Ближние и дальние. Повесть с элементами романа

Нина Николаевна Гайкова, 2021

В Храме крещаются три младенца. Их держат на руках, как положено, крёстные. И рассказ по сути о семьях, о «корнях» каждого из восприемников. В книге поднимается одна из очень важных – думаю, не только для автора тем – о потомках тех, от кого всячески пытались избавиться пришедшие в 1917 году слуги антихриста, и о тех, что Россию оскверняли, уничтожали. И встречи потомков приводили к трагедии. И, конечно, всё в книге изображаемое, отражает библейскую Истину о ближних и дальних.

Часть вторая. Род благочестивый.

Глава девятая. Через столетие воскресшие.

Эта часть нашего повествования, наверное, главная.

Итак, как мы помним, на дворе стоял год столетия начала Первого Мирового пожара. Вспомнили, век спустя, незаслуженно забытых, ошельмованных героев Отечества, многие из которых были властью царя Ирода на полигонах смерти истреблены. На Поклонной горе Памятник поставили — и Герою Козьме Крючкову, и Памятник соборный, вглядываясь в который можно без труда узнать конкретных людей — в том числе Великомученицу Елизавету Фёдоровну — вдову убиенного Московского Губернатора, сестру Последней Императрицы.

В тот год прошли по всей России, к корням своим, наконец, обратившейся, конференции — и исторические, и искусству посвящённые.

В этой большой, истинно русской семье немало было и преподавателей, и тех, что с искусством связаны. Ирина, жизнь свою музыке посвятившая, будучи уже на немалом сроке, ездила на историческую конференцию и рассказывала о героях той войны — о предках своих и Николая. В завершении прочитала стихотворение Поэта и Воина Николая Степановича Гумилёва «Война» — потому что оно обо всех, о ком рассказывала, обо всех истинно русских воинах — вне времени.

А с подготовленным ею докладом о создателях духовной музыки Серебряного века через два месяца коллеги выступали — она к тому времени уже мамой стала — её тройняшкам тогда едва месяц исполнился…

Мы же мыслями и душою на век назад перенестись постараемся — и увидеть жизнь замечательных русских людей. А почему именно их, думаю, понятно. Итак…

Помните строки Героя Отечества, Великого Поэта Н.С.Гумилёва о священнике, что «в рясе дырявой умиленно поёт псалом»? Ряса дырявая — оттого что пулями простреляна во время боя.

Вот таким полковым священником был и отец Василий — Василий Михеевич, не раз под пулями шедший, награды получивший. В тот роковой год ему сорок лет исполнилось — за неделю до начала войны, что некогда Великую Россию в пропасть за собой утянет.

Супруга его — сестра милосердия Серафима Сергеевна целыми днями в госпитале трудилась. Серафима! Многие раненые ангелом утешения её называли — потому что с приходом её, от прикосновения её рук сразу легче становилось.

«Милосердная Сестра» — так в песне солдатской пелось. Удостоилась Матушка Серафима и «августейших» сестёр милосердия узреть — одно из самых ярких воспоминаний, что до конца дней осталось.

Старший сын, наречённый в честь Отца Церкви, Тайну Пресвятой Троицы на Вселенском Соборе явившего, — Спиридона хотел по стопам отца идти. В тот год исполнилось юноше пятнадцать. Пошёл как только разрешение получил, в боях заслужил награды — и пуля ни одна по-серьёзному не тронула. Он будет рукоположен уже после трагического переворота, когда ещё машина кровавого террора не в полную мощь «заработала».

Младшему сыну в роковом 1914 году лишь девять лет было. Рано повзрослевший мальчик во всём помогал матери. Наречён младший сын был в честь самого почитаемого на Руси Пророка — Илии. Он, когда вырастет, хирургом станет. И веры не утратит…

А дальше… Да разве не знает кто-нибудь, что для многих слово «священнослужитель» чуть ли не синонимом «прокажённого» стало?! Не для всех, разумеется. Ведь отстоят же рабочие завода Храм Преображения Господня в Богородском! И не только, конечно…

Из таких, истинно русских людей, к тому же из сословия духовного была и сестра милосердия Мария — Мария Георгиевна, потерявшая во время разгула гражданской войны всех и всё. Она и стала матушкой Марией — супругой отца Спиридона.

От всего пережитого, от творящегося вокруг безумия, беснования первенец, родившись, всего час на земле грешной прожил. Через год родился сын, которого нарекли в честь Великомученика, которого бесогоном называют, — Никиты.

Потом на шести месяцах рождённая девочка всего полчаса прожила…

А когда Никите уже восемь лет было, в мир пришёл его младший брат, с которым будут они всю жизнь друг друга поддерживать — словом, настоящими братьями будут. Нарекли младшего в честь отца Церкви, создателя многих трудов духовных — Ефрема Сирина…

Глава десятая. Залп… по Героям Отечества…

Наступил кровавый тридцать седьмой… За героями Отечества — отцом Василием и отцом Спиридоном пришла под покровом ночи тройка кровавых палачей…

И за доктором Ильёй тоже — как же он сын и брат «мракобесов» и «контрреволюционеров»…

Двенадцатилетний Никита встал рядом с отцом и сказал, что пойдёт с ним…

А потом матушка Серафима и матушка Мария с четырёхлетним Ефремом на руках бегали всю ночь, пытаясь хоть что-то узнать. После той ночи…потеряла матушка Мария едва начавшего жить под сердцем младенца…

Утром Никиту отпустили — вернее, просто выбросили на улицу. А отец и дед в тот же день без суда и следствия расстреляны были на полигоне смерти близ села Бутово.

Герои Отечества, орденами отмеченные, — Отец Василий и Отец Спиридон с песнопением «Кресту Твоему поклоняемся, Владыко…» первыми шагнули под пули озверевших палачей. Отцу Василию уже далеко за шестьдесят было…

Герои Отечества «врагами народа» стали! Как же надо было души, умы людей изуродовать! Из страха «разоблачёнными» быть!…

Герои Отечества! Сколько их таких, что новой власти словно поперёк горла одним своим на этой земле существованием встали!

