Моя жизнь и мои путешествия. Том 1

Ной Маркович Мышковский

Книга описывает период массовой эмиграции евреев из Российской империи после погромов конца 19-го — начала 20-го века. Будет интересна всем, интересующимся историей нашей страны. Также представляет интерес для всех интересующихся предысторией образования государства Израиль. Кроме того, воссоздаёт живописную картину жизни в России, Польше, Германии, Англии и Америке того времени.

Глава 8

Я еду в Варшаву

Когда я закончил школу в семнадцать лет, я начал мечтать о поездке в большой город. Полгода я продолжал преподавать, работал за столом отца и собрал немного денег для своего первого большого предприятия. Тогда я решил поехать в Варшаву. Почему именно в Варшаву, я и сам не знал. Почему-то Варшава мне понравилась больше всех остальных городов. На вопрос отца, что я буду делать в Варшаве, я ответил: «Там все живут и зарабатывают. Думаю, я не хуже других. Проживу как-нибудь.»

Я сделал себе сундучок с замком. В этом сундучке я сделал из тонких досок небольшие отделения для разных частей своего багажа, купил немного белья, хороший костюм, обувь для ходьбы и другие хорошие вещи, и у меня ещё остался капитал в пятнадцать рублей, и с этим багажом я предпринял свою первую удачную попытку. Что благословение вещь великая и важная, я понял по приготовлениям и по прощанию со мной. Дом был переполнен, и прощание и проводы меня совершались как целая процессия. В последний день в Мире я чувствовал себя таким несчастным. Было жаль расставаться с родителями, братьями и сестрами, друзьями и родственниками, покидать город, реку, замок, горы и лес. Ведь с ними связано столько сладких детских воспоминаний. Все вокруг мне вдруг стало так дорого… и в душу закралось сомнение: может, я делаю какую-то глупость, уезжая из города. Но я понимал: все знают о моей поездке, вещи уже собраны. Пути назад нет. И с разбитым сердцем я покинул родной штетл.

До поезда надо было ехать пятнадцать минут, и все это время я просидел, беспокойный, подавленный и погруженный в грустные мысли. Я вдруг изменился — из домашнего ребёнка стал зрелым человеком, который должен сам полностью заботиться о себе. Я покидаю теплый дом, комфортную жизнь и уезжаю в чужой город, к неизвестным людям. Как встретит меня эта новая жизнь? Я очень боялся за свое будущее и у меня болело сердце. Действительно, это было предвидение, что в моей новой жизни будет много дней без еды и много ночей без сна, и что мне предстоит до конца испить горькую чашу моей бедной, беспокойной жизни…

Когда я приехал на железнодорожную станцию Городея, я уже был похож на человека, который знает, что делать. Я тут же подошел к стойке, купил билет третьего класса до Варшавы, поднялся на платформу, чтобы дождаться поезда, который действительно скоро пришел, подхватил меня и понес все дальше и дальше от тепла моего дома из моего города. Поезд останавливался на каждой станции: Негорелое, Погорельцы, Барановичи. Первые две маленькие станции, но Барановичи — уже большая станция. Здесь сходятся поезда разных направлений и часть пассажиров переходят здесь из одного поезда в другой. В то время было два поселения — старые и новые Барановичи. Новые считались штетлом, и евреям разрешалось там жить, а старые считались деревней, и евреям там жить не разрешалось. Это наносило большой ущерб евреям Барановичей, и они обращались с просьбой в Петербург, чтобы правительство разрешило им жить и молиться там, но оно отказало. Правительство всегда отказывает.

