Моя жизнь и мои путешествия. Том 1

Ной Маркович Мышковский

Книга описывает период массовой эмиграции евреев из Российской империи после погромов конца 19-го — начала 20-го века. Будет интересна всем, интересующимся историей нашей страны. Также представляет интерес для всех интересующихся предысторией образования государства Израиль. Кроме того, воссоздаёт живописную картину жизни в России, Польше, Германии, Англии и Америке того времени.

Глава 1

Мой штетл Мир

Хоть я и родился в Копыле, но до сих пор считаю своим родным городом Мир, так как мои родители переехали со мной из Копыля, когда мне было полтора года. Хотя Копыль с тех лет так и остался мне совершенно неизвестен, в Мире я провёл все своё детство, пока мне не исполнилось семнадцать лет. Все мои воспоминания о детстве и первых годах моего детства связаны с городом Миром, который и по сей день близок моему сердцу. Я помню свой город таким, каким он выглядел шестьдесят лет назад, то есть таким, каким он был, когда мне было шесть или семь лет.

Я хорошо помню главные улицы Виленскую, Жуховичскую и Мирскую. Я также помню синагогальный двор с холодной синагогой, Бейт-Мидраш¹ и другие маленькие школы и училища и все переулки, идущие от синагогального двора и немного дальше до нового города, где наша городская беднота жила в неописуемых лишениях. Я помню также части города Падал и Юрздике, а также улицы, где жили городские мещане и татары, которых мы называли, по выражению из Пятикнижия, Кедаримами². В частности, я хорошо помню нашу крепость, которая в былые времена защищала наш город от нападений иностранных захватчиков. Наполеон разрушил всё вокруг этого военного замка во время своего похода на Москву, и с тех пор от него остались только руины. Но время от времени в нем жили графы и дворяне, которым принадлежал наш городок. Замок представлял собой настоящую крепость, приспособленную для войн Средневековья. Большая крепостная стена с очень толстыми стенами, высотой три или четыре метра, с башнями со всех сторон, построенная широкой рукой и стратегической головой.

Внизу, как говорили, идёт подземная дорога, по которой можно доехать на карете, запряжённой четвёркой лошадей, до Несвижа, лежащего в двадцати восьми верстах от нашего города. Вокруг крепости тянулись тенистые холмы, а чуть дальше текла наша река — Миранка. В замок мы, дети, приходили каждую субботу после ужина погулять. Мы заходили внутрь, ходили по огромным разрушенным залам, карабкались по этажам, шли по широким длинным коридорам, поднимались по «головокружительной лестнице», а затем поднимались наверх по разрушенным стенам, хотя это было очень рискованно. О руинах дети рассказывали друг другу разные истории о «нехороших парнях», которые каждую ночь проводят там свои оргии, о прекрасных ведьмах, о том, как они там соблазняют невинных мужчин и о том какое горе выпадает тому, кто попадётся в их лапы. Они играют с ним, целуют и держат его, пока он не умрет у них на руках. И с большим страхом дети рассказывали, как недавно они поймали охранника и в ту же ночь он умер на руках прекрасных девушек из руин. Мы никогда не ходили там в одиночку, а всегда группами, чтобы ведьмы не имели над нами никакой власти.

Примерно в полумиле от города находился двор князей, которым принадлежал город. В моё время городским священником был старый поляк Фусиато. Он жил там со своим большим домашним хозяйством и десятками слуг. Затем этот двор перешел к новому владельцу города — князю Святополку Мирскому. Этот двор был для нас, детей, очень странным и даже, враждебным царством. Мы боялись туда ходить, потому что, во-первых, боялись его смотрителя (охранника), который любил, чтобы мы снимали шапки, во-вторых, мы боялись его больших собак. В городе ходили слухи, что у входа во двор стоит страшный волк с оскаленными зубами и, как только он увидит кого-нибудь вошедшего во двор, набрасывается на него и разрывает на части…

На другом конце села, по дороге к «Кедаримовским могилкам» (татарскому кладбищу), находился еще один княжеский двор. Он долго пустовал, а теперь городской судья там, во втором дворе, вершил «правосудие».