Невольно вспоминается Герой и Поэт, на стене камеры которого было начертано: «Господи, прости! Иду в последний путь». Отец Василий с ним немного знаком был и всегда восхищался истинно русским, православным офицером — Николаем Степановичем Гумилёвым…

Илью через год отпустили… Никто в этой семье «контрреволюционной деятельности» не признал, никого не оговорил, чести своей не уронил…

На вдов тоже стали смотреть как на «прокажённых» — начальство, но не больные в большинстве своём. Хорошие медсёстры, душевные люди. Да и руки медсестёр всегда нужны были…

Матушка Серафима ещё три с половиной года прожила, всегда стараясь поддерживать тех, кто рядом.

Однажды ночью вдруг увидела она полигон за колючей проволокой, палачей с винтовками, мужа и сына, что прямо в глаза убийцам глядя, с песнопением «Кресту Твоему поклоняемся, Владыко…» под пули шли. Прозвучал выстрел — и всё во тьму погрузилось. А потом из тьмы появилась радуга, на которой стояли в белых одеяниях отец Василий, отец Спиридон и ещё несколько человек, ей незнакомых…

В ту ночь сердце шестидесятитрёхлетней женщины, всю жизнь добру служившей — женщины, которой, несмотря на все испытания никто возраста её не давал, остановилось. Словно с мужем и сыном под пули шагнула. Палачи и её — светлого ангела милосердия убили… Было это в апреле сорок первого…

А в трагическом июне Илья одним из первых на призывной пункт явился — Родину защищать, как его благочестивые предки, а не власть, родных отнявшую и ему чуть жизнь не поломавшую. Хирурги всегда нужны — а во время военных испытаний — особенно.

В сорок втором, как только восемнадцать исполнилось, пошёл и Никита. Да сколько таких было — истинно русских людей!

Глава одиннадцатая. В горниле испытаний.

Доктор Илья долго не мог супругу найти — сторонились сына и брата «врагов народа».

Женился в двадцать восемь на своей коллеге — да только детей всё не было. Как потом выяснялось, двоих нерождённых убила — ведь замуж-то вышла, чтобы в Столице жить…

Когда пришла за супругом под покровом ночи «тройка», в отличие от свекрови и жены брата, она сразу же отреклась, «заодно» лишив жизни и третьего… Илью это даже не удивило — нисколько. Он всегда мечтал о супруге, похожей на его маму, на жену старшего брата — а в его жизни «суррогат» какой-то получился…

Наверное, всё же для призванного жизни спасать и клятву дающего, грех всего ею совершённого ещё больший… Семьи Господь больше не даровал…

В судьбоносном сорок третьем после ранения был Илья несколько дней в Москве. Тогда и соединились два израненных сердца — вдова слугами антихриста убиенного — сестра милосердия Мария и преданный супругой, круги ада прошедший доктор Илья. Мария Георгиевна была всего лишь на два года старше. Расписали — ведь ему же на фронт уезжать. В тот же день в чудом спасённом Храме, что на Елоховской площади, и обвенчались…

В мае сорок пятого Илья Васильевич и Никита вернулись — Никита всё знал из письма матери. И Ефрем дядю на место отца вставшего принял. Именно — на место вставшего, а не «заменившего» — разве можно близкого человека, как сломанную деталь заменить?!

Вслед за Ильёй Васильевичем племянник тоже врачом стал — и тоже в скорбной больнице всю жизнь трудился. Сколько раз больных у смерти «похищали» — из когтей «вырвали»!

Перед операцией читали молитву или хотя бы тропарь перед Всецарицею. (Думаю, о какой больнице речь, теперь ясно).

Никита на завод поступил и заочно учиться стал. Нелегко приходилось — да знал во имя чего. И способностями Господь не обделил.

На последнем курсе встретил ту, с которой дальше по жизни пойдёт. Инженер Татьяна Дмитриевна перед дипломом консультировала. Была она на пять лет старше — да разве в этом дело?!

Все наши героини, несмотря на порою нечеловеческие испытания, выглядели моложе своих лет. Дело же не в «элитной косметике», а в том, что глаза отражают. Оттого нередко всю жизнь с усердием Богу служившие казались моложе тех, что при помощи уколов и операций думали время «обмануть». Только Бога обмануть нельзя, да и в глазах запечатлённые разврат и злоба, старят, несмотря на все ухищрения.

Была Татьяна тоже дочерью и внучкой «врагов народа», как и Никита. Как и муж её Иван, в начале сорок пятого погибший.

Сын их Петя родился в марте сорок второго — и отца, конечно, помнить не мог. Иван сына всего один раз и видел, когда в сорок четвёртом после ранения несколько дней дома был. Мечтали супруги, как будут после войны сына растить, как будут на заводе трудиться, как появится у Пети братик или сестрёнка…

Не привелось — на мине подорвался Иван в январе сорок пятого…

Тогда — а в начале войны чудом не потеряла Татьяна младенца, чудом мёртвого не родила.

А чтобы «избавиться», чтобы зародившуюся жизнь прервать, как некоторые «сердобольные» советовали «из жалости», и мысли такой ни разу не появилось — и так смерти кругом. Да и предательство это — ведь они с мужем так о ребёнке мечтали!…

Крещение — единственное Таинство, которое в случае крайней необходимости христианин сам совершить может — вот и пришлось Татьяне самой. А как только возможность появилась, принесла сына в Храм — тот самый, что в Елохове…

Не было мысли у Никиты, что надо, как некоторые «советовали», свободную, без «хвоста» искать. (Мерзкие слова — человека недостойные).

Встретились родственные души — и до конца дней вместе будут.

Глава двенадцатая. Новые ростки любви.

Петя сразу принял чистого сердцем, честного, доброго Никиту — детей обмануть трудно — невозможно, наверное…

Почти сразу обвенчались супруги в Храме цвета зари, что в Богородском — в Храме, который отстояли в годы богоборчества рабочие завода, пригрозив забастовкой. Среди них были и родные Татьяны, и сама она — совсем юная…

Никита Спиридонович с Петром и через много лет всегда друзьями оставались.

А когда Пете десять лет исполнилось, в мир пришёл младший брат его Павел.

