Желания требуют жертв

Нина Халикова, 2017

В центре нового романа Нины Халиковой – самые сильные человеческие чувства: любовь, ненависть, ревность, зависть. Прима балетной труппы Милена Соловьёва, удивительно талантливая и красивая, но при этом бездушная и эгоистичная, поглощена исключительно собой, сценой, своим успехом. Безумная любовь Платона Кантора, его страдания и ревность, как и зависть и ревность коллег, её абсолютно не волнуют. Но на генеральной репетиции Милена внезапно умирает на сцене. Её загадочная смерть настолько поразила Петра Кантора – деда Платона, что тот начинает самостоятельное расследование, итог которого не мог предугадать даже такой старый и мудрый человек.

II

Ася Петровская толкнула рукой скрипучую старинную дверь и, миновав гладкий пол вестибюля, быстрым шагом направилась в сторону балетного класса по пыльной ковровой дорожке пустого коридора. «Почему этот лысый ковролин никто до сих пор не выбросит? Он приглушает любые шаги, и если кто-нибудь кого-нибудь захочет прикончить и бесшумно скрыться, у него будет такая возможность в недрах этого самого нескончаемого коридора, — рассуждала Ася. — Что за бред лезет в голову? Здесь все слишком заняты собой, чтобы обращать внимание на других. Если кого и пристукнут в этом заведении, так это меня, после того как я объявлю распределение партий в „Жизели“. И произойдёт это не в глухом коридоре на облысевшем ковре, а прямо в классе, на сверкающем полу».

Ася, старший хореограф Ася Николаевна Петровская, худощавая, высокая рыжеволосая женщина с зелёными глазами и тонкими трогательными губами, пыталась отвлечь себя от какого-то странного беспокойства. Примерно год назад, одинокая и неприступная, как Троя, Ася Николаевна позволила себе более чем нелепый роман с мужчиной вдвое младше себя. В роли троянского коня выступил сын её давней подруги и сослуживицы Сони Романовской Серж. Вот с тех пор это самое неуёмное беспокойство и поселилось внутри.

«Итак, предположим, Милена начнёт репетировать Жизель, но она ещё слишком скованна, незрела для такого непростого образа, но зато она способна на свободу. Пусть пробует, — обманывала себя Ася, хотя прекрасно понимала, что из себя представляет эта девушка в профессиональном плане, и объективно оценивала блестящие способности Милены Соловьёвой. — А что делать? Другие девочки и того хуже, и знают об этом, а хотят танцевать главные партии. Дурёхи!» Ася вспоминала тяжёлые репетиции предыдущего спектакля. Тогда все тоже без удержу рвались солировать, и она не ленилась и устраивала просмотры в своё свободное время. Только что толку-то? Если в Одетте девочек ещё как-то выручала детская непосредственность, то уж Одилия у них и вовсе выходила негодная. Девчонки хорошие, но ноги у всех слишком мягкие, да и вообще они просто ещё маленькие кокетки, неспособные вскружить голову не только Принцу, но и просто какому-нибудь парнишке. Одилия — роковая женщина, а её подопечные не знают, что это такое. Глядя на настоящую la femme fatale^[3], даже самый отъявленный циник, даже самый умудрённый опытом ловелас должен сходить с ума от желания. А у девчонок ничего этого нет. Все они слишком, слишком доступны. Да и fouetté^[4] все боятся как огня, прямо дуреют от ужаса. Вертятся, а сами от страха свои плечики поджимают. Глупышки, просто они ещё не знают, что обольстить и удовлетворить — это совсем не одно и то же, между ними пропасть. Девчонкам это невдомёк. Они готовы через каждые несколько шагов падать в объятия очередного кавалера. А Милена Соловьёва — совсем другое дело. Пируэтов не боится, не горбится, — пожалуй, она справится. Это будет трудная победа в её жизни, но она справится.

При мысли о Милене Ася недовольно скривилась. Ася нежно любила своих воспитанниц, хоть они ей порядком надоели, но это и по сей день не осушило её преподавательскую жилу. Единственная ученица, которую Ася недолюбливала откровенно, не кривя душой, была самая одарённая из всех учениц, порядочная стерва Соловьёва Милена. Она не просто самая способная из всех, у неё особый дар тела — вырабатывать заражающую, завораживающую энергию движения. Это проглядывалось с самого первого дня, как только Ася её увидела совсем девочкой. Работоспособность в сочетании со стервозностью Ася тоже отметила практически сразу.

