Желания требуют жертв

Нина Халикова, 2017

В центре нового романа Нины Халиковой – самые сильные человеческие чувства: любовь, ненависть, ревность, зависть. Прима балетной труппы Милена Соловьёва, удивительно талантливая и красивая, но при этом бездушная и эгоистичная, поглощена исключительно собой, сценой, своим успехом. Безумная любовь Платона Кантора, его страдания и ревность, как и зависть и ревность коллег, её абсолютно не волнуют. Но на генеральной репетиции Милена внезапно умирает на сцене. Её загадочная смерть настолько поразила Петра Кантора – деда Платона, что тот начинает самостоятельное расследование, итог которого не мог предугадать даже такой старый и мудрый человек.

III

Зал быстро опустел, и как-то даже поблёк. Ася Петровская одиноко стояла посредине и пыталась понять причину своего неуёмного, надоедливого беспокойства. И ещё причину обиды. Да, было очень обидно. Ей хотелось максимально точно определить, что же всё-таки с ней не так. С каждым днём она просыпается всё раньше и раньше, а ложится спать всё позже и позже ради того, чтобы работать, чтобы заниматься не самым пустым занятием на свете. Каждый год к ней приводили глупых, слабеньких подростков, мало соображающих что к чему и вызывающих лишь смутную жалость, и она, не жалея собственных сил, заставляла их чувствовать движения, невероятными усилиями вытаскивала из их нутра спрятанные там возможности. Она учила их принципам Вагановой: не отделять душу от тела, помнить, что техника танца и его эмоции должны всегда сливаться воедино. Балерин не хвалят за то, что у них есть ноги. Конечно, без ног в балете невозможно, но балет — это не только ноги. Имена некоторых её учеников навсегда впишут в историю мирового балета. Казалось бы, что еще нужно, живи да радуйся. Что же не так? Или просто блажь, дурь?

Её мучили сомнения, правильно ли она поступила, отдав в партнёрши своему юному возлюбленному женщину, способную вызывать восхищение почти у каждого мужчины. С точки зрения женской логики она поступила совершенно неправильно, чудовищно, аморально по отношению к самой себе. Ведь больше всего на свете ей хотелось продлить собственную партию, партию возлюбленной, прежде чем перейти к исполнению последующей — партии брошенной женщины. А Милену, эту самую неотразимую Милену Соловьёву, она готова была придушить голыми руками, отравить мышьяком, цианидом, чтобы та не маячила перед глазами со своей ослепительной красотой и безусловным талантом и не отнимала бы у неё, у Аси Петровской, её личную жизнь. Как же она её достала! Возможно, это была бы самая чудовищная и неисправимая ошибка, но человеку нельзя отказывать в праве на ошибку. Боже, что за глупости сегодня в голову лезут? И при чём здесь её личная жизнь? В этих стенах она вовсе не влюблённая женщина, а главный хореограф, и её долг служить искусству, а не решать свои проблемы за счёт сцены. Ибо сцена свята и неприкосновенна. Выходит, она поступила правильно. Стало быть, всё верно. Отчего же так тошно? Где она допустила ошибку? Возможно, ошибка в том, что она опять позволила стать ее любовником не тому мужчине?

Ася Петровская стояла посреди огромного зала спиной к окнам, лицом к плохо натёртым зеркалам со множественными разводами и заглядывала в пронзительные глаза, полные слёз. День за днём — а время бежит суетливо, как вода в ливень из сточных труб, — день за днём, всю жизнь она подчиняется магии окружающих её зеркал, этому чудовищному, надоедливому засилью балетных зеркал. Она обречена пожизненно всматриваться в эту женщину в зеркале. Профессия обязывает всматриваться, и с испугом разглядывать эту самую желтеющую женщину, стареющую и дурнеющую с каждым днём. Вглядываться, словно та передаёт ей какое-то зашифрованное послание, а Ася пытается уловить его тайный смысл. Прежде в зеркале всегда что-то сияло, отбрасывая наружу радужные цвета, а вот теперь всё не так ярко горит — нет, всё гаснет, словно у жизни для неё остались исключительно пепельно-серые тона. Ася заправила рыжие волосы за ухо, оттянула вниз свитер, и её двойник синхронно повторял её движения. Или это она повторяла за двойником? Асе не слишком нравилась разглаженная, ухоженная до ненатуральности (верный признак неуверенности в себе) женщина в зеркале. «От этой работы я потихоньку схожу с ума. Так и до нервного срыва недалеко», — устало подумала Ася, продолжая смотреть на испуганную женщину, внешность которой скорее её отталкивала своими некрасивыми складками вокруг рта и обречённо-гибельным выражением глаз. Она начала её опасаться после того, как тайно стала встречаться с молодым мужчиной. Потому что как-то сразу обнаружила, что её собственная тесная кожа на лице и теле стала гораздо свободнее, уже не такой плотно обтягивающей, какой была прежде. И чем больше Ася в неё всматривалась, тем большая тоска её охватывала. Стало быть, чтобы не бояться зеркал, нужно поставить крест на любви. Правильнее было бы сказать, крест не на любви в целом, а на отношениях с молодым. Легко сказать! У неё самой не хватит на это сил, она дождётся, пока это сделает он. «А что же со мной будет, когда он меня бросит? От горя женщины стареют вдвое быстрей», — подумала она с болью, свойственной женскому отчаянию. Сейчас Ася почувствовала себя побитой белкой, загнанной рыжеволосой белкой, закрашивающей собственную седину на висках, — белкой, которую загнали и побили неумолимые стрелки часов, чей ход невозможно ни остановить, ни замедлить, ни оспорить.