Когда мне было шестнадцать лет, я имел «привилегию» работать у него неофициальным секретарем, потому что, как еврей, я не имел права занимать столь высокую правительственную должность. Штетл, как мы его называли, принадлежал Минской губернии. Недалеко от нас находился наш районный город Новогрудок, а в пятнадцати милях от города находилась железнодорожная станция Городея, или Хородзей, как мы ее называли. В городе проживало пять тысяч человек, большинство из которых были евреи. Евреи в основном занимали центр города с рынком, но были распределены и в других частях города, хотя и не в таком плотном количестве, как в центре. Пятитысячное население делилось на три расы: семитскую — евреи, европеоидную — белорусов и монгольскую — татары. Но не все имели равные права. Татары имели много привилегий. Они имели права «благородных» (дворянства), тогда как белорусы имели права мещан, а мы, евреи, не имели никаких прав вообще. Нас только терпели. По вероисповеданию население также делилось на три отдельные группы: татары были магометанами, белорусы были православными, а евреи, естественно верили в Тору Моисееву. В то время существовало три отдельных мира, которые не имели почти ничего общего, если не считать того, что они поддерживали торговые отношения между собой. Самой оживленной частью города была рыночная площадь. Здесь были красивейшие здания, здесь были два монастыря, здесь жили самые богатые евреи, здесь были все лавки и магазины, а по ночам рынок освещался керосиновыми фонарями.

В еврейских районах улицы были заасфальтированы. Однако это не мешало тому, что весной и осенью листьев было так много, что пройти по улицам было невозможно.

Среди самых красивых зданий города были два монастыря и холодная синагога, в которой зимой не молились, потому что она не отапливалась. Также Бейт-Мидраш во дворе синагоги, здания русской начальной школы и католической шестиклассной учебной школы, а также дома Каменецких и Левиных. Самым интересным зданием в городе была синагога. Снаружи она производила величественное впечатление огромного здания с высокими и низкими крышами. Окна были высокие и широкие, необычайно красиво украшенные разноцветными стеклами. Над окнами были широкие резные карнизы. Во дворе синагоги с одной стороны располагалась доска для омовения покойных, а с противоположной стороны помещалась шкатулка со старыми порванными книгами. Все это — внешний вид и лоск — производило на меня, как и на всех еврейских детей, сильное впечатление, от которого я до сих пор пытаюсь освободиться.

Как только вы входили в синагогу, вас охватывало святое религиозное чувство. Одного взгляда на необычайно высокий и чудесно вырезанный Ковчег Завета, Биму³ и на резьбу на двери, ведущей в синагогу, было достаточно, чтобы их запомнили навсегда. Картины и резьба на стенах снизу доверху — в то время они полностью захватывали мое воображение: картинки из Библии, изображения животных, различных птиц, рыб, даже слона, все в свою натуральную величину. Существовали также различные библейские и фантастические изображения Левиафана, называемого Шур-Хебр, огнедышащего змея.

Теперь я могу сказать правду, что ещё мальчиком, я все время смотрел на эти картинки и не мог от них оторваться… Очень долгое время они питали мое юношеское воображение. (Мой соотечественник — покойный художник и писатель Гецель Чарни — в своем воспоминании о сгоревшей Мирской синагоге очень талантливо описал эту историческую синагогу, ныне разрушенную, как и тысячи других синагог).

Недалеко от синагогального двора находилась всемирно известная Мирская иешива⁴, основанная в 1817 году нашим тогдашним раввином, Ха-Гаоном Давидом Эйзенштадтом. Первым Рош-иешивой стал его сын раввин Моше Абрахам⁵. В мое время главой иешивы был раввин Хаим Лейб⁶, племянник Моше Абрахама. Я до сих пор очень хорошо помню раввина Хаима Лейба. Он был самым уважаемым и видным евреем в городе. Я его инстинктивно опасался, так как мои родители не были набожными, не имели кошерной кухни, и я всегда боялся, как бы он не проклял нас как «святой». И в городе, и в окрестностях на него обращали гораздо большее внимание, чем на нашего раввина Липеля, который тоже имел репутацию в тогдашней Белоруссии. Раввин Хаим Лейб не вмешивался в дела штетла, и полностью посвятил себя управлению иешивой. Он был евреем не этого мира, а совсем другого мира, мира более высокого, благородного и нравственного. Он парил в небесах и двигался только в мире высшей еврейской морали. Он не уходил в себя, и большую часть времени проводил с мальчиками иешивы, которых всегда было у него немало. Они приезжали со всех концов мира: из России, Польши, Галиции, Австрии и даже из Сибири, Африки и Америки.