Братья достойными людьми выросли — нашли себя в жизни и детей своих хорошо воспитали. Был всегда перед ними благочестивый пример родителей и подвиг предков — отца Василия и отца Спиридона. Был пример Героев Отечества и Воинов Христовых, смерть от пуль богоборцев принявших, — никогда от детей того не скрывали. И, конечно, об убиенном на поле брани Иване — отце Петра помнили…

А теперь возвратимся на несколько лет назад — в первый послевоенный год. У мамы Никиты и Ефрема Марии и дяди, на место отца вставшего Ильи, дочка родилась. Марии тогда уже сорок три было, супругу её — сорок один. Дождались всё-таки!…

Взрослый уже Никита — ему тогда почти двадцать один год был — и тринадцатилетний Ефрем всегда с особым трепетом к младшей сестрёнке относились. И нарекли девочку в честь младшей из трёх Сестёр-Мучениц — Любовью. Разумно любя, всей семьёй и воспитывали…

Люба — Любовь Ильинична всю жизнь русскую словесность преподавала.

В восемнадцать лет отвергла она ухаживания «отпрыска» сильных мира сего. Привлекла пресыщенного утехами бренной жизни красавица-славянка с косой ниже пояса цвета луны, с «нездешними» глазами, звёзды напоминающими. А главное — характером, убеждениями на окружение его так не похожая.

Да только расценивал он Любу как некий «трофей» что ли… хотя и жениться вроде хотел…

А родители его ярыми безбожниками были и на внучку расстрелянного «врага народа» и «мракобеса» словно свысока смотрели, хотя особенно и не возражали. Да только девушке, знавшей и почитавшей корни свои, знавшей, что самые близкие ей люди пережили, не нужна была такая семья — и избалованный «кандидат в женихи» прежде всего…

Муж Любови Ильиничны — преподаватель математики Юрий Георгиевич. Поженились, когда она на 4 курс перешла, а он был начинающим преподавателем техникума.

И сам Юрий Георгиевич, и отец — Георгий Данилович, и брат-близнец Егор Георгиевич — преподаватель физики в честь Великомученика Георгия крещены.

Родители — Георгий Данилович и Александра Елисеевна — были истинно русскими людьми, «болезнью» богоборчества не «заразившимися». Были они из тех рабочих завода «Красный Богатырь», что не дали село Богородское Святыни лишить.

Чудом ареста избежали — хотя были уже готовы — особенно отец, как «активист» среди защитников. А потом, тоже чудом, когда Георгий Данилович на фронт ушёл, сохранила Александра Елисеевна своих близнецов — не потеряла, не родила мёртвыми…

Родители по-хорошему сыновьями своими гордились, а сыновья были безмерно благодарны отцу и матери за то, что научили трудиться, не роптать и от «ветра не гнуться»…

Юрий Георгиевич — доктор наук, брат его — кандидат. Защитили кандидатскую Любовь Ильинична, и подруга её — Клавдия Семёновна, супругой Егора ставшая. На свадьбе Любы и Юрия познакомились — а через полгода новая семья родилась.

Преподавали все четверо — кто-то в институте, кто-то — в техникуме, кто-то совмещал.

У Любови Ильиничны и Юрия Георгиевича две дочери — Наталия и Юлия. Родились сёстры в один и тот же день с разницей в год — так что дни рождения всегда вместе отмечали. И дружили, как сёстрам заповедано.

А у другой супружеской пары дочь Татьяна и сын Дмитрий — на полтора года младше.

Все хорошими людьми стали — и детей достойно воспитали. А ещё — никогда не забывали прародителей, за Веру Православную страдания претерпевших, за Истину жизни отдавших…

Только рассказать о каждом — ни времени, ни «пространства» повествования нашего недостанет…

А ещё: мы вроде бы забыли о среднем брате Ефреме?! Нет, не забыли — а рассказываем после всех — потому, что Ефрем — Ефрем Спиридонович нам особенно важен. Почему? Возможно, кто-то уже догадался, вспоминая начало повествования — крещаемых в Храме цвета зари, что в Ирининском переулке, младенцев-тройняшек и стоящих рядом прекрасных лицом и душою родителей.

Глава тринадцатая. Судьбоносная встреча.

Итак, напомним, что Ефрем вслед за дядей Ильёй Васильевичем, что после войны «на место отца встал», тоже нашёл призвание в том, чтобы людей спасать, нередко «из когтей смерти вырывая». И тоже в скорбном стационаре трудился, читая перед операцией молитву или хотя бы тропарь Всецарице.

Девушки знакомые были, конечно… Но как только слышал потомок за веру убиенных

о «врагах народа», об «опиуме церковников», о том, что «правильно Царскую Семью и всяких там князей расстреляли» (тогда ещё о секте хасидов, ритуальными ножами Россию обезглавивших, не знали или не говорили вслух), всё общение разом и прекращалось. Кто «враги народа»?! Его отец и дед — Герои Отечества, его дядя, нередко людей на самом «краю» жизни спасающий?!

Вспоминались рассказы бабушки Серафимы о Царице, Великой Княгине Елизавете, о Царевнах. Чем они, сёстры милосердия, раненых выхаживавшие, такую ненависть заслужили?!

Короче, продолжать отношения становилось незачем…

Однажды возвращался доктор Ефрем с дежурства. В тот день, вопреки всем прогнозам, решил он больного прооперировать — последний шанс дать. И победил! А потом на несколько часов задержался в больнице, пока пациенту легче не стало…

В автобусе напротив ехала черноволосая красавица, с увлечением читая стихи А.А. Фета. Тёмные глаза выражали сосредоточенность, восхищение, доброжелательность.

Лицом была она похожа на главную героиню повести «Гранатовый браслет» А.И.Куприна. Ефрему образ этот много лет назад сразу в душу запал. Красота, благородство, отсутствие высокомерия, умение сострадать. Только понять не мог, как можно, пусть и к самом-самой замечательной женщине словами Главной Молитвы обращаться — всё-таки сын и внук священника…

Будучи человеком скромным, в уважении к женщине воспитанным, стал Ефрем повод искать, чтобы разговор завести и девушку не оскорбить — стал вспоминать стихи русской классики…

Всё разрешилось словно само собою. На остановке вошёл изрядно зельем разгорячённый — и сразу к девушке направился. Пришлось осадить. Ефрем, разумеется, заступился бы, и не имея личного «интереса» — а тут словно всё изначально предначертано было.

Удивительно, непостижимо — но имя черноволосой красавицы было таким же, как у той самой литературной героини — Вера. Училась она на третьем курсе филфака.

Молодой человек каким-то шестым чувством родственную душу ощутил — похожее произошло и с Верой.

