Проклятие или дар. Черная книга страшных сказок

Нил Гейман, 2020

Двадцать старых и новых историй о проклятии, которое может настичь кого угодно. Проклятие принимает самые неожиданные формы – укол веретена, отравленное яблоко, кольцо-шпион, красные туфельки… Каждому достанется что-то свое. В любой волшебной и поучительной истории бьется черное сердце. Его негромкий стук напоминает о том, что зло совсем близко, и помогает не сбиться с прямого пути. Если конечно, нам хочется на нем оставаться. Ведь иногда проклятие становится даром…

Мост Тролля^[4]

Почти все железнодорожные пути разобрали в начале шестидесятых, когда мне было три или четыре года, и сеть дорог разорвали на клочки. Ехать было некуда, кроме Лондона. Маленький городишко, в котором я жил, оказался в конце ветки.

Самое раннее воспоминание: мне восемнадцать месяцев, мать в больнице, рожает мою сестру, и бабушка спускается со мной к мосту, берет меня на руки, и показывает поезд, проходящий под ним, пыхтящий и дымящий, словно черный железный дракон.

За следующие несколько лет сгинули последние паровозы, а с ними вместе и сеть железных дорог, соединявших деревню с деревней и городок с городком. Я не знал тогда, что время поездов заканчивается. И к тому времени, когда мне исполнилось семь, они уже ушли в прошлое.

Мы жили в старом доме на окраине города. За домом начинались поля, заброшенные и пустынные. Я часто перелезал через забор и устраивался с книжкой в тени тростника, а если чувствовал тягу к приключениям, начинал исследовать земли опустевшего поместья, спрятавшегося за полями. Возле особняка находился живописный заросший пруд, через него был перекинут деревянный мост. Бродя по полям и лесам, я не встречал ни сторожей, ни смотрителей, и никогда не пытался войти в дом. Это могло бы навлечь на меня несчастье, к тому же я свято верил, что опустевших старых домах водятся привидения.

Не то чтобы я был суеверным, просто искренне верил тогда в существование мрачных и опасных тварей. Юношеские убеждения твердили мне, что ночь полна призраков и ведьм, голодных, облаченных во мрак и колышущуюся тьму.

И, разумеется, я был уверен, что противоположность ночи, светлый день, надежен и безопасен.

Светлый день был всегда безопасен.

Мой ритуал был таким: в последний день летних занятий в школе, возвращаясь домой я снимал с ног ботинки и носки, и не выпуская их из рук, шел мягкими и розовыми ступнями по каменистой, кремнистой тропе. Во время летних каникул я надевал башмаки только под самым жестким нажимом. И соблюдал свободу ног от обуви до самого начала занятий, до сентября.

Еще в семь лет я открыл для себя дорогу через лес.

В летний, жаркий и светлый день… тогда я далеко ушел от дома.

Я исследовал окрестности. Шел мимо дома с заколоченными и слепыми окнами, через поля, через незнакомые перелески. Спустившись с крутого склона, оказался на тенистой, совершенно незнакомой, заросшей деревьями тропе. Свет, проникавший сквозь листву, был окрашен зеленью и золотом, и я решил, что попал в волшебную страну.

Вдоль края тропинки сочился крохотный ручеек, кишевший крохотными, прозрачными креветками. Я подбирал их и рассматривал, как они крутятся и вертятся на моей ладони. А потом отпускал обратно.

Я шел вперед по совершенно прямой тропе, поросшей невысокой травой. Время от времени мне попадались действительно великолепные камушки: бугристые, как бы оплавленные, бурые, черные и фиолетовые. Посмотрев на просвет, можно было различить все оттенки радуги. Я не сомневался, что это исключительно ценные предметы, и потому набивал ими карманы.

Словом я шел, шел и шел по тихому золотому и зеленому коридору, никого не встречая.

Я не испытывал ни голода, ни жажды. Мне просто хотелось узнать, куда ведет эта тропа, совершенно прямая и ровная.

Тропа тянулась и тянулась, оставаясь собой, но окружавший ее ландшафт изменялся. Сначала я шел по дну ущелья, по обе стороны высились крутые, густо заросшие травой стены. Потом тропа поднялась выше всего вокруг и, ступая по ней, я смотрел сверху на верхушки деревьев и на кровли иногда мелькавших вдали домов. Сама тропа всегда оставалась, и я шел через сменявшие друг друга равнины и долины, и одна из долин привела меня к мосту.

