Сборник рассказов

Нина Николаевна Мухина

Тридцать три года на даче. Насмотрелась всякого; и веселье, и горе, и труд. Как говорится от дачи не будешь богатым, а будешь горбатым. Труд скрашивает отдых и там есть место и высоким чувствам, как сама жизнь. Все рассказы оканчиваются как сказки – добро побеждает зло, и все-таки остается горчинка.

Там, где начинается асфальт

Ирина ковыляла по лесу. На спине рюкзак, на плече сумка, в руках корзинка и ведро.

Выскочила на дорогу там, где кончается асфальт. Кончался-то он для идущих с поезда, а для идущих на станцию он только начинался.

До электрички оставалось 15 минут.

По дороге ехала иномарка, она остановилась около Ирины. Немолодой мужчина открыл дверцу и строго скомандовал: «Садись». Женщина опешила: — Я боюсь испачкать машину.

— Я сказал: садись (еще строже).

Горемыка разместила свою поклажу, влезла в машину. Быстро доехали до станции. Остановились. Ирина повернулась к нему. А он опять ошарашил ее: «Почему у тебя лицо в воде?»

— В слезах. Безутешное горе мое: умер муж. Не уберегла. Надо было бросить и работу, и огород, а его спасать. А я рвалась и туда, и сюда. Никогда не прощу себе этого.

— Вот оно — одиночество. Нет у него ни имени, ни отчества, — задумчиво сказал он. — Не терзай себя.

Мужчина салфеткой прошелся по щекам Ирины. Она растерянно смотрела на него.

— Когда, пани, еще поедешь с город?

— В воскресенье.

— Я тоже поеду. Довезу тебя. Значит, на том же месте, в тот же час? Где кончается асфальт.

Она согласно кивнула.

Загорелся зеленый семафор. Ирина вскочила, схватила груз, крикнула «Спасибо» и побежала на платформу. Он догнал, взял корзинку и ведро, помог забраться в электричку.

В электричке она садилась на второе сиденье спиной к народу. Никого не хотела видеть и слышать. Сидя на своем месте, она еще раз провела по щеке рукой и почувствовала тепло и умиротворение. За последний год она забыла, чтоб кто-нибудь заботился о ней, сказал бы доброе слово. Слышала от его родных осуждение и упреки. А сосед так и сказал: «Эх, какого мужика схоронили!». А сейчас она подумала: «Добрый человек, спасибо. Буду за тебя молиться как за своих родных». Но почему сразу на «ты»? Для него она уже давно была на «ты». Он, проезжая по дороге, много раз наблюдал за ней, спешащей на станцию со своими сумками и корзинами. За ней, пошатываясь, уставясь в землю, шагал муж. Она оборачивалась, торопила его. Последний год ходила одна. Чем привлекла? Нарядная. Как оказалось, за дочерью донашивала. А все благодаря формам, красивой фигурке. Ее ровесницы, «тетехи» толстомясые, выглядели намного старше.

Он проводил взглядом электричку, сидел в машине.

— Зачем ей так надрываться на этой бесплодной земле? Местные бабы про садоводов сердито говорили: «Вон садисты идут». Вот и она «ушла в землю», превратила себя в лошадь, значит, ничто другое ее не волнует. Хотя нет. Вот стоит около сиденья скромный, но красивый букет. Она забыла его в машине.

— Ты тронула меня, засушу цветок. И очень хочу тебя снова увидеть.

В назначенный день и час она выбралась на дорогу из леса. Он подъехал чуть раньше. Вышел из машины, подошел, поздоровались, он погрузил ее вещи в багажник. Ирина села рядом, стала пристегивать ремень.

— Ну как поживает твой депресняк?

— Вроде немного ослабел («Синдром выходного дня» отменила). А в молодости у тебя вихрастый чуб?

— Нет. Такой же ежик, только не седой. А что?

— Тебе бы форму, фуражку и нагайку в руку.

— Зачем?

— Похож на казака. Упрямый строгий взгляд, сложен крепко, усы.

— А у меня и фамилия Казаков.

— Значит, поройся в родословной.