Я некоторое время сидел в поезде один. Я боялся уйти со своего места, чтобы его не занял кто-то другой. Я постоянно охранял свой багаж, чтобы его никто не украл. Каждую секунду я постукивал по карману, где находился мой капитал, чтобы убедиться, что все в порядке. А поезд бежит и бежит. Мне уже надоело рассматривать телеграфные столбы, будки железнодорожных смотрителей, станции и даже сельскую местность, которая была слишком велика, чтобы я мог её рассмотреть. Везде та же равнина, та же песчаная почва и та же нищета. Старые глиняные или деревянные избы бедных крестьян, старые почти развалившиеся амбары, бесплодные поля, бедные лошади и животные, пасущиеся на почти сухих пастбищах. Густые леса и редколесья уже не отгоняли тот ужас, который навевала на меня панорама нашей местности. На больших станциях можно увидеть много евреев. Они разговаривают, кричат, что-то несут, прощаются и возникает переполох. Я обращаю внимание на своих попутчиков, они почти все евреи, которые хорошо говорят на идише, и я начинаю чувствовать себя немного как дома. Люди беспрестанно спрашивает меня, кто я, куда иду, чем занимаюсь.

Мы приближаемся к Бресту. Здесь мне придется пересесть на другой поезд, который доставит меня в Варшаву. Я опасаюсь, что расписание изменилось, и я уеду, черт знает куда. Люди в поезде сейчас очень заняты приведением своих вещей в порядок. Все собирают и завязывают свои сумки, и вот мы подъезжаем к Бресту. «Станция Брест-Литовск» — кричат во весь голос кондукторы. Многие гои стоят с тележками со значками наверху и номерами спереди. Слово «носильщик» начертано на пластинах русским шрифтом. Пассажиры отдают им свои тяжелые чемоданы, и они увозят их. Я вышел со своим коробом и меня тут же окружила толпа. Множество жандармов, полиции, солдат образовали море людей. Это неописуемый беспорядок. Я совершенно растерялся. Когда на меня смотрит жандарм или полицейский, мне становится страшно. Я боюсь, что меня арестуют, хотя у меня есть деньги в нагрудном кармане, и я не чувствую себя ни в чем виноватым.

Я захожу на станцию в зал третьего класса, смотрю на его размеры и высоту и поражаюсь. Здание не только больше нашей сгоревшей синагоги, но и не короче половины улицы в Мире. Я не только никогда не видел такого большого дома, но даже в своем воображении мне никогда не представлялся такой большой зал. И что меня еще больше поражает, так это то, что весь зал битком набит, бедняки лежат на полу со своими сумками и одеялами под головами. Есть также много бедных евреев, женщин и детей, сидящих со своими сумками. Часть огромной массы находится в движении, одни бегут туда, другие сюда. И какие странные люди здесь есть. Они выглядят такими непохожими на других, они так шикарно одеты. Очень часто раздаётся звонок и чей-то голос сообщает, куда сейчас уходит поезд или откуда он прибывает. Я набираюсь смелости, иду к кондуктору и спрашиваю его, когда отправляется мой поезд до Варшавы. Он говорит мне, что мне нужно подождать еще сорок минут.

Что мне могут сделать, подумал я, если я зайду во второй класс или даже в первый? Решившись, беру свой короб и иду во второй класс. Зал здесь немного меньше. Но здесь всё совсем другое. Зал прибранный, чистый и красивый. Никто не лежит на полу, люди сидят в мягких креслах вокруг столов, покрытых белыми скатертями. Публика богато одета. Люди едят и пьют. Официанты ходят вокруг столов, предлагая самое лучшее и красивое, а люди позволяют себе расслабиться.

Я снова решился и зашёл в первый класс. Тут меня просто ослепило: все красиво и блестяще. Красивые столы, со вкусом приготовленные и сервированные. Здесь сидят офицеры, полковники, генералы и люди очень богатые и со вкусом одетые, и женщины в богатых нарядах, покрытых золотом и драгоценными камнями. Здесь сидел и какой-то жандарм, не из рядовых, а из начальников. Он посмотрел на меня так, что я счёл необходимым поскорее удалиться и пошёл обратно в третий класс.

