе с зароком «на столько-то голов». Это означало, что сокровища достанутся только тому, кто окажется уже сверх названного числа. То есть, если закопает человек клад «на тридцать голов», то тридцати кладоискателям он принесёт смерть и в руки не дастся. И только тридцать первого ждёт сказочная награда, но цветок папоротника снимал и это заклятие…

Святко почувствовал, что тайное время близко и за несколько мгновений до перелома ночи увидел, как из куста показалась цветочная стрелка со светящейся почкой. Двигалась она, словно речная волна, колыхаясь и увеличиваясь. Ровно в полночь почка лопнула, и огненный цветок с треском осветил тьму. И в этот миг ему привиделось, что вокруг замер не лес, а чудища с разинутыми ртами. Святко опомнился и, набросив на родившееся чудо скатерть, сорвал цветок. Тут нечисть взвыла так яростно, что, оглушённый, он чуть не выронил из рук свою добычу. Тогда, чтобы подбодриться, он тоже закричал:

— Прочь, злыднее племя! Не слушаю вас, прочь!

И крепко зажмурил глаза. Он знал, что теперь надо дождаться только утра. С первым криком петуха вся тьма духов смолкнет и, потеряв свою колдовскую силу, отлетит прочь. Поэтому он изо всех сил старался ни на что не смотреть и ни о чём не думать. И это ему удалось: он потерял счёт времени, а когда приоткрыл глаза, вокруг было совершенно светло. Святко заторопился и даже не заметил, что было не только светло, но и совершенно тихо, а в утреннем лесу должны перекликаться птицы… Прижав к себе скатерть с волшебным цветком, он выскочил из круга, но не успел сделать и трёх шагов, как ночь обрушилась на него, а драгоценная ноша из рук исчезла…

На реке в это время девушки водили хоровод, и одна из них с завязанными глазами раздавала подругам венки, сплетённые из самых разных растений. Свежие и пышные предсказывали будущее счастье и достаток. Увядшие — предупреждали о возможных невзгодах. Много девушек уже вышло из круга, когда в руках у Милавы оказался её заветный венок. Боясь взглянуть на него, она отошла в сторону и увидела, что сплетён он из золотистых метёлок зверобоя — цветов замужества и любви. Но жёлтые корзинки купав яснее слов сказали ей, что Святко не принесёт волшебный папоротник, ведь стоит только сорвать купаву, как она тут же клонит долу свою солнечную головку. И её привядшие цветы большого богатства Милаве не сулили.

АЛЕКСЕЕВ Борис

Беглец Парамоша

Парамон грелся на солнышке и приговаривал:

— Гой ты, кровушка чужая,

Буде мачеха незлая,

Дай мне в силушку твою

Волюшку макнуть в бою…

«Чё с матерью станется теперя?» — думал он, обхватив вихрастую голову иссечёнными в кровь ладонями.

Парамон был сыном раскулаченного и расстрелянного в 34-м году зажиточного кулака Осипа.

Покуда революционная тройка смаковала бате расстрельную участь, он с матерью бежал в тайгу. Прибился к старателям, но вскоре повздорил со смотрящим артели. И вот из-за чего. Стал смотрящий к матери Парамона подбираться. Мужичок-то плюгавый, дунь — не сыщешь, но уж больно досадливый. Мать от него как могла сторонилась, ревела по ночам, только оттолкнуть прилюдно не смела, за сына боялась. А сморчок тот, особливо на людя́х, так и лез, так и лез к ней. Мужики, им-то что, хохочут — забава вроде.

Не стерпел Парамон. Ночкой тёмной выследил обидчика, встал перед ним грудь в грудь и вилами забодал. А как поднял вилы над головой — силища-то молодая, злобная, — как полилась ему на голову кровушка человеческая, понял, что натворил, — и в бега. Хотел мать забрать, но помешали.

Месяц скитался по тайге. Сырыми грибами, корой да ягодой сыт не будешь. С голоду сыпь по телу пошла. И вот уже к смерти приблизился Парамоша. Ан нет, выпал случай, завалил он медвежонка. Пока медведица в малиннике чухалась, напился тёплой животной крови и бежать. По реке с версту топал, еле ноги унёс. Жалобный рык медвежьей матери до сих пор в ушах перепонки выгрызает…

Так сидел Парамон над речкой, хмелел без вина да приговаривал:

— Гой ты, кровушка чужая,

Буде мачеха незлая,

Дай мне в силушку твою

Волюшку макнуть мою…

Глядь, напротив, на другом бережку, две молодки из ельничка выбежали, скинули-то сарафаны — и в воду. Парамон прижался к тёплому камню, глядит-поглядывает. А те плещутся в протоках водяных, хохочут. Решил Парамон к девкам ближе подобраться. Полез через валуны, да оступился и в воду, как есть, шлёпнулся. Девчата взвизгнули, схватили одёжку — и бежать до хутора. Бегут и на бегу сарафаны примеряют — потеха!