Помните романс «Не обмани»? Может быть, тогда Ефрем строк этих не знал — но переживал нечто подобное. Неужели такая девушка может вновь стать причиной разочарования, разуверения?! Ведь молодой доктор уже недели через две готов был с Верой жизнь свою соединить…

И тогда рассказал Ефрем и о бабушке Серафиме, трудившейся в госпитале с Августейшими Сестрами Милосердия, и о шагнувших под пули с песнопением «Кресту Твоему поклоняемся, Владыко…» на полигоне смерти отце и деде…

Слава Богу! Никаких речей кощунственных молодой человек не услышал — Вера внимала каждому слову — а потом вдруг разрыдалась — и не только из чувства сострадания!…

Рассказанное после девушкой потрясло Ефрема и окончательно укрепило намерение связать с Верой свою жизнь…

А потому пришло время вернуться на несколько лет назад — в детство черноволосой красавицы, студентки филфака и просто хорошего, чистого человека…

Глава четырнадцатая. Из когтей зверя спасённая.

Родилась Вера на исходе окаянного тридцать седьмого. Отца почти не помнила — его через два года не стало — зато помнила, что от матери ни одного слова доброго не слышала, с самого детства понимала, что рождение её не в радость было. А однажды «мать», изрядно зелья принявшая, жестоко избила дочку за то, что принесла откуда-то почти по листам рассыпавшуюся книгу, в которой Господь, Матерь Божия и ангелы нарисованы были.

Побои сопровождались блудной бранью, проклятьями, криками «откуда такая взялась» и «пожеланием», чтобы у «такой» детей никогда не было. Словно бес внутри кричал!…

Прибежавшие на крик соседи остановили озверевшую «самку» — прощу извинения — других слов такие не заслуживают — увели восьмилетнюю Веру и милицию вызвали.

Дело было в рабочем посёлке — и побежала избитая, заплаканная девочка к тёте Фире — младшей сестре «матери». Тётя Фира с мужем Петром (да-да, как Святые Супруги Древней Руси) давно хотели племянницу забрать — уже документы собирали, к суду готовились, зная, что племянница «матери» своей не нужна — что та просто «избавиться» в своё время не успела. Но чтобы вот так…Теперь уж всё разом решилось…

Приехавший участковый составил протокол и сказал, что сделает всё, чтобы эту…родительских прав лишили. А ещё, что если не прекратит она «беситься», отвезёт в участок. Было видно, что страж порядка едва себя сдерживал — ведь на службе как — никак.

Утром побежала, слегка протрезвев, к сестре — «поговорить». Едва сдерживая переполнявший его гнев — мужику бы врезал со всей силы, а здесь вроде бы неудобно — выпроводил Пётр её за дверь и сказал, что Вера у них останется. Хватит над ребёнком издеваться…

Изрыгая проклятья, «родственница» удалилась, а вечером за Супругами пришли по доносу — была вторая «волна» репрессий. Не посмотрели ни на боевые заслуги Петра, ни на награды супруги его, всю войну в госпитале сутками трудившейся, ни на измученную девочку… Донос «обиженная мамаша» написала…

Веру забрала соседка Петра и Февронии — тётя Люба — о ней несколько позже. И сказала, что сама готова взять столько выстрадавшую девочку.

В тот же вечер по доносу пришли и за уважаемым всеми участковым Иваном Михайловичем — Ветераном, орденоносцем, чудом не погибшим, чудом инвалидом не ставшим…

Но всё же не тридцать седьмой на дворе стоял… Феврония вернулась поздно ночью.

Утром отпустили и Ивана Михайловича — и даже с должности не сняли. Тётя и племянница весь день пытались что-нибудь о Петре узнать… А вечером и он домой вернулся…

Глава пятнадцатая. Дважды «рождённые.

Прошло недели две, наверное. Тётя Фира с работы вернулась — стали вместе с племянницей ужин готовить — Вера любила тёте помогать. Скоро дядя Петя с работы прийти должен был. (Кстати, тётя была старше племянницы всего на четырнадцать лет, а дядя — на двадцать). А ещё тётя и племянница за работой стихи вспоминали…

Вдруг в дверь постучали — на пороге стояла зелья изрядно принявшая «биологическая мать» Веры. Стала она обеих поносить словами непотребными, «поставив даже в упрёк», что дочка не на свою «мать», а на «тётку блаженную похожа». Похожа — как мы помним, были у Веры, как у героини «Гранатового браслета», чёрные волосы, и глаза темно-карими — почти чёрными были. И у тёти её Февронии волосы были тёмно-каштановыми — немного светлее, и глаза были тёмными — тёмно-малахитовыми. И чертами лица похожими были тётя с племянницей. А главное — душою. Это больше всего и бесило ту, которая Бога и самых близких людей предала…

Возвращавшийся с работы Пётр ещё снизу шум услышал и прибежал, прибежала на шум и та самая тётя Люба. Никакие «увещевания» не помогали. В конце концов дядя Петя просто едва державшуюся на ногах «родственницу» на руках вниз отнёс и на улицу выставил… А потом…

Настало время кое о чём поведать…

Итак, как мы помним, родилась Вера — «чадо нежеланное» на исходе окаянного тридцать седьмого. А случившееся за несколько месяцев до того…страшная быль и чудо в одночасье…

Был Престольный Праздник чудом уцелевшего маленького деревянного Храма в честь Образа Казанского Матери Божией. Решили всё-таки крестным ходом вокруг любимой Святыни уцелевшей пойти…

Вдруг появились… с автоматами… В идущих с хоругвями и иконами, среди которых и дети, и женщины, и старики были, несколько залпов выпустили! Путь Хода Крестного в одно мгновение в кровавый превратился «путь»… Шли они священника и дьякона арестовывать и храм закрывать — да на Крестный Ход «наскочили»…

Вдруг разразилась страшная гроза — хоть вроде бы ничто не предвещало. И в одного из палачей… ударила молния!…

Храм не разрушили, а убиенных похоронили и стали тайно почитать как мучеников…

Но когда стали тела подбирать — нельзя о них сказать «трупы» — двое каким-то чудом необъяснимым только ранеными оказались! Отрикошетили пули, наверное…

Эти двое, что в хоре пели, были двадцатилетний, две недели назад со срочной службы в армии вернувшийся сын Дьякона и четырнадцатилетняя дочь Священника. Так и пролежали без сознания до вечера рядом с убиенными близкими людьми. Врачи и медсёстры втайне уважали и батюшку, и дьякона, да и просто были людьми, долг свой выполняющими — бились за жизнь чудом от пуль не погибших — некоторые, наверное, про себя молились. Почти не верилось, что юноша выживет, с девочкой чуть-чуть легче было — видимо стреляли в них из разных мест…

Да выжил юноша по Милости Божией, даже инвалидом не стал. И девочка выжила и на ноги встала. Об этом — в тот день случившемся, и через много лет как о чуде вспоминали.