Огромная, сложенная из чистого красного кирпича арка нависала над тропой. С одной стороны моста в откос были врезаны каменные ступени, а на самой верхушке лестницы находилась небольшая деревянная калитка.

Я был удивлен этим доказательством существования человечества, внезапно появившимся на моей тропе, имевшей, как мне казалось, совершенно естественное происхождение — как какой-нибудь вулкан. И, руководствуясь скорее любопытством, чем другими соображениями (в конце концов, я прошагал сотни миль и мог находиться буквально где угодно), я поднялся по каменным ступеням и прошел в калитку.

И оказался нигде.

Верх моста был покрыт грязью. По обе стороны от него тянулись поля. С моей стороны было пшеничное, поле с другой стороны заросло травой. В засохшей глине отпечатались следы колес огромного трактора. Чтобы убедиться в том, что все это мне не мерещится, я прошел по мосту на другую сторону. Никаких звуков, мои ноги ступали бесшумно.

Вокруг на мили и мили только поля, пшеница и деревья. Я сорвал колосок, растер пальцами, вышелушил на ладонь сладкие зерна, и принялся задумчиво их жевать. И тут же понял, что проголодался, и потому спустился по лестнице к заброшенному железнодорожному полотну. Пора было возвращаться домой. Я не заблудился. Нужно было только проделать тот же путь в обратную сторону.

Тролль ждал меня под мостом.

— Я тролль, — представился он. И помолчав, добавил: — Фоль роль де оль роль^[5].

Это прозвучало как результат долгих раздумий.

Тролль был огромен — головой он задевал кирпичную арку, и отчасти прозрачен: я видел сквозь него кирпичи и деревья, потускневшие, но никуда не девшиеся. Он был воплощением всех моих кошмаров: огромные крепкие зубы, хищные когти и крепкие волосатые руки. С макушки свисали длинные пряди, как у пластмассовых куколок моей сестры, дополняли все это глаза навыкате. Он был голым, и из кустика кукольных волос между ног свисал пенис.

— Я слышал тебя, Джек, — прошептал он голосом, подобным дуновению ветра. — Я слышал, как ты топал по моему мосту. И теперь я съем твою жизнь.

Мне было всего семь лет, однако был ясный день, и я не помню, чтобы хоть сколько-нибудь испугался. Не так это страшно, когда в эпизод из сказки попадают дети — они достаточно хорошо подготовлены, чтобы справиться с этим.

— Не ешь меня, — обратился я к троллю. На мне была полосатая коричневая тенниска и коричневые вельветовые брюки. Волосы были каштановыми, а во рту не хватало переднего зуба. Я как раз учился свистеть сквозь дырку, однако еще не вполне освоил это мастерство.

— Я собираюсь съесть твою жизнь, Джек, — повторил тролль.

Посмотрев ему в глаза, я солгал:

— Скоро по этой тропинке пойдет моя старшая сестра. Она куда вкуснее меня. Лучше съешь ее.

Тролль принюхался и улыбнулся:

— Ты здесь один. На тропе никого нет. Вообще никого.

А потом наклонился и провел по мне пальцами: словно бабочки прикоснулись к моему лицу… или пальцы слепца. Обнюхав пальцы, он покачал огромной головой.

— У тебя нет старшей сестры, только младшая, а она сегодня гостит у подруги.

— И ты можешь сказать это по запаху? — изумился я.

— Тролли различают запах радуги и запахи звезд, — промолвило чудище с легкой печалью. — Тролли знают запах снов, которые снились тебе еще до рождения. Подойди поближе, чтобы я мог съесть твою жизнь.

— А еще у меня в кармане драгоценные камни, — сказал я троллю. — Лучше съешь их, чем меня. Вот. — Я протянул ему блестящие камешки, которые подобрал по дороге.

— Шлак, — пренебрежительно молвил тролль. — Мусор, оставшийся от паровозов. Мне не нужно.

И он распахнул пасть пошире. Из-за острых зубов пахнуло прелой листвой и изнанкой вещей. — Есть хочу. Ближе.

У меня на глазах он обретал все большую материальность, становился все более реальным, а мир вокруг меня начал сдуваться и блекнуть.

— Подожди. — Я впился пальцами ног в сырую землю под аркой, пошевелил ими, стараясь удержаться в реальном мире. А потом заглянул ему в глаза. — На самом деле ты не хочешь есть мою жизнь. Пока что. Я… мне только семь лет. Честно говоря, я еще и не жил. Не прочитал столько книг. Никогда не летал на самолете. Я даже свистеть не умею… по-настоящему. Почему бы тебе не отпустить меня? Когда я стану старше и больше, тебе достанется более вкусный кусок. Когда я вернусь.