Насмотрелся Парамон на голых баб, заёрничал, стал он ходить по мелководью да пританцовывать! Вдруг видит: три мужика с обрезами через ельник к реке спускаются.

— Ё… — выругался Парамон и опять в бега.

Подался по речной балке вниз прямиком через ивовую скрутку. Голову посёк, но от погони ушёл. Без сил вывалился на пригорок, огляделся. А перед ним огромное скошенное поле. Глядит Парамон: стоят в поле молодые стожки, и торчат из стожков увесистые стожары. Радуется хозяйский глаз Парамона. «Эка лепота!» — шепчет сердце, истерзанное житейской непоняткой…

* * *

Через поле шла железная дорога, а метрах в двухстах за ветровой посадкой деревьев виднелась полуразрушенная станция. На платформе стоял конвой в будёновках с красными лентами, промеж конвоя полтора десятка зэков сидели на чемоданчиках и курили.

Поднялся Парамон, хотел было обратно в лесок юркнуть (нет, чтоб отползти, как ужик), качнулся за дерево, но споткнулся о бесов корешок. Шевеление приметили на платформе. Два конвоира спрыгнули с плит и направились к Парамону. Тот замер.

— Ух ты, зверь али человек? — хохотнул один из конвойных, разглядывая неподвижную фигуру Парамона с разводами крови на рваной в клочья одежде.

— Беглый я, — хрипло ответил Парамон, опуская руки.

— Оно и видно. И отколь в бегах? — ВОХРовец* передёрнул затвор винтовки.

— От себя, знать…

* ВОХР — военизированная охрана, вооружённая боевым стрелковым оружием.

АРИСТОВ Сергей

Неожиданная переоценка

Тридцатого декабря сего года, я принимал поздравления с очередным Днём рождения.

Стандартных пожеланий успеха, здоровья, счастья и других — было множество. Не обошли поздравляющие и мои личные качества. Разумеется, в этих поздравлениях я был настоящим и порядочным человеком, другом и конечно гражданином, горячо любящим Москву. Последние строчки принадлежали Сергею Семёновичу Собянину, мэру Москвы, и носили неприкрытый протокольный шаблон.

Да я и сам считал себя, до этого Дня рождения, относительно приличным человеком.

И вот в этот самый день мне и пришлось поставить перед собой вопрос: кто же все-таки я на самом деле?

Дело всё в том, что как раз в э тот день у меня завязалась, по «электронке», интенсивная переписка

с одним моим старым знакомым, проживающим в Израиле. И он, наряду с поздравлениями, невзначай, поведал мне эпизод, который и поставил передо мной вопрос, ответ на который так и не получили друг от друга Михаил Самуэлевич Паниковский и Шура Балаганов. И когда я припомнил эту самую историю, а прошло с того времени несколько десятков лет, колебаний в определении себя у меня уже не было.

Так кто же я?

Подлец!

Правда, подлец я не такой уже конченный, а подлец этакий «волнообразный».

С приливами и отливами. Если «подлючесть» слегка отливает, то меня вполне можно принять за нормального человека. Ну, а если «подлючесть» идёт на прилив: спасайся, кто может!

Очень хорошо это знает моя жена. За полных сорок четыре года, «подлючесть», по отношению к ней, в полной мере отливала только два раза. В первый раз отлила на полных два дня. В эти два дня жена могла принимать любые, самые невероятные решения, заниматься исключительно всем тем, чем она хотела. И при этом с моей стороны никаких упрёков или ограничений даже и близко не было.

Второй раз это, такое счастье, я ей предоставил месяца на полтора. Дело в том, что первый раз я помирал только два дня, а во втором случае я этот процесс затянул месяца на полтора. Простите за эту небольшую, но очень важную семейную подробность.

Да, так вот. В самом конце советского периода, года за два до его полного и молниеносного исчезновения, я приобрёл автомобиль. Только-только научился немного ездить и мог даже самостоятельно заправиться. Очередь на два часа, чтобы залить двадцать литров бензина, было такое ограничение, даже очередью не считалась. Считай, что повезло. Короче говоря, водитель из меня, в описываемый период, был ещё тот. Практически никакой.

И мой приятель, ныне проживающий в Израиле, тоже прикупил «Жигули». Они вместе с сыном, которому было лет двадцать или чуть больше, по очереди учились управлять этим транспортным средством.

В то время я жил на юго-западе Москвы, на углу Севастопольского проспекта и ул. Бутлерова, где через дорогу располагалась большая лесопарковая зона. И вот на углу Севастопольского и ул. Бутлерова построили заправку. От дома, если напрямки, метров двести. Здорово!