Иешива представляла собой величественное здание с окнами на все стороны. Внутри было полно скамеек и трибун, на которых были открытые сиденья, а из здания иешивы всегда было слышно пение молодых учеников иешивы. Они звучали победоносно и по мелодии и звуку люди могли узнать, кто откуда приехал, из Литвы или Польши, или из Украины, или с Кавказа. Различной была и одежда мальчиков иешивы, длинные капоты⁷ галичан смешивались с короткими куртками литовских и других мальчиков иешивы. Летним днём было чрезвычайно интересно прогуляться по аллеям Мира. Все окна иешивы и частных домов, где пели мальчики иешивы, были открыты, и по всему городу их песни были слышны до самого неба. Складывалось впечатление, что весь этот маленький городок учится и побеждает.

Мальчиков иешивы никогда не называли по именам, а называли по городу, из которого они родом: слонимчанин или волковычанин, краковчанин, люблянин, кобринчанин и так далее.

Но если шестьдесят лет назад еврейская жизнь была погружена в средневековье частично, то наши соседи, татары и белорусы, все еще застряли в глубоком средневековье. Редко татарин мог прочитать или понять язык своего Корана или написать что-нибудь на своем языке. Ещё реже белорусская женщина умела читать или писать. Но все «наши» жители Мира могли молиться и понимать Псалмы. Даже женщины могли заглянуть в книгу переводов на иврит и посмеяться над возвышенными мыслями и красивыми историями. В нашем городе уже были еврейские учителя, врачи, аптекарь, два юриста. Часть нашей молодежи посвятила себя чтению светских книг. Из тех времён я помню братьев Зельдовичей, которые самостоятельно учились не только русскому и немецкому, но и английскому языку. Я помню еврейских студентов Якоба Халферна, Соломона и Фаддея Левиных, Шмуэля Ледера, профессора мнемоники Файнштейна и ученейшую Веру Левину, подругу А. Лесина⁸ в его минский период. Продвинутые русские интеллигенты вроде учителя, судьи и священников получали больше удовольствия от общения с интеллигентными евреями, чем со своими единоверцами.

У нас в штетле уже была библиотека, состоявшая из большого набора книг на русском, идише и иврите, сначала в доме Шаи Розовского, а затем в доме Исаака Шварца. Помимо библиотеки, в нашем городке была девушка по имени мисс Федер, которая выписывала еврейские книги, романы, буклеты с рассказами и давала их напрокат своим постоянным клиентам. Потом, когда стали появляться еврейские литературные сборники, она скупала их и давала читать напрокат. Так она распространяла свет и знания в нашем городке.

Также к нам домой приходили русские газеты и журналы, у моего отца была прекрасная библиотека русской классики и переводов европейской литературы.

Тем не менее, я должен добавить, что читателей книг на русском, идише и иврите в моем штетле в то время было немного, около сорока-пятидесяти человек. Читали в основном женщины, и их любимыми книгами были «интереснейшие» романы Шомера⁹. В общем, прославлялась еврейская жизнь, в которой мы находились в то время. Подавляющее большинство еврейского населения было очень набожным, и все жили по старым еврейским традициям.

У нас в штетле евреи ценились не по богатству, а по учености. «Богатство» человека отошло на второе место.

Синагога была основным местом, где евреи говорили о политике, о том, что хорошо и что плохо для евреев. В таких разговорах жители прислушивались к мнению тех, кто понимал «черные значки», особенно тех, кто знал русский язык.

В нашем районе евреи женились, рожали и отдавали своих детей обучаться частным учителям, а те, кто жил рядом, в городскую Талмуд-Тору¹⁰. Многие хорошие учащиеся стали руководителями иешив. Уже этим они много выигрывали в глазах остальных.