А палачи о них не вспомнили — не представляли, что кто-то живым остался. Да и молнией «кару получившего» хоронить надо было…

Этими чудом спасёнными — второй раз «рождёнными» были сын дьякона Михея Пётр и дочь священника — отца Василия Феврония. А двое младших братьев Петра вместе с родителями от пуль палачей смерть во время Крестного Хода приняли. Одному было семнадцать, другому — четырнадцать…

Пётр, несмотря на молодость, был уже знаменитым краснодеревщиком — талан от Бога и желание трудиться! И для Храма любимого сделал немало.

Феврония с ранних лет кружева плести научилась, а ещё шила прекрасно — тоже Дар Божий. И для Храма, конечно, шила…

А породившая на свет Веру, значит…тоже дочерью священника была?! К великой скорби, да. Вырождение, «отродие», отрекшаяся от Бога, от совести, стала она одной из тех, что на гребне мутной волны, на крови братоубийственной распри, на уничтожении народа русского «поднялись».

Когда расстреляли с хоругвями, с иконами идущих, носила она «под сердцем» чадо нежеланное. «Под сердцем» — нет, это не о ней, не о таких — под сердцем с любовью носят — а она всё время себя ругала, что от «приплода избавиться» не успела.

Муж «под стать» — расписались, когда уже, как говорят «такие», «живот на нос полез»…

Но самое — самое страшное — то, что и произнести сил недостаёт… Помните, что палачи, Крестный Ход в кровавую дорогу смерти превратившие, шли священника и дьякона арестовывать и храм закрывать?! Шли «по доносу». А донос… нелюбимое чадо носившая написала!… На родного отца и хорошего друга его, не раз людям помогавших! Написала «за контрреволюционную деятельность» — а по сути за то, что отговорили чадо невинное, нерождённое жизни не лишать (Она потом лишит нескольких — и от «мужа законного», и от «проезжих молодцов»). И за то, что русоволосый красавец Пётр, который был лишь на три недели моложе, на взгляды её похотливые «не ответил». И за то ещё, что «эту блаженную Фирку» больше любили, как считала «старшая сестра» по неразумению…

Оставшиеся в живых родные Петра понимали, что девочке со старшей сестрой жизни не будет, а потому в свой дом взяли. (О том, что сестра её донос на родного отца написала, тогда ещё никто не знал).

Феврония школу окончила, трудиться начала. Когда исполнилось ей восемнадцать, они с Петром расписались и обвенчались — тайно, конечно, но не сделать этого не могли.

В знаменитом Храме Богоявления, что в Елохове, свершилось Таинство. Было это… в начале июня 1941…

Когда уходил Пётр на войну, поклялись супруги, что, если живы останутся, всегда будут, в Память о родителя убиенных, всем, в беду попавшим, помогать. А ещё постараются, если сестра Февронии не одумается, забрать к себе племянницу. Однажды Феврония тайком малышку окрестила — но никто о том до поры не знал…

Рассказали племяннице сразу после того, как чудом вернулись, «волной беззакония» не смытые. Решили, что пора — была Вера девочкой доброй и умной — не успела, к счастью, «мамаша, душу ребёнка искалечить — тоже, благодаря чистой сердцем тёте. Тогда же рассказали племяннице о погибших бабушке с дедушкой, обо всех, что во время Крестного хода жизнь за Христа отдали. Потом супруги вместе с племянницей на могилу ходили. Умолчали пока только… Об этом несколько позже…

А ещё на следующий день пошли супруги узнать о судьбе участкового Ивана Михайловича — пошли в отделение — да там его и увидели. Его, как мы помним, ещё раньше Петра отпустили и с должности не сняли. Иван Михайлович тоже накануне пытался Петра разыскать… Потом дружили семьями…

А кем же был т.н. Верин «отец», которого она не помнила?! Хорошо, наверное, что не помнила…

Он приказы по отношению «врагов народа» в исполнение приводил. А после «нервное напряжение» водкой «снимал» — да в пьяном угаре и жизнь свою никчемную закончил — под машину попал. Было это в июне сорокового… Во время войны Феврония сестре помогала — вернее племяннице — нередко девочка у тёти ночевала. Сестра принимать помощь вынуждена была — только никакой благодарности никогда не чувствовала. А ещё сестре завидовала… Как мы помним, о совершённом ею предательстве никто тогда не знал…

Вера пошла в школу в предпоследний военный год — собирала её в основном тётя Фира. Благодаря тёте, наверное, и училась хорошо.

Прогремели Победные залпы — и вскоре вернулся Пётр. Стали супруги документы собирать, чтобы племянницу к себе забрать — сестра всё чаще стала к зелью «прикладываться». Ну а потом, как мы помним, случилось то, после чего Вера осталась жить с тётей и дядей, в честь Святых Благоверных Князей-Супругов наречённых.

Глава шестнадцатая. Убившее предательство.