Тогда ещё никакой электронной связи в быту у населения не было. Были только домашние телефоны, а на улицах, кое-где, телефонные автоматы. Ну, их надо было ещё найти. Да надо было, чтобы они ещё и работали. Если сразу всё получалось, считай, что «родился в рубашке».

Так вот, как-то, будучи дома, в дверь моей квартиры позвонили. Открываю. На пороге стоит сын моего приятеля, мой, кстати тезка.

— Дядя Сережа, здравствуйте. Не мог Вам позвонить, не нашёл телефонного автомата.

— Да ладно, Серёга, заходи.

— Да нет, дядя Сереж, спасибо. Тут у меня машина заглохла, как раз около вашей заправки. Пойдемте, посмотрите, может, чего подскажите. Я пока в этой машине ничего не понимаю.

И вот тут моя «подлючесть» сработала на таком приливе, что все водители, читающие эти строки, пошлют в мой адрес такое, что самая изощренная нецензурная лексика — нежнейшие стихотворные вирши.

— Нет, Сергей. Ты знаешь, я сам мало, что понимаю в машине. Да у меня и времени сейчас нет. Пойди, попроси кого-нибудь — помогут.

Пишу, а самого, в прямом смысле, тошнит от своей той «подлючести». Молодой человек, сын моего хорошего приятеля, просил об обыкновенной человеческой поддержке, а я отказал.

Ну и кто я такой? Конечно, подлец. Понять это в семьдесят один год конечно поздновато, но хотелось бы надеяться, что на исправление времени чуть-чуть ещё есть.

ИСИДА Ольга

Игра со звёздами

Игра закончилась. Молодые футболисты лениво тянулись по направлению к раздевалке, изредка перебрасываясь впечатлениями об игре. Все устали. Руки, ноги гудели, болели, но игроки шли с радостным чувством победы. Максимка шёл последним. Вернее еле-еле передвигал чугунные ноги. Сил не было, но последний решающий гол забил он. Как это ему удалось, Макс и сам не понял: Лёша дал ему пас, получив мяч, Максим, даже не соображая, правильно ли он делает, послал мяч в ворота. И вот открыт долгожданный счёт в пользу родной команды. Матч выиграли, поэтому все шли с чувством выполненного долга. Команда по очкам теперь заняла более высокое место в турнирной таблице. И в этом была в том числе и маленькая заслуга Макса.

— Ребята, поздравляю. Вы молодцы. С победой, — весело сказал тренер.

— Всё ли собрали? Давайте быстрее в раздевалку. Максим, проверь, все ли мячи на месте. Только быстрее. Я тороплюсь.

Максим развернулся и пошёл снова на поле. Его любимое зелёное море. Он целыми бы днями бегал по этой мягкой зелёной траве и играл с мячом. Вечерело. Быстро надвигались сумерки, и на большом расстоянии темнота уже скрадывала предметы. Только трава на поле местами серебрилась, кое-где становясь совсем темной. Мяча на поле не было. Макс хотел было вернуться, но в лучах молодой луны увидел возле скамейки белеющий бок мяча.

— Вот ты где, — сказал Максим, подходя к скамейке.

Он сел на траву, рядом с мячом. Уже стало совсем темно и по-летнему прохладно.

— Максим, — раздался издалека крик тренера. — Когда найдёшь мяч и будешь уходить, закрой раздевалку. Мне надо идти. До завтра, встретимся на тренировке. Ты — молодец!

Максим лёг на траву. Над ним было звёздное небо. Хотелось лежать, ни о чём не думать, а только о голе, таком желанном, ещё немного о захватывающих моментах игры, о своих друзьях. Лежать на мягкой траве было очень приятно. Глаза сами закрывались. Звезды мигали, о чем-то, видно, переговаривались. Ноги всё ещё гудели. Да и во всём теле была усталость, приятная, победная.

— Мальчик, — раздалось откуда-то, но Максим даже не мог сообразить, откуда идёт звук.

— Ну, ты что, уснул? Давай поиграем в мяч или, по-вашему, в футбол. Бросай мне мяч в ковш.

И тут Максимка, не веря своим глазам, увидел, как с неба тянется к нему ковш Большой Медведицы.

— Да я же не докину, — прошептал Макс, неуверенно поднимаясь с зеленой травы.

— Докинешь, докинешь, — услышал он, машинально взял мяч, и что есть силы поддал его вверх.

Мяч взвился, полетел и точно лёг в ковш, который подставила Большая Медведица.

— Ха-ха, — засмеялась Медведица. — А говорил, что не докинешь.

И все звёзды замигали, засмеялись, и как-то стало весело на душе. Максимке показалось, что звёзды стали пониже, что ли, ближе к нему.

