Банкир на мушке

Николай Якушев, 2004

Нам не дано предугадать, как наше слово отзовется… Не проболтайся любовница банкира Шапошникова своей подруге Марине о том, что тот привезет ей в день рождения пятьдесят тысяч баксов, была бы она жива и здорова. И банкир не получил бы в живот порцию картечи! Марина безо всякой задней мысли поведала о деньгах своему любовнику Николаю, а тот оказался членом банды отморозков. Дальше – больше… Марина попадает в больницу, а Николай собирается ее убить, как важную свидетельницу. Но когда оперативник Дынин захватывает преступника, его бывшие «кореша» во главе с неким Чемпионом хотят уничтожить уже самого Николая. Они берут в заложники пациентов и персонал больницы, а Дынин практически в одиночку выходит против целой банды…

Глава 3

Дынин остановился посреди залитого солнцем больничного двора и, прищурясь, внимательно посмотрел кругом. Сквозь густую листву старых раскидистых деревьев сверкала строгая белизна лечебных корпусов. На площадке перед главным входом стояло десятка полтора машин. По асфальтовым дорожкам с озабоченным видом проходили люди в белых халатах. В тени деревьев на лавочках сидели больные с равнодушными бледными лицами.

Дынин подумал и лениво двинулся туда, где стояли машины. Подойдя поближе, он увидел знакомый номер и удовлетворенно усмехнулся. Похоже, младший Шапошников тоже здесь, и это ему на руку.

Дынин опять остановился и полез в карман за сигаретой. Горячее солнце расслабляло его и настраивало на благодушный лад. Хотя неприятностей у Дынина хватало. А он больше всего на свете любил покой.

В идеале он вообще бы осел где-нибудь на пустынном сказочном берегу, где пальмы и песок. Жрал бы одни бананы и пялился бы день-деньской на океан. Дынин очень любил солнце, простор и не страдал от одиночества.

Правда, океан он видел лишь на картинках, а вкус одиночества попробовал впервые только четыре месяца назад, когда от него ушла жена, прихватив с собой двенадцатилетнюю дочку. Так она выразила свой протест. Она считала, что с Дыниным ее жизнь не удалась. Она так и сказала на суде, когда они разводились. Судья, тоже женщина, заметно ей сочувствовала.

Дынин давно привык к этим жалобам и оставался невозмутимым даже на суде. В своей жизни он перевидал тысячи людей, стоявших на самых разных ступенях общественной лестницы, и ни один из них не мог сказать, что его жизнь удалась. Это была общая беда, но если женщина что-то вбила себе в голову, переубеждать ее бесполезно.

Он и не пытался. Совершенно равнодушно отнесся он и к размену квартиры, вполне удовлетворившись доставшейся ему комнаткой в зачуханной коммуналке.

Ему было все равно, где спать. По-настоящему его тяготила только разлука с дочерью, которую он очень любил, хотя жена утверждала обратное. Но тут она просто лукавила, дочь тоже любила Дынина. Даже сейчас она оживлялась, когда по выходным Дынин приходил ее навещать, охотно бродила с ним по улицам, сообщала все школьные сплетни и слушала его выдумки о погонях и перестрелках, о кровожадных бандитах и несгибаемых сыщиках. Одно плохо — дочь потихоньку начинала взрослеть, а значит, постепенно превращаться в женщину. «А когда она ею станет, — размышлял Дынин, — она тоже начнет искать удачу в этой жизни, и ты ей уже будешь не нужен, потому что она увидит в тебе человека, который поломал судьбу ее матери, и в этом качестве ты для нее и останешься до самой своей смерти. И с чистой совестью сможешь признаться, что твоя жизнь тоже не удалась».

Дынин осознавал эту неизбежность с грустью, но без раскаянья. Так сложилось, и тут уж ничего не поделаешь. Он не был религиозен, но соглашался с мыслью, что жизнь — это просто испытание, ниспосланное свыше, и все, что тебе предназначено, придется расхлебывать до дна. Главное, не терять головы.

Своими размышлениями Дынин ни с кем не делился, и мало кто догадывался, глядя на его почти двухметровую мускулистую фигуру, на суровое, грубо вырубленное лицо с тяжелым подбородком, на маленькие глаза, в которых не угасал мрачновато-иронический огонек, что имеет дело с философом и лентяем. На службе его считали упертым и надежным работником, человеком действия. Его побаивались — о физической силе Дынина ходили легенды.

Однажды, например, они брали маньяка, убившего шесть женщин в лесополосе за городом. Брали его на квартире. Маньяк оказался мужиком не из слабых, килограммов под девяносто весом. Встретил он их с топором в руках, с налитыми кровью глазами.

Дынин свалил его с одного удара. Маньяк влетел в собственный платяной шкаф, проломив обе полированные дверцы, повредив позвоночник и получив ушиб мозга, от которого впал в кому на несколько дней.