Тролль уставился на меня глазами, похожими на автомобильные фары. А потом кивнул.

— Значит, когда вернешься, — проговорил он и улыбнулся.

Повернувшись к нему спиной, я направился прочь по безмолвной прямой тропе, на которой некогда лежали рельсы, и спустя некоторое время бросился наутек.

Я бежал в зеленом полумраке по насыпи, пыхтя и задыхаясь, пока не ощутил острый укол под грудной клеткой, чем-то похожий на стежок. И, держась за бок и оступаясь, побрел домой.

* * *

По мере того, как я взрослел, поля начали исчезать. По одному, ряд за рядом, на них возникали дома, выстроившиеся вдоль улиц, названных в честь полевых цветов и респектабельных писателей. Наш дом — состарившийся, обветшавший викторианский дом — был продан и снесен. Новые дома вытеснили в прошлое сад.

Дома строились повсюду.

Однажды я заблудился в новом домовладении, занявшем два луга, известных мне до каждой своей пяди. Впрочем, я не слишком жалел об исчезающих домах. Старое поместье купила крупная корпорация, и на его землях появились новые дома.

Это было за восемь лет до того, как я вернулся на старую железнодорожную насыпь, и вернулся я туда не один.

Мне исполнилось пятнадцать лет и я уже два раза поменял школу. Ее звали Луизой, и она была моей первой любовью.

Я любил ее серые глаза, легкие светло-каштановые волосы, неловкую, застенчивую походку (как у олененка, который еще только учится ходить; это звучит довольно странно, так что прошу за это прощения). Когда мне было тринадцать, я увидел, как она жует резинку, и влюбился в нее с решимостью самоубийцы, бросающегося с моста.

Главная сложность любви к Луизе заключалась в том, что мы были с ней лучшими друзьями и входили в одну компанию. Я никогда не признавался ей в любви, даже не говорил, что она мне нравится. Мы были просто приятелями.

В тот вечер я был у нее дома: мы сидели у нее в комнате и слушали Rattus Norvegicus^[6], первый альбом группы Stranglers^[7]. Это самое начало панка, и все было таким волнующим: возможности — в музыке и во всем прочем — казались бесконечными.

Наконец настало время возвращаться домой, и она решила проводить меня. Мы держались за руки самым невинным образом. До моего дома нужно было идти минут десять.

Луна ярко светила, мир, окружавший нас, потерял краски. Было тепло.

Мы дошли до моего дома. Увидели в окнах огни, и остановились на дорожке, обсуждая группу, которую я собирался создать. Входить мы не стали.

А потом мы решили, что теперь я должен проводить ее домой. Она рассказала мне о том, что ссорится с младшей сестрой, которая таскает у нее косметику и духи. Луиза подозревала, что сестра занимается сексом с мальчиками. Сама она была девственницей. Я тоже.

Мы остановились на дороге перед ее домом, под желтым уличным фонарем, посмотрели друг на друга… на желтые лица и черные губы.

И улыбнулись друг другу.

А потом просто шли, выбирая тихие дороги и безлюдные тропинки.

В одном из новых домовладений тропа повела нас в лес, и мы пошли по ней. Тропа была прямой и темной, однако огоньки далеких домов сверкали как рассыпанные по земле звезды, и луна надежно освещала наш путь. Однажды мы испугались, когда что-то запыхтело и зафыркало перед нами. Осторожно продвинувшись вперед, мы увидели барсука, рассмеялись, обнялись и продолжили путь, разговаривая о всяких пустяках — о своих желаниях, мечтах и мыслях.

И все это время я хотел поцеловать ее, погладить груди, а может быть даже и запустить ей руку между ног.

Наконец я увидел удобное место. Над тропой нависал старый кирпичный мост, мы остановились под ним и я прижал ее к себе. Ее губы приоткрылись навстречу моим.

И тут она неподвижно застыла и похолодела.

— Привет, — сказал тролль.

Я выпустил Луизу из объятий. Под мостом было темно, и тень тролля заполняла собой мрак.

— Я заморозил ее, — пояснил тролль, — так что мы можем поговорить. Короче, я хочу съесть твою жизнь.

Мое сердце отчаянно заколотилось, и я почувствовал, что дрожу всем телом.

— Нет.

— Ты сам сказал, что вернешься ко мне и вернулся. Ты научился свистеть?

— Да.

