На счастье

Никтория Мазуровская, 2020

Посуда бьется на счастье – так утверждает народная мудрость. А жизнь, разлетаясь на осколки, как самый хрупкий хрусталь, тоже?! И есть ли смысл собирать осколки прошлого вместе: склеивать, шлифовать, заглаживая трещины, заживляя раны? Или все же жизнь разбивается на «до» и «после» ? Содержит нецензурную брань.

ГЛАВА 1

Пять лет назад.

***

На улице становилось темно, зажигались фонари, освещая улицы для жителей города.

Давид со смешанными чувствами наблюдал за тем, как фонарь за фонарем вспыхивали, озаряя своим светом накатывающую на улицу темноту.

Сидел в удобном мягком кресле, улыбался шуточкам друзей. Но нет-нет, да поглядывал на дверь. Именно вход вызывал двойственные эмоции.

Напряжение, и даже едва уловимую злость, потому что опаздывает, или вовсе решила не идти никуда. И предвкушение, болезненное, мучительное, от которого сердце заходится удовольствием и болью, потому что увидит ее.

Его наваждение. Его мука. Его лучший друг. Его соратник. Его…, к сожалению, не его девушка, но та, ради которой он бы пожертвовал всем, — своей жизнью, если бы потребовалось.

Ежегодная встреча одноклассников без ее фееричного появления проходила скучно, блекло. Для него. Для остальных, — а набралось на данное время человек десять, — нормально, удовлетворительно.

— Смолов, аууу, ты где? — перед его лицом Олька помахала ладошкой, потрепала его по волосам, привлекая внимание, — с детства терпеть не мог, когда кто-то волосы трогал, — Да придет твоя зазноба, придет, — уже замужняя дама покровительственно хлопнула его по плечу.

Давид перевел взгляд на бывшую одноклассницу, вперил в нее очень недобрый взгляд. Что ж, возможно с виду его нельзя было назвать грозным, но смотрел на людей он всегда убийственно, этого не отнять. Темперамент был бешеным, контролировать свой характер было тяжело, но к двадцати двум годам он сумел обуздать эмоции и дисциплинировать ум.

Правда, когда такие вот «подруги», как эта, начинали мелькать перед глазами и пытались корчить из себя что-то большее, чем они есть, его выдержка подвергалась испытанию. Придушил бы ее за этот покровительственный тон и жест. Размазал бы.

Олька отшатнулась от него, чуть было не споткнулась о ножку столика и шлепнулась на свое место, хватая ртом воздух. В уме все проговаривала про себя, что Давид совсем кукушкой по своей Ксюхе двинулся, уже и слова не сказать ему. Мудак!

Народ за столиком, наблюдая эту сцену, малость притих и пропустил появление нового действующего лица.

— А че так тихо-то, ребят?!

Ксюша шагала к ним, улыбаясь во все тридцать два. Улыбалась ярко, открыто, со всей душой радуясь встрече с друзьями.

Подошла к столику и начала со всеми обниматься-здороваться. Ребята оживились, смеялись и подкалывали кто кого, как это обычно бывает в большой компании, дружившей многие годы.

Ксюха, пока бежала от автобуса, успела немного продрогнуть, не посмотрела с утра на сводки погоды и оделась легко.

Девушка скинула куртку и кинула на спинку кресла, туда же отправилась сумка. Сама же подошла к Давиду, оглядела его не без удовольствия, но не подколоть не могла.

— Боже, Смолов, да ты никак вес набрал?! — она хлопнула поднявшегося парня по животу, и тут же крепко обняла, — Сто лет тебя не видела.

Давид со сдержанным удовольствием обнял подругу, вдохнул родной и привычный запах, и отступил от нее на шаг, но рук с ее тонких плеч не убрал. Смотрел на нее, любовался. Оглядывал ее фигуру, подметил, что она-то как раз наоборот, похудела, стала еще красивей, еще совершенней.