— Эй, созвездия, давайте поиграем в земную игру — футбол. На земле столько людей играют, смотрят, переживают. Мне стало интересно узнать, что за игра эта такая, что завораживает пол населения Земли, — прокричала Медведица.

И звёздное небо опять замигало, как будто зааплодировало от удовольствия. Всё на небе пришло в движение, все засуетились, и сложилось такое впечатление, что все приготовились к игре.

— Внимание! Свистка у меня нет, — прокричала строгая Медведица. — Начинаем игру. Пасую тебе, Лев. Давай, лапой отбивай.

И мяч полетел по небу. Максимка завороженно наблюдал за игрой. К мячу бросились Близнецы — братья. Но крутой лоб Овна преградил дорогу. Столкнулись, разлетелись, и мяч подхватил Водолей. Он помчался с мячом, пока не налетел на рога Козерога.

Что творилось на небе! Даже Скорпион и Рак вместе с Рыбой суетились и поддавали по мячу, когда могли добраться до него. Скорость игры была велика, так что этим созвездиям приходилось приноравливаться, но они старались.

Максимка вначале онемел от того, что происходило на небе. Затем игра его захватила. Он вошёл в игру — прыгал, скакал, вертел головой от неожиданных пасов созвездий. Стал подавать реплики, подгонять и поправлять действия неожиданных игроков. Даже делать им замечания. Игра была в полном разгаре. Всё небо переживало за звёздных футболистов. Марс от возмущения, когда случались ошибки, включал свой красный свет. Может это он красную карточку посылал незадачливому игроку? А Венере всё нравилось, и она только улыбалась, красовалась и кокетничала со звёздами-болельщиками на небе.

Луна светила, как хороший прожектор, и всё небо — футбольное поле — было залито голубым, волшебным светом.

Мудрая Полярная звезда поначалу сурово и даже неодобрительно поглядывала на прихоти, как ей казалось, созвездий, но потом так прониклась игрой, так переживала, как если бы была настоящим бывалым болельщиком. (Только дудки и трещалок у неё не было). Наконец, раздался сигнал Медведицы, оповещающий окончание игры.

— Ну, мальчик, доставил ты нам удовольствие! Хотим ещё как-нибудь поиграть в футбол. Наберём команду. Благо желающих много. А сейчас матч окончен. Держи мяч.

И ковш Большой Медведицы потянулся к Максимке. Красивый, родной мяч, побывавший почти что в космосе на звёздной игре, вылетел прямо к ногам мальчика. Небо осветилось хвостатыми кометами. Это был салют в честь первого футбольного звёздного матча.

— Спасибо! — раздалось откуда-то сверху.

Максимка посмотрел на небо. Звёзды мигали, посылая ему радостный свет и даже будто аплодировали, отдавая дань такому интересному событию в их жизни. Они теперь тоже знали, что такое футбол, чуть-чуть прикоснувшись к этой манящей и непонятно почему завораживающей миллионы людей игре.

Максимка взял мяч, запрокинул голову и помахал звёздному небу. Хотелось смеяться, улыбаться и прыгать до неба. И самому снова с ними поиграть. Но небо становилось все выше и выше.

И вдруг до Максима донесся крик тренера.

— Ну, ты что там, делаешь? Спишь? Я ушел. Ещё раз напоминаю: не забудь проверить всё и закрыть раздевалку. Пока.

От слов тренера Макс полностью проснулся. Над ним раскинулось далёкое звёздное небо. Макс сразу нашёл Большую Медведицу. Поднял мяч и помахал ей рукой. Ему даже показалось, что Медведица и все звезды тоже послали ему привет. И с радостным настроением он побежал по мягкой зеленой траве в раздевалку.

Прошло несколько лет. Макс стал студентом Института физкультуры и спорта. Учебную практику он проходил в качестве тренера у детей младшей группы. На первой тренировке Максим увидел перед собой в зале шеренгу малышей. Самому маленькому было четыре года, а самому старшему шесть.

— Футболисты! Что же с ними делать? Небось и мяча-то боятся, — подумал молодой тренер.

Но участь тренера такова, что учить надо любого желающего. А вдруг? Вдруг вырастет хорошим игроком, а может, даже знаменитым. И тренировки начались.

Максимка любил малышей. И к соплям, и к бесконечным просьбам пописать, и к слезам относился с пониманием и с сочувствием. Каждому был выдан мяч, и Максим показал простейшие упражнения с ним. Малыши с энтузиазмом начали заниматься — бегали, беспорядочно ударяли по своим мячам, пытались повторить те упражнения, что показал тренер. Конечно, не всё получалось. Но было желание. Час тренировок пролетал, как одно мгновение. Макс был доволен. Ему понравилось работать с этими маленькими ребятишками. Что-то им показывать, делиться тем, что он умел. Следить за их растущим умением. Вытирать носы и слезы. Хвалить и видеть сквозь слёзы блеск радости в глазах малышей. Тренировки шли. Через несколько тренировок Макс разделил ребят на две команды, чтобы они попробовали играть коллективно, командой.