Никто за это Дынина не похвалил — маньяк наделал в городе много шума, и общественность требовала открытого суда. Никто не верил, что этот мерзавец может отделаться одним-единственным ударом по морде. Но дело именно к тому и шло. Начальство пригрозило, что переведет Дынина в регулировщики, если маньяк не встанет на ноги.

Именно тогда Дынин впервые посетил эту больницу, его жертва лежала в реанимации с отеком мозга, и врачи давали самый неутешительный прогноз. Правда, вскоре этот тип все-таки очнулся, и потом удивительно быстро пошел на поправку, и в результате предстал перед судом, где ему дали «вышку». Дынин присутствовал на суде, и маньяк это заметил. Под пристальным ироническим взглядом Дынина он начал заметно нервничать и, кажется, выслушал приговор с облегчением.

Как ни странно, Дынин свою работу любил. Не то чтобы любил, но получал от нее удовлетворение. Он изымал из общества заразу, которая нарушала покой, и это было главным.

А корни его жизненного выбора уходили, наверное, в детство. Дынин рос хлипким, болезненным пацаном, и ему здорово доставалось от отца — драчуна и забулдыги. Чем тот занимался, Дынин так и не узнал. Мать, которая тоже натерпелась порядочно, никогда об этом не говорила. Дынин подозревал, что папаша его каким-то боком был причастен к преступному миру, но специально выяснять это никогда не старался. Он слишком ненавидел этого человека.

В детстве у него была единственная мечта — вырасти, раздаться в плечах, сделаться таким же громадным и злобным, как отец, и тогда уж расквитаться с ним сполна. Увы, как всякая детская мечта, эта тоже осталась только мечтой. Дынин начал стремительно расти и набирать вес только после шестнадцати, а к тому времени папаша уже перебрался в мир иной, погибнув в какой-то пьяной драке, где ему перерезали горло, подкравшись сзади.

Дынин помнит, что, узнав об этом, он испытал сильное разочарование. Но, видно, что-то засело в его мозгу, потому что, немного поскитавшись по свету, отслужив два года в кремлевском полку, он вернулся в родной город и пошел в милиционеры. Папаше он ничего уже не мог доказать, зато уж папашиным дружкам или тем, кто вполне могли таковыми стать, Дынин покоя не давал. К тому времени, когда он стал опером, его знали, наверное, все уголовники в городе и предпочитали не связываться, даже когда он загонял кого-нибудь в угол. Проще было отсидеть.

Дынин долго думал, что все у него в порядке, пока не ушла жена. Тогда он впервые подумал, что, в принципе, никому нет дела до его усилий и, может быть, никого и не интересует покой и мирная жизнь. Что-то менялось — и не в лучшую сторону. Люди словно с цепи сорвались. Все делали деньги, деньги, деньги, жертвуя при этом чем угодно. Закон становился просто мифом. Убийство превратилось в обычное ремесло. Каждую неделю Дынин кого-то арестовывал, кого-то догонял, но все это напоминало попытки ложкой вычерпать море. На место одного преступника приходило десять новых. Многие из коллег Дынина давно опустили руки и постарались поудобнее пристроиться к новому миру, где правили деньги. Дынин был равнодушен к деньгам.

Однако оптимизма у него становилось все меньше, особенно когда он не мог понять, на чьей он стороне. Взять хотя бы последнее дело. Оно не вызывало у Дынина особенного энтузиазма, на Шапошникова, пострадавшего от рук каких-то отморозков, ему было совершенно наплевать. У него имелись очень большие сомнения по поводу того, каким способом этот уважаемый ныне человек сколотил свои капиталы. Он не верил, когда в газетах писали, будто вчерашние махинаторы и бандиты могут остепениться и направить свои усилия на пользу Отечества. Скорее уж они Отечество перекроят так, чтобы оно приносило им пользу. И то, что появляются преступники пострашнее Шапошникова, не признающие никаких правил, закономерное явление. Зло плодит зло.

Но философия тут была бессильна. Факт убийства был налицо, и убийцы должны быть наказаны — выбора не было. Дынин понимал это, может быть, лучше, чем кто бы то ни было. Поэтому сегодня он и был здесь, хотя никакого желания напрягаться в такой безоблачный теплый денек не испытывал.

Дымя сигаретой, Дынин неспешно двинулся ко входу в главный корпус. «Пожалуй, стоило погладить сегодня брюки», — подумал он. Последнее время он совсем махнул на себя рукой. И курить он стал безобразно много, хотя врачи говорят, что это ужасно вредно, теперь даже на пачках стали писать.