Когда же взгляд поднялся выше и остановился на ее глазах… сердце биться перестало, а пальцы на руках непроизвольно сжались в кулаки. Ксюша вскрикнула, вырвалась из его хватки и что-то шутливо сказала про его силу. Но смотрела на него обеспокоенно и даже немного печально.

Это отрезвило. Жалость — не то чувство, которое он бы хотел получить от нее в свой адрес.

— Да ты никак, малышка, в настроении?

Они сидели совсем рядом, прямо, как в школе, и привычно обсуждали дела, обмениваясь новостями.

Все, как и всегда.

Только теперь Давид присматривался к ней, подмечал заметные только ему мелочи в ее поведении, которые только подтверждали появившуюся догадку.

Как мечтательно Ксюша улыбается своим мыслям, забывшись смотрит в окно и накручивает длинный локон на палец, а опомнившись, щеки её едва заметно краснеют. Глаза сияют тем самым светом, что говорит о влюбленности. Телефон в руках вертит и все посматривает на входящие сообщения.

Он ее друг, знает ее с детства. Их родители дружили, они росли вместе. Сколько себя помнил, — она всегда была рядом. Всегда. Даже в школу их отдали вместе: его на год позже, а ее на год раньше. Одиннадцать лет за одной партой.

Она воспринимает его другом и братом. Не допуская ни одной даже мысли, даже намека на какую-то романтику с его стороны, верит ему безоговорочно, всегда принимает его сторону даже тогда, когда он не прав.

Она понимала его без слов, потому что он не говорил до шести лет (детская травма). Не смеялась над ним никогда, когда не мог нормально выговаривать слова, когда картавил и заикался. Она лупила парней в школе, старше себя, если они смели издеваться над ним.

Ксюша навещала его в больнице постоянно, — а он был там частым гостем. В детстве болел много, был высоким и тощим. Это уже после шестнадцати начал набирать вес, обрастать мускулатурой, и родители разрешили сделать операцию по коррекции зрения. Избавился от надоедливых очков.

Она не боялась его буйного характера. Это в детстве она защищала его, а вот в юношеские годы, когда Ксюша округлилась в положенных местах, уже он лупил всех подряд за взгляды и пошлые шуточки в ее адрес.

Его таскали к директору, вызывали родителей в школу, но год от года бешеный нрав брал свое. Если что втемяшил в голову, все, — не переспоришь никогда. Он не был тупым задирой, любил учиться, обожал математику и физику. Также его увлекала история, а позже, в старших классах ему по нраву пришлась экономика и право. Но учителя с ним намучились. Давид мог с ними спорить, возражать их утверждениям, и приводить аргументы к своим словам.

Он был катастрофой, именно был.

Пока однажды, своим разбушевавшимся нравом не уследил за языком, и сказал то, чего не думал. Обидел единственного настоящего друга.

Ксюша же просто хотела его успокоить, чтобы не было очередной драки из-за пустяковой шутки старшеклассника.

Ну, подумаешь, назвал он ее не слишком приличным словом, так не потому, что так думает на самом деле, а потому, что обиделся на ее отказ сходить с ним в кино.

Давид пришел в бешенство от ее попытки защитить эту падаль. Перед глазами пелена красная, в крови чистая ярость.

Прошелся по ее поведению, раздаваемым направо и налево улыбкам всем мудакам в школе. Оскорбил ее внешний вид. Она, как и все девчонки в ее возрасте, красилась и носила короткие юбки, но в рамках приличий. Но, даже сейчас, вспоминая, ему становится стыдно. Стыдно от слез в ее глазах. От его обидных слов.

Она не говорила с ним неделю. Сидела рядом на уроках, — и ни слова, ни взгляда. Не упрекнула, не обозвала никак. Была рядом, и в тоже время нет.

За ту неделю, из буйного молодого парня он превратился в кого-то другого. Того, кто отвечает за свои слова и поступки. Следит за языком и за своим поведением. От его спокойного, но убийственного взгляда другим становилось некомфортно, страшно.