Даже в самых простых движениях — как она тянет носок, как управляет руками — сразу становились видны её способности наполнять танец эмоциями. Для зрителя это самое главное, иначе никто не ходил бы по десять раз смотреть один и тот же спектакль. Публику, притаившуюся, замершую в темноте зала, нельзя обмануть или запутать, её нельзя заставить аплодировать, — она, эта самая публика, сама принимает решение, кем восхищаться, а кем нет, кого сухо не замечать, а кому кричать громоподобное нескончаемое «браво».

Как хореограф, Ася радовалась успехам своей подопечной, но никак не могла ей простить одного — романа с Сержем Романовским. Она, конечно же, стремилась быть максимально терпимой, но уязвимое женское сердце слишком ненадёжный союзник разуму в подобных стремлениях. Тем не менее сцена есть сцена, и её не обманешь закулисными любовными интрижками, в противном случае останется лишь посыпать голову едким женским пеплом и отправиться на пенсию.

Воздух в балетном классе был душным и раскалённым, как летний асфальт в горячий день. Большие старинные окна впускали мрачный дневной свет, которого было совершенно недостаточно, и этот недостаток, от зари до зари, восполняли элегантные потолочные лампы. Репетиция была в самом разгаре, если судить по промокшей одежде, по утомлённым, но всё ещё дружелюбным лицам. Ася вошла осторожно, как если бы боялась расшибить себе лоб в стеклянном лабиринте. Она остановилась у сверкающего чёрным лаком старого «Стейнвея» за которым наигрывала Соня Романовская. Постояв с минуту, Ася сделала рукой сдерживающий жест, немного рассеянно поглядев по сторонам. Сейчас она должна будет объявить о том, что Жизель танцует Милена Соловьёва, принца Альберта — Серж Романовский. Девушки расстроятся, но ничего не поделаешь. На мгновение Ася Николаевна внутренне сгруппировалась, предвидя, что сейчас дружелюбие слетит с прелестных девичьих лиц, а затем громким уверенным голосом сухо и ясно произнесла:

— Минуточку внимания, пожалуйста. Рабочее объявление. Жизель танцует Соловьёва, Альберта — Романовский. Относительно Мирты сообщу завтра, все остальные — виллисы. Да, влюблённый лесничий — Платон Кантор. Кстати, где он? Почему Платон не в зале? — обратилась Ася неизвестно к кому и, не дождавшись ответа, тут же продолжила: — Спасибо за внимание. На сегодня это всё. Все свободны.

Воцарилась тишина. Девушки, смотрящие в упор на Асю, растерялись лишь в первое мгновение. Их растерянность быстро сменилась хорошо читаемой досадой. Почти детские личики неприятно оживились, стали дерзкими, если не сказать враждебными. Густые, загнутые вверх ресницы едва удерживали навернувшуюся слезу по поводу очередной жизненной несправедливости. Петровская попыталась успокоить их долгим внимательным взглядом, без ненужных слов утешения. Девчонки и сами прекрасно знают, что для обиды нет ни малейшего повода, а нежелательные эмоции следует научиться обуздывать и не показывать на людях. Она, Ася, уже пятнадцать лет преподаёт, творит, шлифует, лепит, и за это время выпустила столько профессионалов, что они не вместились бы ни в один балетный класс. Так что нет у неё ни желания, ни необходимости бить себя кулаком в грудь, обосновывая свою собственную точку зрения.

Широкоплечий, смуглощёкий красавец Серж Романовский сначала сделал пустые глаза, похожие на деревянные пуговицы, а потом, благодаря гибкости своего уверенного стана, обыденно потёр подъём одной ноги о колено другой и, ни на кого не глядя, особенно на Асю или Милену, расслабленной походкой направился прямиком к двери. Двадцатитрехлетний Серж считался прекрасным танцором, одним из лучших, сильным и изящным. С этим он не спорил, он и сам о себе был примерно такого же мнения. В его возрасте полагалось выглядеть опытным, познавшим женщин, быть несколько разочарованным в жизни, и именно так Серж и выглядел. Ещё он любил делать усталые жесты старца, бросать небрежно-скользящие взгляды, любил напускное равнодушие, как некое оборонительное средство, но в целом был довольно простодушен и мил. В самых дверях он наткнулся на входящего Платона Кантора:

— Ты слышал новость, Тоник? Мои поздравления тебе и бедняге лесничему, — устало обронил Серж, как и положено с выражением нескрываемой скуки на лице, и размашистым шагом направился из балетного зала в темноту коридора.