Теперь мое долгое ожидание наконец-то закончилось. Вскоре люди закричали, что прибыл поезд, направлявшийся в Варшаву. Я вошел в поезд и сел возле окна. Поезд тронулся, и мы поехали прямо в Варшаву. Мой вагон снова набит евреями, но какими-то другими. Это были евреи в длинных и очень длинных капотах, евреи в накидках с четырьмя кистями поверх штанов, они носят ботинки, в которые заправляют штаны, а другие ходят в сапогах и длинных белых носках. За исключением некоторых хасидов⁷⁴, я не видел таких евреев в своем штетле. Они смешно разговаривают. Кажется, они говорят на идише, но это такой идиш, что я с трудом его понимаю. Некоторых я не понимаю совершенно. Они как-то выкрикивают слова, которые я вообще не понимаю. Первые были из района Бреста, вторые — польские евреи. Для них, для польских евреев, я был литовцем и для меня это было очень интересным открытием. Я всегда думал, что я белорус. (Позже я узнал, что для польских евреев все не польские евреи — литваки).

Польский еврей предложил мне стакан чая. Этим он приобрёл огромную мицву. Я взял чай, но побоялся сойти с места. Я с удовольствием пил чай и чувствовал, что каждый глоток для меня лекарство. Еврей заговорил со мной. Но мне было очень трудно его понять. Он начал говорить более чётко, пытаясь имитировать литовский акцент, и я начал понимать его немного лучше.

Он сказал мне, что хорошо знает Литву и уже несколько раз был в Вильно, а также в Минске и Сморгони.

— Странные люди эти литваки, — сказал он мне, — мастард они называют горчицей. Но есть среди них и очень приятные люди. Литваки все учёные. Лучшие меламеды⁷⁵ и учителя — литваки.

Он спрашивает меня, учусь ли я тоже, где я учился и какие курсы закончил. Я ему ответил, что недавно окончил классическую школу. Затем он предложил мне стать учителем для его четверых детей. Он хочет, чтобы они читали и писали по-русски. Ему это нужно для его бизнеса. Более того, он предложил мне пойти к нему и остановиться в его доме, пока я не найду себе комнату. «Русский, — говорит он мне, — прекрасный язык. Он читал рассказы (басни) Крылова, они буквально пальчики оближешь. Странная вещь в русских — дикие люди и они так красиво пишут. Его дети образованы: умеют читать и писать по-польски и на немецком, но совершенно не знают русского, а для бизнеса нужен русский. Он торгует прекрасной кожей, ведет бизнес с литовцами, с русскими евреями и даже с настоящими знаменитостями из глубины России. Надо знать русский язык, чтобы иметь возможность прочитать их письма и ответить на них. Короче говоря, как только я приеду в Варшаву, я должен начать учить его детей русскому языку, и он будет платить мне три рубля в месяц за один час занятий с его детьми. Кроме того, у него в Варшаве много друзей, он меня им порекомендует, и у меня скоро будет несколько занятий, а потом я устроюсь учителем». План мне понравился, и я согласился.

А поезд занят своим делом. Он уже приближается к Варшаве. Многие пассажиры уже сменились. Я смотрю в окно и вижу, что здесь совсем не так, как у нас, в минской губернии. Тут богаче, красивее, чище. Деревенские дома построены из камня, некоторые даже из кирпича. Крестьяне одеты красивее или богаче. Лица не такие обеспокоенные, не злые. Зерно лучше и растёт богаче. Вокруг чувствуется, что жизнь здесь лучше, чем у нас.

Мы уже очень близко к Варшаве. В вагоне становится все теснее и теснее, а на последних станциях было настолько тесно, что невозможно было развернуться. «Еще двадцать минут, и мы будем в Праге, пригороде Варшавы», — объясняет мне мой варшавский еврей. Все на ногах. Сумки, чемоданы и сундуки связаны вместе. Остальные уже идут к выходу, чтобы сойти первыми. Локомотив гудит, скрежещет и свистит. Он замедляет темп, пока полностью не останавливается. Мы подъехали к вокзалу. Это была наша конечная остановка.

Примечания

74

Хасид — «благочестивый» — человек придерживающийся хасидизма — религиозного течения в иудаизме, которое в первой половине XVIII века за очень короткое время охватило еврейское население Речи Посполитой и прилегающих территорий. Со временем хасидизм распространился по всему миру.

75

Мела́мед — учитель в хедере. В библейские времена слово обозначало религиозного учителя или наставника в целом, применялось особенно для обозначения учителя детей.