А еще за ту неделю он понял, что любит. Ксюху свою любит. И никто другой ему не нужен. Вот только его Ксюха смотрела на него по-другому. И он это принял. И никогда не пытался перевести их отношения в нечто большее.

Он не страдал молчаливо, не надевал на себя пояс верности.

Жил нормальной полноценной жизнью. Учился, вникал в дела отца. Спал с другими женщинами, получал от ничего не значащих связей удовольствие, — физическое, конечно же.

Общался с Ксюшей. Они встречались, созванивались. Как и прежде были близки.

Давид запрещал себе думать о ней иначе, потому что знал: стоит только вырваться на волю истинным чувствам и желаниям, он не удержится и однажды натворит дел. Испортит то, что имеет сейчас.

И так, рядом с ней контролировать себя было трудно. Хотелось до боли забрать ее себе. Спрятать от всех и всего. Закрыться в квартире, прижать и не отпускать.

Но в последнее время начались странности. Они меньше виделись и общались. Ксюша какая-то странная. То веселая, то грустная. И глаза горят, сверкают, практически слепят своими чувствами.

А сейчас, видя, как она крутится, нервничает, и при этом выглядит счастливой, подозрения стали фактами.

Ксюша влюбилась.

У него в груди все застыло. И начало медленно гореть. В яростном огне злости и ревности.

И лучше бы ему уйти, потому что слишком велико желание схватить ее, трясти со всех сил и заставить назвать имя. Имя того счастливчика, что сумел завоевать сердце его любимой девушки. А если он будет знать имя, то найдет, а уж если найдет, то… Лучше ему прямо сейчас уйти, сослаться на дела, и уйти.

— Как родители? Давно их не видела.

Ксюша придвинулась ближе к Давиду, внимательно осмотрела нахмуренные брови, сжатые зубы, и сама напряженно замерла.

Не могла понять, что так взбесило Давида, что так из себя вывело. А то, что он едва держит себя в руках, она видела прекрасно.

Давид к ее вопросу остался безучастным, будто не услышал, потому что находится не здесь.

Какое-то нехорошее чувство забралось внутрь, и всю веселость, радость и хорошее настроение ледяной водой смыло. Стало страшно. Не за себя, а за него. Характер у друга был непростой, и порой он мог выйти из себя до такой степени, что сбивал костяшки пальцев в кровь, круша все вокруг. Но хуже было, когда оставался вот таким. Спокойным, сдержанным, но на грани. Когда принимал важное решение и больше от него не отступал.

Холодная ярость в глазах и бешенство, заметное по сжатым в кулаки рукам. Другим все равно, им пофиг. Но ей… он важен для нее, близок. И когда он в таком состоянии, значит, что-то случилось.

Тогда почему он ей не говорит? Еще пару дней назад все было нормально, а теперь…?!

Она тронула его за руку, привлекая к себе его внимание, и задохнулась под этим яростным взглядом: показалось, что именно она, именно ее появление вызвало в нем такую бурю.

У нее руки похолодели, в сердце что-то будто сломалось, и оно начало биться с перебоями.

Ксюша задохнулась. Задохнулась от той боли, что увидела в глубине серо-зеленых глаз. Будто он впервые не смог ее спрятать. То, что его изнутри грызло, убивало.

Она отдернула руку, словно ошпарившись о кипяток, а Давид на этот ее жест скривил в непривычно насмешливой улыбке губы. В насмешке над самим собой.

Он резко наклонился к ней, прижался своими губами к ее губам, в жадном и скупом поцелуе.

— Прости за это, малыш, — погладил ее по щеке, стирая откуда ни возьмись появившиеся слезы, — Родители в порядке, ссорятся, а потом мирятся. Все, как всегда. Отец снова предложил продолжить учебу в Англии…

Ксюша сидела молча, затаив дыхание и сдерживая слезы. Отошли на второй план замолчавшие друзья, обслуживающий персонал. Весь мир перестал существовать. Все мироздание сосредоточилось сейчас между ними. Давид уходил. Отпускал ее. И ее просил сделать то же самое.