Игра началась, но Макс увидел, что один мальчик, четырёхлетний Стёпа, стоит в сторонке.

— Стёпочка, ты почему не играешь? — спросил Максим.

— Так у меня мяча нет, — грустно ответил мальчик.

— Стёпа, в футбол играют две команды одним мячом. Это на тренировках каждый из вас работал со своим мячом. А в игре у вас один мяч. Иди, играй, — и Макс подтолкнул Стёпу к бегающим ребятам.

Прошло несколько минут, и Макс увидел, что Стёпа опять одиноко стоит среди играющих.

— Ты что, Стёпа? Опять не играешь?

— Так мне никто мяч не даёт, — со слезами на глазах сказал юный футболист.

Максим взял мальчика за плечи и повёл к скамейке. У того уже слёзы катились по щекам.

— Стёпочка, правила игры в футбол я вам объяснял. Ты посиди, посмотри, как играют твои товарищи. Видишь, один игрок с мячом, а другие без мяча, но наготове, так как в любой момент игроку могут дать пас, и он должен будет вести мяч. Ну что, пойдешь, поиграешь? Вытирай слёзы и беги. В футбол надо играть, а не сидеть на скамейке. Иди. Будь внимателен и жди мяч. Тебе обязательно дадут пас.

Стёпа зашмыгал носом, подтянул шортики и побежал.

Шло время, продолжались тренировки. И вот наступило время соревнований. Мальчишки волновались. Тренер собрал малышей и дал последние наказы. Прокричали дружно «приветствие», и матч начался.

В начале игры мальчишки метались по полю беспорядочно, бросались на мяч, забыв все указания и наставления тренера. Но первые минуты волнения прошли, и ребятки стали придерживаться своих мест на поле. Родители тоже вели себя громко, шумно, потому что волновались. Кричали своим детишкам, подбадривали. И сквозь общий шум Макс услышал крики родителей,

— Лева, беги быстрее, отдай мяч Коле и Вите, — кричал отец своему сыну.

— Близнецам, близнецам отдайте мяч, — вторил чей-то молодой папа.

— Рыба, а ты, что не видишь, кому надо отдать пас?

— Коза, держи пас.

— Головой, головой бей, овца.

— Медведь, ты можешь быстрее бежать? — кричали болельщики, которых понемногу становилось всё больше.

Крики на поле и с трибун становились всё громче. И вдруг всё взорвалось. Это Стрельников Славик с подачи Ракова Юры забил гол. Что тут началось! Малыши прыгали друг на друга, обнимались, и все возбужденно кричали.

— Стрелка, — кричали они, — молоток! А Рак какой пас дал ему!

Макс смотрел на своих маленьких игроков. Ему вспомнился футбол звездного неба. Там тоже были и Рак, и Стрелец, и Близнецы, и Большая Медведица, которые в первый раз играли в футбол, в эту непонятную, но завораживающую игру.

— Так ведь это будущие наши звёзды футбола, — подумал Макс, глядя на своих подопечных сквозь слёзы радости.

Прозвучал сигнал окончания игры. Началось награждение. Игрокам вручили медали и грамоты. Ребята были счастливы, родители утирали слёзы радости. А больше всех был рад молодой тренер, поздравляя своих маленьких звёздочек.

ЗИМИН Юрий

Алые маки Каракумов

— А ты разве ничего не помнишь? — спросила сестра, глядя на меня, хитро улыбаясь. Она меня старше была на три года.

Как это не помню? Помню. Но она добавила некоторые яркие эпизоды к моим воспоминаниям…

Туркмения, поселок Джебел.

Страшно гудели паровозы, долго, непрерывно. Железнодорожная станция была недалеко, и разрывающий воздух звук паровозных гудков далеко разносился по пустыне, широко и безнадёжно.

Начало марта 1953 года. Первое моё воспоминание о том, что кто-то умер из наших великих.

Что такое солнце и тень, мама долго объясняла четырёхлетнему непонятливому и бестолковому упитанному маленькому сыночку, который упорно не хотел надевать на голову белую панамку. Одежда в пустыне имеет свои особенности и строго необходима во многих разных случаях.

Отец постоянно был на службе, а мама занималась учётом провизии, приготовлением питания, стиркой, мытьём посуды в строительном батальоне.

Солнца хватало везде, а вот простой воды нет. Была весна, но было жарко как летом.