— Спрошу у своих. Я ведь младший. Ни революции, ни войны не помню. А ты будешь Аксинья, да?

— Ни по возрасту, ни по внешности не подхожу.

— Еще как подходишь! Прямо так и пышешь: молодая, озорная, поворотливая.

Она с задором посмотрела, улыбнулась:

— Спасибо за комплимент.

Машина тронулась и покатила по шоссе. У моста уже не было большой пробки — сезон заканчивался. А Вадиму хотелось побольше узнать о ней, и обязательно «перекинуть мостик» для следующей встречи. Оказалось, что ей опять придется ехать на дачу: надо закрыть скважину, но перед этим отрезать трубу, она выпирала из-под крышки.

— Я тебе помогу, я буду здесь, встречу тебя на платформе. Только приезжай на первой электричке, чтобы все успеть.

Он сказал, делая ударение на «все».

— Я тоже помогу тебе.

— Хорошо.

В городе, когда подъехали к ее подъезду, она спросила: «Поднимешься к нам? В обморок не падай — у нас не квартира, а фабрика — заготовочная. Заранее извини.

— Что ты как девчонка стесняешься?

— Не знаешь ты моей жизни. Муж был болезненно ревнивый. Боже упаси, если кто-то посмотрит на меня, потом упреков не оберешься: «Ты его знаешь, ты с ним встречаешься, ты с ним…» Надень, Ира, черну шаль и ходи внахмурочку. Куда ни ездила, где ни была — ни разу ему не изменила. Зато он всю молодость блудил. Если на прополку поедет — в субботу не жди, только в воскресенье к вечеру. Или скажет, что едет в отпуск в деревню, а сам в «Лесной курорт».

— А ты его жалеешь.

— Жалею, он у матери «поскребыш», силенок-то не столько, сколько у старших. Настроил сколько! Другому бы на три жизни хватило. «Зеленый змий» мешал. Без этого он ни одного дня жить не мог, и меня втягивал. Отвлекала чем могла: стройкой, деревней, даже упрашивала его в народном хоре петь, у него был хороший слух и голос, не согласился. Ой, заговорила тебя. Торопишься. Значит, до среды?

— Да. И не пасуй перед тетками. Мы ничего плохого не делаем.

Хорошо говорить: «не пасуй». Только он уехал, к Ирине подкатила Лида: «Хороший мужик, а ты вообще у нас красавица. Поживи всласть, хоть сколько осталось. Всю жизнь „пашешь“. А жена-то у него есть?».

— Я не спрашивала и не буду. Всего второй раз его вижу.

— А видать сильно запал. Неохотно расставался.

В ноябре семь погод на дворе. Ночью вдруг пошел снег. Он залетал в тамбур. Казалось, что эта снежная круговерть до весны не кончится. На перрон вышли только двое — Ирина и ее сосед Павел. Ирина огляделась. Вадима не видно. Окликнула Павла и пошла рядом. А Вадим бежал по платформе с большим фонарем, кричал и размахивал им.

Ирина остановилась, велела Павлу не ждать, пошла навстречу Вадиму. Он запыхался.

— Куда ты поперлась? Ели успел тебя перехватить. Нам в другую сторону. Обиделась?

— Нет.

Она шла за ним. Грязь и снег чавкали под ее белыми сапогами. Конец-то будет этой раздрызганной дороге? Он остановился около бревенчатого дома. Открыл калитку. Пропустил Ирину.

— Милости прошу. Осторожно: крыльцо высокое и сырое.

Дом большой, новый, можно жить круглый год, даже паровое отопление и вода в доме есть. Гостья села на стул на кухне. Стало светать. Снег немного убавил силу. Вадим показал взглядом на окно:

— Посмотри-ка.

Из трубы бани шел дым.

— Ты баню истопил? Всю ночь, наверное, не спал?

— Полпятого. Пойдешь погреться?

Она пожала плечами.

— Я об этом не подумала.

Он настороженно ждал.

— Как будто ты знаешь, что я люблю баню. Помещение большое, парилка отдельно, и вода в бане.