Она теряла единственного друга. Обязана была потерять, потому что только сейчас он позволил ей увидеть правду. Правду о той боли, что столько лет она причиняла ему своей слепотой, своим невниманием и непониманием его чувств.

Боже! Она мысленно взмолилась, просила сил и мужества не наделать глупостей.

Ком стоял в горле, Ксюша не могла выговорить ни слова. Боль пожирала сердце. Вина давила на грудь, мешая сделать хоть один полноценный вдох.

–… и я соглашусь.

Его слова врываются в ее сознание. И она понимает, что не остановит Давида. Никогда и ни за что. Не потому, что не хочет, а потому, что не имеет права.

Давид ждал.

Ждал от нее хоть каких-то слов. Жадно вглядывался в родные черты, в любимые глаза, полные слез. Полные слез и решимости.

Его девочка моргнула, слезы снова коснулись щек.

Надежда все-таки умирает последней.

Она вдруг резко придвинулась к нему ближе, обняла что есть силы, и шепнула:

— Будь счастлив!

Практически приказала ему. Не просила. А приказала.

И ему больше ничего другого не оставалось, — только уйти.

Ни с кем не прощаясь, забрал свое пальто и пошел к выходу. Ему не страшен был холод и темнота. Безразличие накатило со всей своей возможной силой.

Давид не обернулся назад. Не хотел видеть ее взгляд, виноватый, болезненный.

Он хотел запомнить другое: ее губы на своих губах. Вкус. Запах. И то, как горят собственные пальцы от прикосновения к ее коже.

Пусть эти воспоминания останутся с ним. Пусть с них начнется новая жизнь.

***

Неловкую тишину и кучу косых взглядов от друзей прервал телефонный звонок, и Ксюша схватилась за телефон, как утопающий за соломинку. Пытаясь спастись и не утонуть. Она трусливо схватила свои вещи, и, не прощаясь ни с кем, выбежала на улицу.

Сбежала. Пусть. Трусиха жалкая. Ну и ладно. Свое душевное спокойствие ей сейчас важнее, чем косые взгляды от друзей.

А телефон все звонил и звонил. Кто-то жаждал с ней общения.

На экране мелькала фотография красивой женщины с проницательным взглядом. Мама.

— Да, мам, привет! Как у вас дела? — Ксюша стала на ходу натягивать на себя куртку, придерживая телефон плечом.

— Ну, наконец-то, ты ответила, я уж думала трубку не возьмёшь, — мама взволнованно защебетала, пересказывая все новости с отдыха.

Ее мама, Камилла Витальевна Волжина, вышла замуж во второй раз не так давно, и вовсю наслаждалась налаживанием личной жизни в брачном путешествии по Европе. Женщиной она была интересной, красивой, умной. Иногда излишне мнительной, как сейчас, например.

— У тебя все хорошо? Я сегодня говорила с Ираидой, она сказала, что у ее троюродной сестры, ну ты помнишь, Зина, которая с бородавкой на носу… так вот, что у этой Зины пропала дочка твоего возраста. Ксюшенька, что-то мне не по себе. Не ходи одна по улицам, вдруг это маньяк какой?

— Мам-мам, успокойся. Сколько раз тебя просить не шептаться с Ираидой, она верит всему и каждому. Ты забыла, что недавно она предрекала конец света?!

Мама засмеялась, и Ксюша тоже.

Соседка с первого этажа, та самая Ираида, обожала смотреть телевизор, и как правило, верила всему, что там говорят. И недавно, эта весьма упитанная женщина далеко за пятьдесят, готовилась к концу света, о чем в курсе был весь их дом и два ближайших магазина продуктов.

— У тебя точно все хорошо? Голос какой-то странный.

Ксюша шла и не знала, что она может сказать маме в ответ на такой вопрос. Все ли у нее хорошо? Нет, не все хорошо.