— Хорошо. А я так и не сумел. — Чудище принюхалось и кивнуло. — Я доволен. Ты накопил в себе жизни и опыта. В тебе всего стало больше. Для меня.

Я схватил неподвижную и безмолвную Луизу, и толкнул к троллю.

— Не надо меня есть. Я не хочу умирать. Возьми ее. Уверяю: она покажется тебе гораздо вкуснее меня. И она на два месяца старше. Почему бы тебе не забрать ее?

Тролль промолчал.

Но обнюхал Луизу с ног до головы, особым образом уделив внимание ногам, паху, грудям и волосам.

А потом посмотрел на меня.

— Она невинна, — проговорил он, — а ты нет. Я не хочу ее. Хочу тебя.

Я отступил к началу моста и посмотрел на ночные звезды.

— Но я не испробовал многого, — заметил я отчасти обращаясь к себе самому. — То есть, никогда еще не делал. Например, еще не занимался сексом. A еще никогда не был в Америке. И вообще, никогда еще… — я умолк. — Ничего толком не сделал. Пока что.

Тролль молчал.

— Я же могу прийти к тебе снова. Когда стану взрослым.

Тролль продолжал молчать.

— Я приду к тебе. Я вернусь. Честное слово.

— Вернешься ко мне? — переспросила Луиза. — Почему? Разве ты собираешься уходить?

Я повернулся. Тролль исчез, и девушка, которую я, как мне казалось, любил, стояла в тени под мостом.

— Идем домой, — сказал я ей. — Пошли.

И мы отправились назад, и больше не произнесли ни слова. Она связалась с барабанщиком из панк-группы, которую я собрал, а потом, гораздо позже, вышла за кого-то другого. Однажды мы с ней встретились в поезде, уже после того, как она вышла замуж, и Луиза спросила меня о том, помню ли я ту ночь.

Я ответил, что помню.

— А ведь ты действительно нравился мне тогда, Джек, — сказал она. — Я думала, ты хотел поцеловать меня, хотел сделать мне предложение. Я сказала бы тебе «да». Но ты промолчал.

— Но я промолчал.

— Да, — сказала она. — Ты промолчал.

Она была очень коротко стрижена. Прическа не шла ей.

Я больше никогда не видел ее. Аккуратная женщина, напряженно улыбавшаяся мне, ничем не напоминала ту девушку, которую я любил, и разговор с ней складывался неловко.

* * *

Я перебрался в Лондон, a потом, через несколько лет приехал обратно, однако городок, куда я вернулся, ничем не напоминал тот город, который я помнил. Здесь больше не было полей, ферм, узеньких каменистых тропинок, и при первой возможности я перебрался в крохотную деревеньку, находившуюся в десяти милях от города.

Перебрался с семьей — теперь я был женат, у нас был ребенок, — в старинный дом, в котором много лет назад была железнодорожная станция. Рельсы давно убрали, и пара живших напротив нас стариков выращивала овощи на месте путей.

Я начал стареть. И однажды заметил на виске седой волос. В другой день я прослушал запись своего голоса, и понял, что он похож на голос моего отца.

Работал я в Лондоне, занимался артистами и репертуаром в крупной звукозаписывающей компании. Ездил в город днем на поезде, а по вечерам иногда возвращался домой. В Лондоне у меня была крохотная квартирка. Трудно ездить за город, когда группы, которые ты прослушиваешь, не выходят на сцену раньше полуночи. А это в свою очередь означало, что меня достаточно легко соблазнить, что нередко и случалось.

Я думал, что Элеанора — так звали мою жену; наверное, давно уже следовало упомянуть ее имя, — не знает о других моих женщинах. Но вернувшись однажды зимним днем из двухнедельной вылазки в Нью-Йорк, я обнаружил свой дом холодным и опустевшим.

Она оставила письмо, а не записку. Пятнадцать аккуратных страниц, отпечатанных на машинке, и каждое слово было правдой. Включая постскриптум:

«На самом деле ты не любишь меня. И никогда не любил.»

Я надел плотное пальто, вышел из дома и направился, куда глаза глядят, ошеломленный и слегка отупевший.

На земле не было снега, однако стоял крепкий морозец, и листья на каждом шагу хрустели по моими ногами. Черные скелеты деревьев прорисовывались на фоне жесткого, серого зимнего неба. Я шел по обочине. Мимо пролетали автомобили, торопившиеся в Лондон и из него. Я споткнулся о ветку, зарывшуюся в груду побуревших листьев, разодрал брюки и до крови поранил ногу.