Эти вполне безобидные слова Романовского почему-то больно задели Платона за живое, они показались ему слишком едкими, и он укоризненно, с ревностью посмотрел на Сержа в упор. Серж вдруг ему опротивел до невозможности, до лёгкого зубного скрежета, до того, что даже на щеке под кожей у Платона заметно заходил, заиграл желвачок. Если бы Серж сказал какую-нибудь дерзость или гнусность, Платон с удовольствием врезал бы ему по шее или по роже, там уж как придётся, но Романовский, похоже, не имел ничего против Платона, он, по всей видимости, банально спасался бегством, он был равнодушно вежлив, так что у Платона не было ни малейшей возможности прицепиться к нему. В итоге пришлось остаться ни с чем. Иногда, наблюдая за Сержем издали, Платон пытался вообразить, каким он должен быть в постели, и, представив себе его склоняющимся над Миленой, леденел от злобы и бессилия.

Платон почувствовал, как нервно под рёбрами забилось сердце. Да, досадная аллегория, теперь и на сцене он тоже будет отвергнут той же самой женщиной, что и в жизни, его чувства так же останутся незамеченными, ненужными, невостребованными, они так же, как и чувства самого Платона, будут не в счёт. Ни главные персонажи, ни сам зритель никогда всерьёз не относился к его любви, к любви бедолаги лесничего. Кто он такой, этот самый лесничий? Он слишком робок, а потому неинтересен, такие, как он, не желанная добыча для женщины. Это линия второго или даже третьего плана, а он сам персонаж второсортный, точно так же, как и в жизни, несмотря на всю его трагичность, выстраданную романтичность, покорную преданность и ещё чёрт знает что. Для зрителя что важно? Для зрителя важно, что чувствует отвергнутая непостижимая Жизель, а что приходится пережить мужчине, которого отвергла и предала эта самая трогательная, практически святая Жизель, в общем-то несущественно. Только её образ вызывает интерес, только её болезненные стоны заставляют всех содрогнуться и, не жалея себя, сострадать. Легкомысленное пренебрежение главной героини к любви другого мужчины, пусть и лесничего, ну, это же мелочь, в самом деле. Её отказ от любви лесничего вполне естествен, а когда Принц отказывается от её любви — вот это уже серьёзно, вот это оборачивается целой трагедией. Сначала предаём мы, а затем предают нас. Ничего особенного, но одним можно, а другим нельзя. Одни вызывают искреннюю симпатию, а другие — неподдельное осуждение, но бывает и того хуже — полнейшее равнодушие. Это как раз про него, про Платона, и про лесничего, будь он неладен.

А что, кстати сказать, чудесный дуэт «лесничий и принц» делают ночью на кладбище? Ну за каким чёртом они туда поперлись, порезвиться, что ли? Так могли бы и днём. А что, собственно, связывало старого князя и мать Жизель? Чего это он вдруг отправился в её лачугу? Бывшая любовь, что ли? «Уж лучше бы вообще не участвовать в этом спектакле», — с некоторой грустью подумал Платон. Не нужны ему роли второго плана, равно как и главные тоже не нужны, наплевать ему на своё собственное ничтожество в этом, без пафоса сказать не получается, бесконечном мире великого русского балета. Это всё не его, не для него, уже проверено и доказано. Да никаких особых доказательств-то и не требуется. У него есть одно единственное, одно навязчивое конкретное желание, поглотившее его целиком, и его имя — Милена Соловьёва.

…Ася Петровская так и осталась стоять у рояля, она искала глазами Сержа среди пестреющей молодёжи, но не нашла, и быстро повернулась лицом к подошедшей Милене, ожидая от неё сама не зная чего.

— Спасибо, Ася. Надеюсь… это будет… интересная работа, — Милена сухо, слишком сухо, и даже несколько наигранно, поблагодарила Асю, всем своим видом давая понять, что выбор её для главной партии столь же естествен, как завтрашний день. Она не собирается прыгать от радости. Никаких неожиданностей. Всё вполне закономерно.

Так же сдержанно, как и Милена, Ася склонила голову набок, давая понять, что все приличия соблюдены и благодарность принята. Ей показалось, что здесь и сейчас, в этом балетном классе, она столкнулась со множеством каких-то видимых и невидимых препятствий. Она даже не поняла, что ей было более неприятно в данный конкретный момент — внезапное необъяснимое исчезновение Сержа Романовского, ледяная сухость Милены, по видимому считающей свою необыкновенную одарённость неким краеугольным камнем в строении классического русского балета, строением, куда она то и дело закладывала мощные фундаментальные слои равнодушного пренебрежения ко всем и к каждому, или же глупая дерзость кордебалетных девушек, помноженная на их же бесконечное тщеславие.

Примечания

3

Роковая женщина (фр.). Распространённый в литературе и кино образ сексапильной женщины, которая манипулирует мужчинами посредством флирта.

4

Фуэте (фр.) — вид танцевального поворота, быстрого, резкого (хореогр.).