Она дура, слепая курица. Ей было больно, плохо, хотелось кричать и винить в случившемся всех подряд. Ну неужели никто не мог ей глаза открыть, неужели никто не мог ей ничего сказать?

А если бы сказали? Если бы ткнули носом, что бы изменилось?

— Давид уезжает в Англию, — хрипло выдавила из себя, в груди камнем застыло сердце, а мама на том конце линии молчала, — Мам, ты слышишь?

— Да-да, слышу, малыш, конечно. Уезжает? Может быть, так нужно, Ксеньчик?

И что-то в голосе мамы ей подсказало, что мама не будет ничего уточнять. Ведь несколько лет Давид упорно отказывался ехать учиться в другую страну, а тут вдруг решился посреди учебного года. Ее мама знала или подозревала, а раз сейчас ничего не говорит… возможно так действительно правильно?

— Да, наверное, мам, так нужно.

— Не расстраивайся малыш, хорошо?

Ксюша кивнула, но маме этого видно не было, и всё же они чисто интуитивно друг друга поняли.

— Когда вы возвращаетесь? Я соскучилась уже.

— Малыш, через две недели будем, я тебе столько всего накупила, не поверишь!

Еще минут десять они болтали о разных женских штучках, то есть практически ни о чем. Но Ксюше стало немного легче.

Под ногами простиралась дорога, ведущая к дому, телефон пиликнул о входящем сообщении: «Жду возле дома!»

Но сердце почему-то не забилось быстрее, улыбка не появилась на губах, как раньше, при виде сообщения от этого абонента.

Ксюша ускорила шаг, желая побыстрей добраться до нужной улицы. Увидеть знакомый силуэт, вдохнуть уже ставший родным запах, и спрятать лицо в отворотах мягкой ткани пальто. Почти, как наяву ощутила руки, обнимающие талию. И тепло разлилось по всему телу.

Она была влюблена. В мужчину, старше ее на добрых семь лет, но ее не смущала разница в возрасте. Она парила на крыльях любви, ничего и никого не замечая. Любила, как только может любить впервые в своей жизни молодая и неопытная женщина.

Прогуливала пары, игнорировала встречи с друзьями, исчезала с вечеринок, лишь бы провести время с ним.

Сегодняшний вечер не стал бы исключением. Но… что-то внутри подсказывало, что даже самый сладкий и самый желанный поцелуй Саши не изгонит из души уже поселившуюся там тоску по потерянному другу.

Они познакомились совершенно случайно, Ксюша налетела на него в торговом центре, и проехалась бы носом по кафелю того же центра, не подхвати он ее вовремя.

Взрослый мужчина, красивый и привлекательный. В костюме-тройке, с великолепными манерами и чудными глазами, в которых плещется любопытство и смешинки.

Он предложил угостить ее кофе. А она не отказалась.

Да, первое что цепляло в нем, — это внешность. Но Саша был интересным собеседником, много знал, много видел. Они проговорили часа два, прежде чем ему позвонили, и он был вынужден уйти по делам. Но обменялись номерами телефонов.

С того момента Ксюша кинулась в эту первую влюблённость в своей жизни, как в омут с головой.

Она ждала каждой встречи, каждого звонка, каждого сообщения.

Сходила с ума, если за день не услышала его голоса.

Она таяла, как тот снег по весне, когда Саша уверенно и властно брал ее за руку.

Горела первым страстным огнем от его поцелуев и забывала о стеснительности, когда умелые руки касались тех мест, которые никто прежде не трогал.

Он был ее первой любовью, первой страстью и первым мужчиной.

Он был ее огнем, а она сама была мотыльком. Потому, как рациональная часть ее сознания, не затуманенная шквалом эмоций, считала, что все это ненадолго. Что в этой волшебной сказке просто обязан появиться злодей. Возможно, в виде жены и пятерых детей, или красавицы невесты.

Так или иначе до этого дня все было слишком идеально.

И в душе, кроме тоски и вины появилось новое ощущение, ожидание чего-то страшного. Ужасного настолько, что у нее мурашки побежали по коже, а волосы на затылке дыбом встали.