Сдерживаясь из последних сил, стараясь даже голос не повышать, Пётр настоятельно посоветовал «родственнице» домой идти и проспаться…И тут словно бес в ней кричать начал, как в тот роковой день, когда Вера от «мамашиных» побоев к тёте с дядей убежала. К уговорам — именно уговорам — присоединилась и сбежавшая вниз тётя Люба — только безуспешно. На весь дом крик раздавался: «Как жалко, что «этих» и «поганого участкового» так быстро отпустили». О том, что «если бы от Верки, как потом от трёх, избавилась, мужика бы давно нашла». Пётр и тётя Люба пытались ей рот закрыть — да не получалось. И «почему Петька эту Фирку блаженную выбрал»?! Феврония от рождения лицом ни хуже, ни лучше «сестры» была. Только у старшей глаза злобу и хитрость выражали, а потом ещё и водка уродства «прибавила»; а у младшей в глазах доброта светилась — даже после того, как «за краем» гибели «побывала». На Февронию многие заглядывались, да знали, что она Петру верна — верна их общей памяти и скорби…

И, наконец, выкрикнула «сестра» самое страшное — «почему их — Петра и Февронию тогда с этими «убогими» не пристрелили и церковь не снесли». (Всё это — относительно «пристойный» перевод озверевшей пьяницей в тот вечер произносимого). Все в ужас пришли — поняли, по чьей вине сиротами в юном возрасте стали; поняли, почему в них и в самых близких, любимых людей стреляли… Тогда уж Пётр просто за дверь «родственницу» вытолкал…

Всё поняла и столько за восемь с половиной лет выстрадавшая Вера. То, что «матери» не нужна, девочка понимала, наверное, с раннего детства. Как «от детей избавляются», она, Слава Богу, не понимала. Но то, что по вине родившей её на свет добрые, любимые тётя Фира и дядя Петя чудом не погибли; что «мать» виновата в смерти бабушки с дедушкой и родителей дяди Пети, стало для ребёнка шоком.

Очень редко плакавшая девочка разрыдалась и бросилась на колени перед супругами, прося прощения за «мать». Феврония, Пётр и тётя Люба подняли племянницу, тётя Фира, обняв Верочку, говорила, что никакой вины её нет и быть не может. О том, что сама девочка тоже жертвой предательства стала; что они любят Верочку по-прежнему, что она всегда с ними будет. Вторили и супруг, и тётя Люба. Пришлось первый раз в жизни ребёнку успокоительное дать.

Наконец, Верочка уснула… Феврония, ради племянницы державшаяся, вдруг словно дара речи лишилась. Она сидела, уставившись в одну точку, из глаз лились слёзы — безо всяких рыданий. Словно не могла, не в силах была во всё случившееся поверить.

Как могла сестра, пусть и такая, никчемная, — убийцей родителей стать — их с Февронией родителей?!! И всей семьи Петра. Убийцей всех близких людей — всех, что тогда рядом с ними с иконами, с хоругвями шли. Да и самих супругов тоже — ведь в живых-то чудом великим остались!

Оказывается, по её доносу две недели назад и за самим супругами, и за участковым Иваном Михайловичем пришли! Пётр и тётя Люба что-то говорили, стараясь успокоить… И вдруг Февронии плохо стала — за живот схватилась…

А теперь скажем о том, о чём ранее недосказали — под сердцем Февронии новая жизнь зарождалась. Тогда, две недели назад, её потому и отпустили почти сразу. (В тридцать седьмом, наверное, сей аргумент не «помог бы»). В тот вечер хотели Вере рассказать — она так хотела братика или сестрёнку — а лучше всех сразу. Получается, хорошо, что сказать не успели…

Тогда в ночь ареста Феврония всё пережила, а теперь от пережитого потрясения… младенца потеряла.

Значит, на старшей «сестре» ещё одна смерть — смерть младенца невинного!…

Глава семнадцатая. Помощь Благодатная.

Приехала скорая помощь — Февронию срочно в больницу надо было — чем скорее, тем лучше. Пётр поехал с супругой, а соседку — тётю Любу попросили с Верой остаться. Сорокапятилетняя Любовь Васильевна была учителем начальных классов. Всегда избегала она «антирелигиозных бесед» — не по душе были. Совсем юной вышла Люба замуж за лётчика — лётчиками и оба сына стали… Да всех война отняла…

Жила Любовь Васильевна здесь недавно — но про Новомучеников Неявленных, про чудом от смерти спасённых детей батюшки и дьякона знала — и относилась к ним с большим уважением. А светлые душою Супруги стали для неё как дети…

Среди дежуривших была и та Сестра Милосердия Елизавета Федотовна — к ней больше подходит «Сестра Милосердия» — которая тогда, девять лет назад, чудом под пулями уцелевших Петра и Февронию вместе с хирургами из лап смерти вырывала…

Сражаться со смертью пришлось и ныне — осложнения какие-то начались. Прочитав шёпотом молитву, — не «молча», как в окаянном тридцать седьмом, приступили целители к своему делу — делу спасения. Борьба со смертью продолжалась всю ночь…

Пётр не уходил, в больничном садике, — дело было летом — «приговора» ожидая. Пусть только жива останется — они будут Веру воспитывать, усыновят сироту, только бы осталась живою! Кажется, никогда ещё не находил Пётр столь «пронзительных слов» для молитвы!…

Под утро усталость буквально свалила его — присев на скамейке у входа, забылся он на несколько минут — и вдруг… то ли сон это был — то ли было видение…

Распахнулись двери больничные — и вышли словно по воздуху Супруги в одеяниях Княжеских. Выросший в семье дьякона, узнал Пётр Благоверных Князей Муромских. Смотрели они с любовью — и от взгляда их боль раны кровоточащей стихала.

«Не умрёт супруга твоя — вам ещё троих поднять на ноги надо», — произнесла Княгиня.

А после словно свет погас… а когда мрак рассеялся, увидел себя Пётр на цветущем лугу рядом с лесом. И шёл ему навстречу Светлый Старец в монашеском облачении — Пётр, конечно, не мог не узнать Преподобного Сергия. А рядом с Преподобным шёл светлый мальчик, за руку Старца держась. «Это — сын твой», произнёс Святой Сергий. А потом появилась Высокая Красивая Женщина в белом одеянии с удивительными, источающими любовь очами — её Пётр не знал. На руках несла она девочку с небесно-синими глазами. «Это — дочь твоя» — тихо произнесла женщина в белом…

Ринулся Пётр вперёд, чтобы приблизиться — да ноги словно к земле приросли; хотел что-то сказать, спросить — да словно к нёбу прирос язык. Наконец, сумел лишь прошептать: «Кто ты»?!… «Елизавета Фёдоровна» — так же тихо произнесла женщина в белом…

Вдруг всё погрузилось во мрак — пред глазами возникла страшная, ужасающая картина. Тёмный лес, зияющая чернотой глубокая яма, сборище омерзительных существ, выкрикивающих «грязные», богохульные слова и в яму кого-то толкающих… Взрыв… Потом всё стихло — и отовсюду, разрывая зловещий мрак, полился золотой свет — нездешний — такой только на иконах бывает — и послышались звуки Херувимской Песни…

Пётр очнулся. Уже начинало светать. Он побежал в больничный корпус — но лишь приблизился к крыльцу — как дверь отворилась — и вышла Сестра Милосердия Елизавета Федотовна.