Экономическое положение евреев штетла было ужасным. Почти восемьдесят процентов еврейского населения не имела достаточного количества хлеба. Христиане заставляли их заниматься сельским хозяйством, но евреи не соглашались на это. Правительство отняло все источники дохода для евреев, и я до сих пор не могу понять, как бедные евреи просто не умерли с голода. У нас были только шинкари, несколько богатых лавочников, несколько ростовщиков, лесные торговцы, лесные служащие и различные еврейские специалисты. В то время как подавляющее большинство лавочников, ремесленников и мелких торговцев зерном могли заработать себе на жизнь, фермеры, крестьяне и евреи с похожими бедственными условиями жили «полноценной» жизнью и никогда не получали полноценной еды. К счастью, царское правительство не препятствовало базарным дням, которые в те времена проводились регулярно.

Ярмарки в городе проводились по воскресеньям и два раза в год. Евреи считали их манной небесной. Тысячи фермеров приезжали из окрестных деревень. Они продавали свою продукцию и на вырученные деньги покупали табак, керосиновые лампы, белье, различные материалы, сельскохозяйственный инвентарь и подарки для женщин и детей. После каждой покупки и продажи фермеры шли в шинки. Евреи готовились к ярмарке за несколько недель до её начала. И все становились купцами. Они занимали несколько рублей и торговали. Купили-продали яйца, сено, зерно, бушель яблок и в кармане что-то осталось. Более богатые люди покупали овец, телят, лошадей и в течение полугода имели доход от этой торговли. Евреи тоже целый год с нетерпением ждали того времени, когда «чужаки» приедут в город со всех окрестностей, потому что тогда у шинкарей и лавочников дела шли очень хорошо. Правда, очень часто появление приезжих заканчивались драками между собой или между христианами и евреями. В таких случаях приходили еврейские крепкие парни и мясники и отгоняли пьяных нападавших. От всех соседних еврейских городков евреи моего штетла отличались благородством и ученостью. И этим евреи всегда хвастались, когда в Мир приходили жители Клёцка, Столбцов, Несвижа или Лашевичей. И мы все действительно гордились тем, что мы миране.

Мой прадед Гирш Мышковский

Примечания

1

Бейт-Мидраш («дом учения», иешива) — высшее религиозное учебное заведением, предназначенным для изучения Устного Закона, главным образом Талмуда. Здесь и далее примечания Антона Авдеева.

2

Кедаримы — вероятно, татар считали потоками Кедара — второго сына Измаила.

3

Бима — возвышение, обычно в центре синагоги, где находится специальный стол для публичного чтения свитка Торы и соответствующего отрывка из книг пророков (Гафторы) во время богослужения. Название относят также к самому столу.

4

В 1815 году талмудист и крупный торговец Шмуэль Хаимович Тиктинский (умер 8.04.1835 года в Венгрии) основал в Мире известную иешиву.

5

Авраам Шмуэлевич Тиктинский (1795 — 27.08.1935) — раввин.

6

Тиктинский Хаим-Иегуда-Лейб (1823, Мир — 1899, Варшава) — раввин. Сын основателя иешивы. С 1850 возглавлял иешиву.

7

Капота длинный чёрный наглухо закрытый сюртук или пиджак — будничная одежда хасидов.

8

Авром Лесин (Аврахам, урождёный Авром Вальт; 19 мая 1872, Минск — 5 ноября 1938, Нью-Йорк) — американский поэт, публицист и переводчик, редактор, журналист. Писал на идише.

9

Шомер (псевдоним, акроним имени Шайкевич Нахум Меир; 1846, местечко Несвиж Минской губернии, ныне Беларусь — 1905, Нью-Йорк) — еврейский писатель, театральный деятель, издатель и драматург. Писал преимущественно на идише. Классики новой литературы на идише, прежде всего Шалом Алейхем, активно выступали против творчества Шомера, введя термин «шомеризм» как обозначение низкопробной беллетристики.

10

Талму́д-тора́ — возникшие на исходе средних веков в Европе еврейские религиозные учебные заведения для мальчиков из малообеспеченных семей, для подготовки к поступлению в иешиву.