Это Каракумы…

Наша семья, как и другие семьи военнослужащих, жила в землянке, по конструкции близкой к воинской, фронтовой. И правильнее было её назвать песчанкой, глиняной песчанкой. В середине углублённого помещения в грунте стоял столб из дерева саксаул, кривоватый. Ровных и прямых деревьев в местности, где не хватает воды, просто нет. Помню, как по этому столбу полз вниз, прицеливаясь на меня, скорпион. Отец скинул его рукой на песчаный пол, и никак не мог его раздавить каблуком сапога. Ядовитое насекомое углублялось в грунтовый пол, а потом каждый раз выползало из-под песка.

Шкуры овец крышей покрывали землянку, отгоняя своим запахом насекомых и змей, которые часто являлись ядовитыми. Откинул одну шкуру — вот и форточка… Но почему шкуры не отпугнули того скорпиона? Казалось бы, ниже уровня земли должно быть прохладно, но желаемой прохлады не было, и от надоедливой дневной жары хозяева часто водой поливали матрасы, на которых спали.

Питьевая вода привозилась танкером «Красный флот» из Баку через Каспий в порт Красноводск, где я умудрился родиться, а потом железнодорожными цистернами на строительство военного аэродрома в район посёлка Джебел. Для строительства и для личного состава строительного батальона требовалась вода, и много воды. Её, даже при тщательной экономии, всегда не хватало. А местную, из колодцев, невозможно было пить. Но коренное население приспособилось и к этому, не очень приятному, запаху колодезной воды. И спокойно жили здесь сотни — тысячи лет.

23-й отдельный Аэродромно-Строительный полк возводил военные аэродромы, хоть в пустыне, хоть в горах, хоть в тайге. На счету у отца после войны осталось семь построенных военных аэродромов.

При временно расположившемся в этой пустынной местности батальоне жили и семьи строителей — военнослужащих, крепко сдружившись с местными семьями аула в оазисе. Ни колясок, ни велосипедов для детей ни у кого не было. Меня, ребёнка, сажали на панцирь крупной черепахи и я, медленно качаясь в такт её шагам, сидел на ней и катался недалеко от землянки в виде уверенного седока. Падение с панциря в песок не приводило к травмам, да и скакун далеко не убегал, можно было опять заползать на «коляску». Присматривала за этим процессом, чаще всего, моя сестричка.

Собаки здесь тоже водились, изредка покусывая разбегающихся от них детей. Особенно мне не нравился туркменский алабай, здоровенная собака, стерегущая отары овец. Она без лая и предупреждения подходила и просто кусала человека за мягкую часть, чтобы он знал свое человеческое место, а не покушался на съедобную проходящую мимо шерстяную баранью лопатку или окорок. Шрамы от собачьих укусов, так, на память, хранятся у меня на теле всю жизнь.

Неожиданно, как-то сразу, почти в один день вокруг землянок раскинулось бесконечное поле красных маков. Цвели яркие цветы до рези в глазах, до головокружения от приторного сонного запаха. Вся пустыня в красно-алом цвете, даже как-то страшно казалось. И это при отсутствии дождей. Дождь просто не долетал до земли, он по ходу своей основной деятельности испарялся. В районе пустыни, где основная растительность — верблюжья колючка, вдруг возник ковёр из цветов.

Однажды, после очередной прогулки по полю цветов сестры с братом, то есть со мной, возвратилась сестричка одна. На вопрос: «Где же братик?» ответила:

— Да надоел он мне, «хочу спать, хочу спать», ну и пускай себе спит.

— Где ты его оставила? — не отставала от неё мама.

— А, где-то там, — неопределённое направление рукой только усилило панику у матери, — на бугорке.

В пустыне, на бугорке, на солнцепёке, среди цветущих маков…

Команда «В ружье!» прозвучала в глиняных казармах и на строительных объектах, как только отец узнал, что его сын потерялся.

— А железную дорогу не переходили?

— Не помню…

Железная дорога Красноводск-Ашхабад. За её насыпью, которая то исчезала от ветра до голых шпал, то задувалась полностью песком, открывалась бескрайняя пустыня без дорог и поселений. И без воды…

Всполошились ещё и из-за того, что в таком возрасте ребёнок, спящий долго под действием одурманивающего запаха, мог и не проснуться. Как после анабиоза. За примерами ходить далеко не надо. Местные жители нас об этом предупреждали, а взрослые солдаты доказывали крепким сном это воздействие. Просто засыпали на посту, даже стоя. Цветение маков было недолгим, но этого времени ранее хватало на несколько несчастных случаев.

Мне очень хотелось спать. А куда-то плестись за сестрой по жаре было невыносимо. Постоянное дерганье за руку «идем туда, идем сюда» — надоело. А как мы с сестрой расстались, я не помню.