«Жива! Жива»! — только и сумела произнести сильно взволнованная, потрясённая чем-то женщина.

Елизавета Федотовна рассказала, что несколько минут назад пришла в себя Феврония — глаза открыла и вдруг села на кровати и глаза устремила на дверь. Словно видела кого-то, никому больше незримого.

Петру на несколько минут разрешили к супруге войти. Недавно бывшая на волосок от смерти, Феврония сидела на кровати. Она рассказала Петру, что увидела их Покровителей Святых — Князей Благоверных Петра и Февронию, а рядом Преподобного Сергия и небывалой красоты Женщину в одеянии белом. «Вам с супругом троих на ноги поднимать», — услышала Феврония из уст Благоверной Княгини, в честь которой имя при Крещении получила. Видение исчезло — а Феврония почувствовала, как тело теплотой наливается, почувствовала, что встать на ноги может, хотя несколько минут назад за жизнь её опасались. Елизавет Федотовна «собеседников» не видела, слов Княгини не слышала — она лишь увидела, как на ноги встала всю ночь без сознания пролежавшая Феврония. Потрясённая увиденным, побежала Петра обрадовать. Всё, в ту ночь произошедшее, кажется, ни у кого всё ещё в голове не укладывалось…

Сестра Милосердия и супруг её Николай Егорович — ветеран, танкист, а ныне водитель скорой помощи никогда богоборцами не были. (Кстати, он тогда дежурил и Февронию в больницу вёз).

А после той ночи они с супругой постоянно в храм ходить стали — и обвенчались в Храме Преображения, что в Богородском, который много лет назад рабочие от разорения спасли…

Феврония сразу же о племяннице спросила и хотела даже домой уйти — раз всё обошлось — но и супруг, и Елизавета Федотовна настояли, чтобы до конца выздоровела сначала, а вечером Пётр вместе с Верой придёт… Через три дня была Феврония дома…

Глава восемнадцатая. По вере и по делам.

В тот вечер, когда по вине старшей «сестры» Феврония в больницу попала, Верочка скоро проснулась. Узнав от Любови Васильевны, что тётя в больнице, (о потерянном младенце девочке, конечно, не сказали — пришлось сказать про неожиданное обострение аппендикса) хотела сама сразу в больницу бежать. Еле уговорила соседка, которую Вера бабушкой называла, подождать до утра. А утром или дядя Петя вернётся, или вместе к тёте пойдут — больница была недалеко. А потом Любовь Васильевна с Верой молиться за тётю Фиру стали — своим словами — от сердца.

Глаз не смыкали почти до утра. Когда же всё-таки свалил Верочку сон, увидела она себя перед высоким Храмом солнечного света — словно золото, сиявшим. Хотела войти — да дверь слишком тяжёлой оказалась. И вдруг распахнулась дверь — и вышли из неё, словно земли не касаясь, три красивые девочки с удивительными карими глазами и каштановыми волосами. За ними шла женщина с такими же глазами карими, с такими же волосами каштановыми. (Наверное, все поняли — этих Святых и в годы безбожной власти знали). Смотрели они с любовью и состраданием. А потом подошла к Вере Старшая, обняла и сказала: «Не плачь. Твоя тётя скоро вернётся. Тётя и дядя тебя любят. А ещё — будут у тебя брат и сестра»…

Вера проснулась — за окном брезжил рассвет. У стола, положив голову на руки, спала Любовь Васильевна.

На цыпочках, чтобы не разбудить, вышла Вера за дверь — в ту ночь уснули, не раздеваясь, — а потом вышла на улицу и в больницу побежала.

Все чувства, все помыслы были поглощены во сне увиденным. Вспоминались слова Святой Отроковицы-Мученицы — от них в душе надежда теплилась. Пели птицы, на ясном небе играло лучами только что взошедшее солнце. День обещал быть ясным, как это лазурное небо…

Навстречу шёл радостный дядя Петя!…

Вера, волнуясь, рассказала о том, что во сне явлено было. Рассказал и Пётр — и о том, что сам увидел, и о том, что от супруги услышал. А потом и Любови Васильевне рассказали, конечно. А вечером втроём Февронию в больнице навестили…

В ту ночь была явлена милость великая тем, для кого «узкая тропинка» к Богу сорной травой и кустарником колючим не заросла…

Только вряд ли сможет Феврония когда-нибудь чадо родить… Но о том, чтобы оставить супругу и мысли у Петра не возникало. «Пусть только жива останется», — молился он Господу, Матери Божией, Святым Благоверным Супругам. Не у неё нет детей — у них нет. В Церкви же обет верности пред Алтарём давали.

И как это нет детей?! Верочку вырастить надо! А сколько в годину военную сиротами остались?! Помнил Пётр и о скорбях, навсегда супругов соединивших, о родителях убиенных и о двух убиенных младших братьях Петра. Об обещании друг другу данном. Помнил Пётр и слова Писания о том, что оставивший супругу, не обвинённую в прелюбодеянии, сам прелюбодеем становится, как помнил их живший много веков назад Князь Пётр.

Всё это сказано, скорее, для испорченных «либеральными ценностями», а супруги истинными христианами были. И мысли о том, чтобы другую — для чадородия искать, у Петра никогда не возникало.