Ирина наливала воду, когда услышала, что дверь открылась и закрылась. Чуть повернула голову и увидела, что он стоит сзади. Голый. Повернулась к Вадиму лицом к лицу. Глубоко вздохнула. Закрыла глаза, наклонила голову назад, потому что он стал снимать бретельку черного лифчика.

— Вся в черном, эротично.

Она глухо ответила:

— Для тебя это только игра, а я, может, никогда себе этой слабости не прощу.

Каждая фраза и его, и ее давалась нелегко. Со стороны можно было подумать, что они шепчутся.

Продолжая ее раздевать, остановился:

— Что это?

— Где?

— Кружочки на груди могут быть коричневыми, фиолетовыми, а у тебя девственно розовые, влажные.

— Ничего себе девственные. После родов до трех лет кормила грудью. Если б мужа не застала с бабой и не стала после этого курить, может, до пяти лет бы кормила.

— Изнемогаю.

Он пригубил чуть-чуть, потом сильнее насладился.

— Я боюсь тебя разочаровать.

— Почему?

— У меня не было… близости почти десять лет.

— Все будет хорошо, маленькая.

Еще как хорошо! Это были и нежность, и сила, и страсть. Они как будто впрыгнули в последний вагон. Когда-то соседка по коммуналке призналась Ирине, что у нее с Ильей, в ихние-то 50 лет, все как у молодых и даже лучше. А Ирина тогда подумала: «Какая может быть любовь у стариков, а тем более страсть?». Теперь же сама, старая дурра, наслаждалась каждой клеточкой, отдаваясь этому зеленоглазому совсем недавно незнакомому мужчине.

Пришли в себя, когда совсем рассвело. Она лежала сбоку. Он гладил ее, потом тихо спросил: «Как ты?».

Она ответила не сразу: «Я хочу, чтоб так было всегда». Столько лет по ночам «выла на луну». Убеждала себя, что это не главное. Ведь мама осталась вдовой в 37 лет, посвятила себя семье. Да еще ее сварливая свекровь вечерами не отходила от окон, как-то прошипела: «Попробуй, польстись на кого. Все у тебя из ж… вывалится.» Она могла это запросто устроить.

У широкого, во всю стену окна, пили чай. Ирина рассказывала анекдот, когда Вадим взял ее руку, ловко перекинул Ирину к себе на колени, целовал волосы, лицо, зарылся носом к грудям и промурлыкал: «Две пуховые подушка» и опять «изнемогаю» и до истомы, — а потом полуголые побежали в баню.

Когда в ее саду укорачивали трубу у скважины, Вадим поранил руку. Ирина стала перевязывать рану. Вот закончила, он остановил ее: «Прости меня. Я формировал события, боялся, что еще целую зиму не увижу те6я. Я видел, как ты тревожишься. Наверное, боялась, чтоб о тебе плохо не подумал, или кто-то подумает».

— Я не думала, что тебе ведомы такие тонкие чувства. Последнее время моя жизнь настолько плохая, что я перестала анализировать «что такое хорошо», все плохо. И вдруг ты… Как луч надежды. Я не боялась тебя, много раз видела тебя.

Она сказала ему, что впервые после их знакомства она не захотела выпить горькой. За последние годы она выпила, наверное, цистерну. Когда муж был здоров, он не давал ей ни с кем дружить и сам не общался, а когда умер, она осталась одна. Во всех углах стояли «пузырьки». Время, когда «пьешь — умрешь, не пьешь — умрешь, а выпьешь — снова оживешь», это время прошло, выпивка не спасала. И дел было много, и времени мало. В любом состоянии она работала, вычеркивая потом на бумаге «прополола», «пересадила», «полила». После смерти мужа пошел большой перебор. Дети ее ругали, но у них своя жизнь, ни делом, ни словом не поддержали даже когда рыдала на кладбище над его могилой. Наоборот, дочь сказала: «Если свалишься, я к тебе не подойду также, как к отцу».

Вот и спасибо. Ни на что не рассчитываю. Кто я такая? Серая мышка. По мне, если что, можно и дорожным катком проехать, я все прощу и вытерплю. Горестно думала, что свет погас и на сцене, и в зале, и в фойе. Несколько раз задумывала наложить на себя руки, но бог не дал. С детства молилась, вот бог не дал совершить этот грех, а подарил встречу там, где начинается асфальт.