Помню, увидел среди цветов бугорок, который образовался от выкинутой земли при копании норы каким-то зверьком. Свежий выкопанный бугорок веял прохладой, и я умудрился найти на нём более холодное место, правда, липкое. И с усилием эту прохладу прижимал к себе обеими руками, так было приятнее, и прилёг на бугорке. И чтобы не было липко, снял ненавистную панамку, надел на чью-то маленькую головку, на которой высовывались не моргающие глаза и периодически какая-то верёвочка. Головка тоже не хотела одевать панамку… А мама же говорила, что нужно её одевать на солнышке. И заснул.

Поднятый по тревоге строительный батальон начал прочёсывать местность в той стороне, откуда пришла дочка заместителя командира части. Цепью, на расстоянии видимости друг друга, шли медленно сквозь маки, рассматривая каждый квадратный метр цветущего ковра.

Распугивали живность: пауков, козявок, пустынных зверьков. Мимо строителей степенно прошагали несколько верблюдов, неся на себе седоков из местных коренных обитателей засушливой земли. Для них искать кого-то в пустыне — не первый раз. Чаще всего они отыскивали убежавших верблюдов.

После нескольких часов поиска, недалеко от железнодорожной насыпи, нашли «сына полка». Он обнимал крупную змеюку, греющуюся на солнышке, толстую, в середине она потолстела от проглоченной дичи, может, тушканчика, может, крупной птицы. На голове у змеюки скособочилась белая панамка, напоминая скульптуру курортников довоенных времён. Змея злобно шипела и не подпускала солдат к спящему рядом другу.

Но время торопило. С осторожностью и ухищрениями, с помощью снятых гимнастёрок, отобрали «сына полка» у зловещей змеюки. Она скинула белую панамку, и, обидевшись, уползла в заросли осыпающихся красных маков. Никто не запомнил, какой она была породы, но явно была ядовитая. Я её тоже не запомнил, друг называется…

А в это самое время, в отсутствие постоянного седока, моя большая черепаха-коляска неохотно приняла в своё седло ребенка из местного населения, моего ровесника, но, похоже, с другим весом и запахом. Он раньше страшно завидовал моим поездкам… И надкусила у него указательный пальчик, приняв его за червячка. Так случилось, что меня ни змея, ни черепаха не кусали, не было на моём теле отпечатков укуса. Принимали, может, за своего. А вот собаки, друзья человека, — собаки…

В то же самое время, когда отсутствовало батальонное начальница, и когда многих солдат на территории строительной площадки не было, один бульдозерист, не участвующий в поисках, решил перевыполнить план по расчистке площади под взлётную полосу. «Заточил» лезвие бульдозерного ковша и начал бульдозером срезать цветы. Ни дверцы, ни стенок у кабины трактора не было, только сверху полотно, защищавшее водителя от солнца. Стенки кабины на тракторах воентехники сразу снимали, обеспечив прохождение дуновения ветерка по рабочему месту.

Трудился, трудился в поте лица бульдозерист, и вдруг в кабину трактора заглянул страшный дракон с раздвоенным языком. Очень зло посмотрел в испуганное лицо труженика и спросил:

— Ты что это, гад, делаешь?

Тракторист и трактор сразу рассредоточились в разных направлениях, один с криком и бегом, а другой, ровно тарахтя, продолжал движение по взлётной полосе, подминая траками красные маки и несозревшие коробочки.

Оказывается, тракторист гусеницей наехал на кончик хвоста крупного серого варана, и тот от возмущения встал на дыбы и заглянул в кабину. Варан остался на месте, недовольный не только сенокосом растений, в которых он худо-бедно прятался, но и видом перекошенного лица тракториста. Повреждений у варана не было. Родной песчаный грунт помог варану избежать травм.

После этого случая никто больше не захотел косить цветы, а я никогда в жизни не боялся никаких змей ни в средней полосе России, ни в тайге, ни в Средней Азии, ни в предгорьях Тянь-Шаня.

И сам никогда не обижал их. Друзей не обижают…

КОБЛОВ Владимир

Закон притяжения

…грохот. Кто-то изо всех сил стучит во входную дверь. Прямо-таки ломится… Так, сколько сейчас времени? Часы показывали два часа ночи. Надо встать, стучат-то не просто так.

Опускаю ноги на пол, надеясь нащупать там тапочки, но… оказываюсь по щиколотку в воде. Это в комнате-то! Что же тогда в прихожей, на кухне, в санузле? Остатки сна улетучились мгновенно.

— Милый, что случилось? — вопрос проснувшейся рядом жены прозвучал вполне естественно, если не учитывать время суток.