Ксюша остановилась прямо посреди тротуара и оглянулась вокруг себя.

И жгучее ощущение в затылке исчезло. Предчувствие испарилось.

Кажется, ее нервной системе нужен отдых, — слишком много впечатлений за один день.

***

Две недели спустя.

Мама и ее новый, теперь уже точно муж, решили еще на недельку задержаться, продлить свой отпуск, пока обоим это позволяет работа.

Кто-то был бы таким исходом недоволен, но не Ксюша. Наоборот, она была рада.

Рада, что мама не увидит ее плачевного состояния и накатывающей депрессии.

Ей казалось, что ее жизнь разваливается по частям. Как будто она была каким-то хрустальным шаром, а кто-то взял и со всей силы жахнул этим хрупким шариком о бетонный пол.

Первым осколком был Давид, — он уехал. Исчез из ее жизни. Только и написал, что у него все хорошо. Она пыталась ему позвонить, но номер оказался «вне зоны», а потом и вовсе перестал существовать. Тогда Ксюша предположила, что Давид перешел на другую симку и позвонила его родителям, чтобы узнать новый номер.

Но…, те выполняли требование сына и номер не дали, извинились за это, конечно, но попросили дать их ребенку время, чтобы наладить свою жизнь.

Разве Ксюша могла сделать не так, как ее просили? Нет.

Давид вычеркнул ее из своей жизни, совсем. Ни номера телефона, ни почты, ни контактов в соцсетях. Ничего.

Ее долг, как друга, перестать искать и дать ему жить нормально, без напоминаний о себе.

И она смирилась. Заставила себя это сделать. Правда, эгоистичная сторона ее натуры была глубоко обижена, но и это со временем пройдет.

Вторым осколком стал Саша.

Она за эти месяцы не задавала ему вопросов, не спрашивала его о семье, о работе. Просто боялась этих тем. Страшилась, что они разрушат ее сказку раз и навсегда.

А вчера он огорошил ее новостями. Ему нужно возвращаться, так как те дела, ради которых он сюда приезжал, завершены.

И возвращаться не в другой город, а в другую страну.

Сегодня их последний вечер.

Он ждет ее возле дома, оттуда они пойдут куда-нибудь ужинать, потом погулять по городу… Поговорят, наверное, о том, что ждет их дальше.

Руки сильней сжимали коробку с новым заварочным чайничком-, старый она вчера разбила, на счастье, наверное. Ноги почти перешли на бег.

Но вдруг стало страшно и холодно. Мурашки по коже, и волосы дыбом.

А впереди показался знакомый силуэт в кашемировом пальто, правда, тень от фонаря падала так, что видны только очертания фигуры.

В кармане куртки запиликал телефон о входящем сообщении, но она не обратила на это внимания.

Она спешила навстречу мужчине.

Не отпускала его неподвижную фигуру взглядом, но в их дворе была парочка неудобных выбоин в асфальте, и Ксюша чуть не упала из-за одной такой.

А когда снова подняла взгляд, Саша куда-то исчез.

Сердце тревожно забилось, накатила паника.

Ксюша достала телефон из куртки с намерением позвонить Саше, но увидела сообщение от него: «Малыш извини, я улетаю сегодня, срочно нужно на работу. Позвоню, как буду на месте, и мы поговорим. Целую!»

Она не успела ничего сделать, даже осознать смысл прочитанного.

За спиной стоял человек. Близко. Его дыхание шевелило волосы на затылке. Одно его присутствие вызывало паралитический ужас у всего ее существа.

— Помо… — она задохнулась собственным криком о помощи, захрипела.

Пальцы выпустили в свободный полет коробку с новым чайничком, послышался характерный звон разбитого стекла.

Она стала третьим осколком, который разлетелся на миллионы маленьких кровоточащих частиц.

Но кто-то сказал, что посуда бьется… на счастье.

Только в счастье она больше не верит.