Я дошел до следующей деревни. Здесь дорога под прямым углом пересекала реку, вдоль которой тянулась не попадавшаяся мне прежде тропинка, и я пошел по ней, глядя на не до конца замерзшую реку. Вода бурлила, плескала и пела.

Тропа повела меня в поля, прямая, заросшая травой. Не краю я нашел камешек, наполовину ушедший в землю. Я подобрал его и обтер. В руке у меня оказался оплавленный фиолетовый кусок, отливавший странным радужным блеском. Не выпуская его из пальцев, я убрал камень в карман — его прикосновение казалось мне теплым и обнадеживающим.

Река змеилась среди полей, я молча шел вперед.

Так я прошагал примерно час, и наконец заметил дома — новые, небольшие, приземистые — на насыпи, над моей головой. И в этот самый миг я заметил мост и понял, что оказался на старой железнодорожной насыпи, и приближался к мосту с другой стороны.

Мост сбоку был разрисован и расписан: рядом с «ОТВАЛИ НА ХРЕН» и «БАРРИ ЛЮБИТ СЬЮЗЕН» соседствовало вездесущее «НФ» Национального фронта.

Я остановился под красной кирпичной аркой, среди брошенных оберток от мороженного, пакетиков из под чипсов, возле одинокого и печального использованного кондома, разглядывая облачко пара, выходившего из моего рта в холодном послеполуденном воздухе.

Кровь на моих брюках наконец засохла.

Над моей головой по мосту проезжали автомобили; в одном из них громко играла музыка.

— Привет? — проговорил я с некоторым смущением, чувствуя себя дураком. — Привет?

Ответа не было. Лишь ветер перебирал пустые пакетики и листву.

— Я пришел. Я же сказал, что приду. И пришел. Привет?

Меня окружало молчание.

И я зарыдал, всхлипывая глупо, беззвучно…

К моему лицу прикоснулась рука, и я посмотрел вверх.

— Не думал, что ты придешь, — проговорил тролль. Теперь он был одного роста со мной, но в остальном не изменился. Длинные, похожие на паклю волосы не расчесаны, в них застряла листва, круглые глаза полны одиночества.

Я пожал плечами, утер лицо рукавом пальто.

— Я вернулся.

Над нами, перекрикиваясь, пробежали трое подростков.

— Я тролль, — негромко и с опаской прошептал тролль. — Фоль роль де оль роль.

Он дрожал.

Протянув руку, я взял его огромную когтистую лапищу. И, улыбнувшись, сказал.

— Все хорошо. Честно. Все в полном порядке.

Тролль кивнул.

А потом толкнул меня на землю, на листву и обертки и использованный кондом, и навалился всем телом. Поднял голову, открыл пасть и съел мою жизнь острыми и крепкими зубами.

* * *

Закончив, он встал и отряхнулся. Сунул руку в карман пальто, достал вздутый, обожженный кусочек шлака и протянул мне.

— Это твое, — сказал тролль.

Я окинул его взглядом: моя жизнь безукоризненно сидела на его плечах, — как будто он носил ее год за годом. Взяв из его руки кусок шлака, я обнюхал его и почувствовал запах поезда, с которого давным-давно свалился этот камешек. Я стиснул его волосатой лапой и сказал:

— Спасибо.

— Удачи, — пожелал мне тролль.

— Ага. Ну, ладно. И тебе тоже.

Усмехнувшись моим лицом, тролль повернулся спиной и отправился обратно — тем путем, которым я пришел, к мосту, к деревне, к пустому дому, который я оставил утром, посвистывая на ходу.

А я теперь здесь. Прячусь. Жду, став частью моста.

Из теней я наблюдаю за проходящими людьми: выгуливающими собак, разговаривающими, ведущими себя, как положено людям. Иногда они останавливаются под моим мостом — просто постоять, помочиться, заняться любовью. Я слежу за ними, но молчу. Они никогда не видят меня.

Фоль роль де оль роль.

Я намерен оставаться здесь, в темноте под аркой.

И я слышу всех вас, топающих и шагающих по моему мосту.

O да, я могу слышать вас.

Но не хочу выходить.

Нил Гейман

Примечания

4

Troll Bridge © Neil Gaiman 1993. Originally published in Snow White, Blood Red, edited by Ellen Datlow and Terri Windling. Reprinted by permission of the author.

5

Припев нескольких старинных песен, не имевший никакого смысла и просто удлинявший текст. Здесь и далее — прим. переводчика.

6

Серые крысы, пасюки.

7

Душители.