Она ничего не спрашивала у Вадима про жену. Видно, что он больше живет на даче — отопление работает. Женщина ничего здесь не делала, мужское жилье. Чисто, но очень аскетично — ни безделушек, ни картинок, все только самое необходимое. Ирина была так счастлива, что не боялась спугнуть. Часто приезжала к нему, а утром он провожал ее на поезд со своим фонарем. Иногда вместе приезжали и уезжали. А снег сошел. Они вдвоем вырезали сухую малину, подвязали здоровую.

Почему же они так скучали друг без друга, нежно касались друг друга губами, руками, с трудом отрывались после ласк и близости и оба хотели больше всего, чтоб не нарушилось их счастье. Потому что они среди людей были одиноки друг без друга.

Как случилось, что он жил отдельно от семьи? Это началось в далеком 72-ом. Мать его умерла, отец женился на другой. Вадим остался один. За стеной пожилая соседка Анна не находила себе места: парень непьющий, хорошо зарабатывает, дом ведет. Да и дом вот-вот снесут. Нельзя упустить. Анна сорвала из какой-то глуши племянницу Галинку, та как раз техникум окончила. У соседей всегда найдутся причины, чтобы сблизиться. У Гали был день рождения. Пригласили Вадима якобы, чтобы фотографировать. Он честно выполнил работу, но «виновнице» торжества внимания больше, чем другим, не уделил, сослался на дела, вскоре ушел. Анна обиделась. Ну да, великовата Галя, выше Вадима, он высокий, и в объеме ее не сразу обхватишь, ни юмором, ни интеллектом не блистала. Сказывалось провинциальное воспитание. Но совсем они всполошились, когда к соседу приехала двоюродная сестра с подругой и познакомила ее с Вадимом. Втроем они хохотали весь вечер, девчонки учились в другом городе в институте. Почти всю ночь не спали, делали фотографии. За дряхлой стеной тоже не спали. Анна решила: надо ему секс с Галиной устроить. «Чего хочет женщина — того хотят боги» — такого принципа придерживалась она. Анна все «обтяпала» как нельзя лучше.

В конце зимы была свадьба. Сестры Казаковы сперва плакали, когда поздравляли молодых, а потом просто рыдали не переставая. Гости стали их стыдить: «Вы что, на смерть его отдаете что ли?» Сестренки чувствовали, что ничего хорошего в этом браке для Вадима нет. На другой день компания пошла по улице. Галин дядя, одетый в полушубок наизнанку поил встречных и гостей водкой из бутылки через соску. Подскочил к сестрам и влил сперва одной, потом другой изрядные дозы, благо дырка на соске была большой, наверное, как и все у невесты. Сестры сперва отстали, а потом, не прощаясь, уехали. До женитьбы Вадим почти каждое воскресенье бывал у них. А теперь Галина по научению Анны стала препятствовать этим встречам, а потом и вовсе они прекратились. Молодая жена постаралась. Одного за другим родила двоих сыновей. Анна помогала, потому что Галинка училась в вузе заочно в Москве. Вадим и дети подолгу оставались без хозяйки, он прекрасно справлялся со всеми обязанностями.

В ней со временем все больше прорастали мысли «Эти Казаковы не стремятся учиться. Живут и живут, вот и все. Другое дело родные Гали — одна директор магазина, другая — дизайнер одежды, двое в банке работают, трое в Москву перебрались». Вадим не мог не заметить, что между ним и женой расстояние увеличивается. Поэтому, когда получили участок для сада, постарался, чтоб жилье было комфортным для жизни. Дети, не привычные к земли, если приезжали, то как на принудиловку. Они выросли, а тут бросай все и теши бревна, потому что папочка купил делянку и делает сруб на продажу. По всей округе были плоды его трудов: дома, печи, крыши. Люди бросали работу и любовались, как «артист» работает, все ладилось в его руках, и друзья с ним такие же. На нем держалась месья. Галя настраивала сыновей на карьеру. Надо, чтобы не Серегой называли, а Сергей Вадимович. Сыновья были на ее стороне.