А главное — помнили всё время об увиденном и услышанным в ту ночь, когда Февронию у смерти отнимали. Значит есть дети, которые их ждут?! Значит для того Господь в окаянном тридцать седьмом Петру и Февронии по пулями палачей жизнь сохранил?! Святые обманывать не могут…

Стали супруги о родных запросы отправлять… Очень скоро всё решится, а пока…

На Казанскую в тот любимый деревянный Храм, что в окаянном тридцать седьмом чудом погибели избежал, пошли. А в конце июля собралась Любовь Васильевна в возрождающуюся обитель Преподобного Сергия. И Вера с ней попросилась. Помолились перед мощами Игумена Земли Русской, в храме с уборкой помогли, а на обратном пути вышли на станции «Клязьма», чтобы в одноименной реке искупаться. Возвращались уже ближе к вечеру…

Вдруг в электричку вошёл инвалид с орденами — вместо одной ноги деревяшка. Пел он под гармонь о землянке, где «бьётся в тесной печурке огонь». Хорошо пел — и голос Любови Васильевне знакомым показался. Как и все в вагоне, дали наши героини инвалиду горсть медяков — больше уже не было…

И вдруг узнала Любовь Васильевна своего бывшего одноклассника Ивана. Был когда-то он влюблён в свою одноклассницу — да разошлись их пути, у каждого своя семья появилась. А потом всех война отняла. Иван — Иван Викторович в сражении ногу потерял, да и самого еле у смерти отняли…

В тот вечер позвала Любовь Васильевна бывшего одноклассника с собой. Пётр помог на работу устроиться — у Ивана Викторовича, как и у Петра, к дереву особый дар был…

Стали Иван Викторович и Любовь Васильевна одной семьёй жить. А Вера вскоре стала фронтовика дедушкой Ваней величать. Со временем Ивану Викторовичу и протез более «цивилизованный» сделали…

Есть у поэта М.И.Цветаевой в трагически известном «Лебедином стане» такое словосочетание «славные обломки» — о Белой Гвардии, конечно.

Только не хочется при всём уважении к поэту слова эти к нашим героям относить.

Соединились, чтобы людьми оставаться, роднички, почти высушенные, но всё-таки не заглохшие. Корни русские, православные, что не удалось ни войнам, ни совершающим геноцид собственного народа выкорчевать, дали ростки благодатные. И детей своих благочестивыми воспитают…

А что же стало с той, что Веру на свет родила, по чьей вине погибло чадо нерождённое и сестра младшая на краю гибели была?!…

В тот же день, когда вернулся Пётр с радостной вестью, пришёл к ним уже знакомый нам участковый — Иван Михайлович. Он рассказал, что ночью «мамашу» Веры мёртвую в пруду выловили. Судя по всему, приняла она запредельно. Пришлось Петру на опознание идти.

Помните, как скандалить она приходила?! А ради чего?! Дочь ей не нужна была с самого начала. У одержимых ненавистью «логики» быть не может — ненависть только разрушает и убивает. И для этой «женщины» непереносимым было само существование чистых сердцем, умеющих любить и сострадать, души живой не утративших.

Вот и свершилось то, что убийца своих родителей, родителей и братьев Петра, убийца трёх своих нерождённых младенцев и младенца Петра и Февронии, желавшая смерти сестре, её супругу, да и собственной дочери, бесславно закончила свою никчемную жизнь. Свершилось это в ночь с 17 на 18 июля — в День Памяти Преподобного Сергия Радонежского…

Пройдут десятилетия — и будет Святая Церковь вспоминать в этот День не только Игумена Земли Русской, но и Мучениц Алапаевских — Великую Княгиню Елизавету Фёдоровну — «Игуменью Русской Земли», как назвал её один из священников, и все скорби Рода Царского разделившую Инокиню Варвару…

В ту ночь совершавшие чёрное дело своё бесы, когда толкали Мучеников в заброшенную шахту, сопровождая кровавое действо блудной бранью, думали, что свидетелей тому нет. Только стал свидетелем убийства поздно возвращавшийся домой крестьянин. Свидетелем убийства и Подвига Мученического — из недр шахты, ставшей общей могилой, звуки херувимской раздавались…

А потом шёпотом земля полнилась…

Супруги, в честь Благоверной Княжеской Четы наречённые, доживут до Прославления Мучеников…

Глава девятнадцатая. Свершилось…

А пока возвратимся в первый послевоенный год.

Помните, что супруги после в ту июльскую ночь явленного стали запросы посылать?

Очень скоро в одном из детским домов нашёлся четырёхлетний мальчик, отец которого погиб на фронте, а мама — при бомбёжке. Самого чудом спасли бежавшие в бомбоубежище женщины. Погибшим отцом был двоюродный брат Петра…

Поехали всей семьёй — вместе с Верой…

Светло-русый мальчик смотрел на них выразительными серыми глазами. Смотрел как-то не по-детски, словно узнал родных людей, которых не только помнить, но и видеть никогда не мог.

Пётр был поражён удивительным сходством — ребёнок словно из сна, в ту ночь судьбоносную ночь увиденного, явился.

И тем ещё поражён, насколько мальчик напоминал самого Петра в детстве — разве так бывает?!

А находился детский дом в Сергиевом Посаде, что долгие годы Загорском не по праву называть будут…

А потом — недели через три — в одном из детских домов Москвы нашлась двухлетняя девочка.

Отец погиб незадолго до её рождения — а потом снаряд в роддом попал…

Погибла только что дитя родившая мама, так дочку и не увидев, — а младенец каким-то чудом уцелел…

Той, что не привелось дитя своё увидеть, была троюродная сестра Февронии…

Удивительные глаза цвета звёзд и золотом сияющие волосы — словно ангел с забытых дореволюционных открыток. И лицом немного походила девочка и на Февронию, и на Верочку — только волосы светлые.

Если бы ещё такой красавице светлое платьице…

Платьице Феврония, конечно, сшила. Но никогда ни для кого в этой семье не станет одежда и красота внешняя главным…

Верочка с радостью возилась с малышами — они были ей братом и сестрой, о которых девочка всегда мечтала. Они вместе с благочестивыми тётей и дядей, в честь Святых Благоверных Супругов наречённых, стали для Веры настоящей семьёй.

Уже повзрослев, нередко думала Вера том, что ждало бы её рядом с её «биологической мамашей»… Спас Господь…

Дети супругов благочестивых всегда родителями считали, а Веру старшей сестрой — и слушались, почти как маму и папу.

Потом, когда подросли, пришлось сказать, конечно, что сестра двоюродная — ведь, как мы помним, тётя Фира всего на четырнадцать лет старше была. И что родители Веры погибли — так ведь это правдой было. Погибли — только по-иному…

Дети никогда не узнают, что прекрасные лицом и душою Феврония и Пётр не из роддома, а из детского дома с ними вернулись. Никогда не узнают о потерявших облик человеческий «родителях» Веры.

Любовь Васильевна и Иван Викторович, как и для Веры, станут для детей бабушкой и дедушкой.

Конец ознакомительного фрагмента.