— Не знаю. Похоже, трубу прорвало, — успел ответить я ей уже из дверного проёма комнаты на пути в туалет, откуда был слышен шум бурлящей воды.

Она тут же встала следом за мной и открыла входную дверь. Там оказались соседи снизу.

— Вы нас топите! Что случилось? Стучим, стучим…

Дверь туалетной комнаты была распахнута настежь. Я увидел это, как только включил свет. Хорошо, не коротнуло, часть розеток низко над полом установлены были. Кто ж знал, что потоп может быть.

Место прорыва трубы оказалось под водой, но перекрывающий вентиль должен сработать и остановить поток. Я его закрыл. Бурление уменьшилось наполовину. Выход из этой ситуации один: звонить в аварийную службу.

— Вёдра, кастрюли, ковши и тряпки, — соседи знали, какие действия предпринимать сначала.

Пока любимая всё это доставала, я набрал номер «аварийки», поскольку течь кто-то должен был устранить. Гудки оказались довольно долгими.

— Аварийная служба слушает, — наконец-таки смог услышать я в телефонной трубке сонный голос дежурного. — Говорите, слушаю.

— Трубу!.. Трубу с холодной водой разорвало!

— Так. Спокойно. Адрес говорите.

— Переулок Тополиный, дом №…

— Бригада будет не раньше двенадцати. На заводе авария. Устраняют. Ждите.

— А-а-а…

— Все заняты. Сейчас прислать некого. Пи-пи-пи…

Заняты… Ну надо же!.. Где-то у меня пара хомутов была… Кажется, дюймовых даже…

Наполовину прикрытый вентиль (дальше не получалось, заводской брак оказался) и вёдра с тряпками помогли увидеть отверстие в трубе. Хомут бы до приезда аварийной бригады мог помочь спасти положение.

Пошёл, поискал… Нашёл, закрутил… Течь перестало.

— Ну, мы пошли. Спасибо, что открыли быстро, — засобирались соседи.

— Да, да. Конечно, идите. Спасибо вам. Если бы не вы, так бы и спали до утра, наверно… — прощалась с ними милая.

Когда дверь за ними закрылась, она повернулась ко мне:

— Мебель испортилась, как думаешь?

— Сейчас не поймёшь, дня через три будет видно. Но, похоже, что да. Воды было много, а она вся из ДСП…

— А дорогая какая… Что же, менять придётся?

— Скорее всего…

— Опять деньги… А почему прорвало-то? Трубы вроде новые ставили, а? И мастер не дешёвый был…

— Да я и сам не пойму, почему…

— Ладно, пошли спать. Пара часов у нас ещё есть. Люблю тебя…

**

…в деревне. Он остался после родителей, в наследство. Годков этому домишке стукнуло уже порядочно, и мы укрепляли его, правили фундамент, пристраивали, надстраивали, изыскивая средства… Зимой там не жили, но летом…

Сегодня, в солнечное майское воскресенье, мы с утра уже были там и ждали бригаду по ландшафтному дизайну, которую посоветовал мой школьный друг. Они у него привели в порядок всю территорию на участке. Друг был очень доволен. Моя половинка, когда узнала об этом, загорелась желанием придать земле цивильный вид. Я возражать особо не стал, поскольку люблю её.

— Ну, и где они? Вы на сколько договаривались?

Руки — в боки, глаза потемнели, почти сверкают, но… обожаю!..

— Сейчас позвоню, узнаю…

— Нет, я удивляюсь твоему спокойствию! Мне бы так…

А мне интересно, откуда появится сумма для оплаты такого труда. Но она сказала: «Не переживай! Не твоя забота…» Ладно. Знает, что говорит. Или меня бережёт…

— Алё. Да, да. Хорошо, иду открывать ворота.

— Едут?

— Приехали…

***

…звонок. Дверь не открывалась.

— А ключи-то у тебя есть от дома? — спросил меня Валентин, изо всех сил стараясь, чтобы я не упал. — Всё-таки около полуночи уже. Твоя-то спит небось. Не жалко будить?

— А-а-а нам-м-м… всё ра-а-авно-о-о!.. Не бо-о-ои-и-имся мы…

— Тихо ты, смелый какой! Завтра…

— А-а-а завтра мы с-с-с тобой у-у-уже не ра-а-аботаем вместе…

— Да знаю я… Ты уж прости, так получилось. Сам понимаешь, сокращение… Оптимизация, будь она не ладна!..

— Да ты тут н-н-ни при чём… Я ж понимаю… Только… что я ей скажу…

Дверь открыла полусонная Оксана.

— Вы чего названиваете? В полночь… Ой!.. Что это с ним, Валь? Никак — пьяный?

— Ксюш, ты уж извини, ладно? Доставил вот. Принимай ненаглядного!..

Конец ознакомительного фрагмента.