И все-таки их семейная жизнь была мирной, без всплесков, ровно шла по жизненной колее, без любви и сильных чувств.

Ирина поставила бы мужу памятник двух цветов: белого и черного, настолько противоречивые чувства у нее были к нему. Самое плохое было в их жизни — они не должны были жениться и, скорее всего, были бы счастливы, настолько они были разные.

Он служил с ее братом Женей в одной части, были врагами. А когда пришли на гражданку, стали друзьями все, кто жили в одном районе. Юрий увидел на трюмо в доме Женьки фото Ирины, спросил: «Кто это?».

— Моя двоюродная сестра.

— Познакомь.

— Как-нибудь.

Случай представился. Парни шли на остановку и увидели, что пьяный мужик бьет Аркашу — местного «юродивого». Женька стал защищать Аркашу. Завязалась драка. Ирина была в магазине, увидела драку, выскочила и повисла на брате, начала его трясти. Брат весело посмотрел на нее и, часто дыша, успокаивал: «Не буду, не буду. А чего он?». Потом, совсем уже обмякший, обернулся к Юре и сказал Ире: «Вот, познакомься, мой сослуживец, Юрий».

— А что же ты, друг, стоял и дал драке закипеть?

— Он же защищал Аркадия, враг бежал.

— И на том спасибо.

Парни пригласили Иру в парк. Она беспокоилась, как бы Евгений еще во что-то не ввязался. Скорее бы устроился на работу, восстановился в техникуме, и согласилась ехать с ними. В парке незаметно все исчезали. Ира с Юрой остались у эстрады, где шел концерт. Пошел мелкий дождь. Вечерело. Новый знакомый пригласил Ирину к родным, они жили рядом с парком. Когда молодые подходили к дому, из дверей вышла Ольга, его сестра с мужем и двумя мальчишками. Они уже нагостились, шли домой. Несмотря на дождь все пошли пешком. По дороге Ольга очень подробно расспрашивала Ирину, кто такая, какая семья, где учится, где работает. Девушка щипнула Юру, шепнула: «Я вроде не на смотринах» и, зажав себе рот, засмеялась.

Он жил в общежитии молодых специалистов. С того дня стал встречать Иру у проходной, и когда начался учебный год, — около института. А еще она поступила в ансамбль института, ездила выступать на концертах, конкурсах, в будни после работы до занятий «пилила» свою партию. Юра и здесь ждал ее. Как-то руководитель ансамбля спросил ее: «У тебя есть какие-то планы на него?» — Нет. — зачем он тебе? Невидный какой-то. Вот у нас какие соколы на физфаке».

Она не думала, кто он для нее. Ему нужна доступная девушка. После армии кровь бурлила, тем более, что он служил рядом с финской границей, насмотрелся «порнухи» по финскому телику. Ирина сразу дала понять, что на это она не пойдет и пропела однажды, когда он проводил ее до дома: «Ты разлюбил меня бы что ли, не обивал бы мой порог. Меня бы больше не неволил, свои бы чувства приберег». На это он ответил: «Я знаю, что я тебя не стою. Но я тебя люблю (никто ей этого не говорил). Поженимся. Знаешь, как мы жить будем? Лучше всех». И поцеловал, сперва робко, нежно, потом пылко, у нее закружилась голова. Она поймала себя на мысли, что привыкает к нему, не находит себе места, когда он в деревне у родителей, играет на стадионе в футбол, смотрит чемпионат по всем видам спорта. В последний раз, когда он встречал ее с работы, она бросилась через дорогу на набережной, ведь не видела его пять дней! Ей и в голову не могло прийти, что его сестра Ольга «через верные источники» продолжала разузнавать про Ирину и на своей маленькой кухне высказывала брату, что эта девушка очень достойная, вся родня работящая, дружная. Он отмахнулся: «И без тебя вижу, что достойная. Мне не важно, какая семья, я ее люблю». — Вот и хорошо, а то, небось, на заводе девки тебе прохода не дают. Парень — кровь с молоком! С образованием. А красавец!»

Конец ознакомительного фрагмента.