Может быть, действительно вредно? Недаром стало иногда пощипывать сердце, будто кто-то в груди орудовал острой настырной иголкой, и в животе по ночам вдруг начинало печь. Становилось так жарко, что Дынин просыпался, утирал выступивший на лбу пот и шел курить, надеясь, что боль утихнет. Иной раз помогало, когда перехватывал чего-нибудь — молока или чая с хлебом. Но в этом отношении Дынин был нерадив, и его холодильник слишком часто оставался пустым. Вообще после развода он питался как попало, может, в этом и заключалась причина его хворей?

Дынин швырнул сигарету в урну и поднялся на крыльцо больницы. Тихие люди в полосатых пижамах, стоявшие у дверей, почтительно уступили ему дорогу, провожая его громадную фигуру уважительно-боязливыми взглядами. Наверное, они испытывали острую зависть к Дынину, который казался им воплощением здоровья и мощи. Может быть, если бы они узнали о его ночных мучениях, им было бы легче. Но Дынин пока ни с кем не делился такими подробностями. «Может, стоит посоветоваться с кем-нибудь, раз уж я здесь, — подумал Дынин, — только, говорят, к врачам сейчас тоже просто не подъедешь». Они тоже теперь делают деньги разными способами, Дынин кое о чем был наслышан.

Но это как раз его не касается, он здесь совсем по другому делу. Начхать ему на липовые больничные и взятки, которые в больнице скромно именуются благодарностью. Все это детский лепет, что бы там ни говорили. А он ищет убийц — страшных ребят, которые не колеблясь могут снести вам полголовы зарядом картечи только за то, что вы не вовремя появитесь на их пути.

Именно такая участь постигла любовницу этого Шапошникова, от головы у нее остался лишь кровавый бесформенный обрубок. Судя по фотографии, исключительной красоты была баба. Но, похоже, те подонки не такие уж большие поклонники женской красоты. Хотя что ими двигало в этот раз, Дынин пока сказать точно не мог.

Телохранителю Шапошникова повезло больше, если можно назвать везеньем пяток пуль от «стечкина», равномерно продырявивших грудную клетку. По крайней мере, мучился он недолго. Зато стрельба, которую первым открыл именно этот парень, похоже, сбила бандитов с толку и нарушила их планы.

Экспертиза выяснила, что ни одна из пуль, выпущенных телохранителем, не попала в цель, но Шапошников был уже готов встретить нападавших, тем более что, как оказалось, он в эту ночь не ложился. Он даже сумел подстрелить кого-то, судя по рассказам свидетелей.

Правда, свою порцию он все-таки получил, но бандиты не стали проверять, жив он или помер. Наскоро сделав свое дело, они отчалили. Само собой, никаких отпечатков, никаких окурков со следами зубов. Растворились в ночи. По свежим следам их особенно никто и не искал.

Это к утру все стояли на ушах. Еще бы, такое циничное преступление! И кто пострадал — банкир, депутат! К тому же у него остался брат, тоже еще тот фрукт. Теперь все ищут этих подонков — прокуратура, милиция, собственная служба безопасности «Триггер-банка». Он, Дынин, тоже ищет, хотя на Шапошникова ему плевать. Девчонка — другое дело, красивая была девчонка, такую жалко, даже если ты прежде ее и в глаза не видел. Пожалуй, Дынин им не простит этой малышки. Он чувствовал, что найти этих ребят будет непросто. Но уж он постарается.

И, между прочим, в городе уже было два случая таких же кровавых нападений. И там тоже применялась картечь. Кажется, эти дела повисли. Следствие зашло в тупик. А в милиции были уверены, что в обоих случаях действовали заезжие гастролеры. Но Дынин сильно в этом сомневался. По его мнению, это были свои. Они жили где-то рядом, по соседству, а в свободное время совершали хорошо продуманные и выполняемые с особым цинизмом преступления.

В первом случае на московской трассе подстрелили частного предпринимателя, отправившегося в столицу за товаром на собственном фургончике. Ему тоже выпалили в лицо картечью, и жена опознавала его по родинкам на теле. Вез он с собой приличную сумму в долларах, каковой при нем, конечно, не обнаружили.

А месяца два спустя было нашумевшее нападение на обменный пункт валюты. И опять все служащие были убиты, между прочим, охранник и хозяин получили по заряду картечи в сердце. Бандиты прикончили еще трех девчонок, которые там работали, и какого-то бедолагу, на свою беду заскочившего разменять сотню.

Дело было под вечер, на улицах шлялось полно народу, но все так обалдели, что преступники, взяв кассу, беспрепятственно скрылись. Тогда никто не смог даже толком сказать, сколько их было.

Дынин мог припомнить еще пару случаев, когда преступления совершались с той же расчетливой, но абсолютно неуправляемой жестокостью. Правда, за теми случаями не просматривалось корыстных мотивов, но Дынин был уверен, что с некоторых пор в городе действует какая-то организованная и крайне опасная группа. Пока они только разворачивают свою деятельность, но неизбежно скоро войдут во вкус, и тогда многим не поздоровится.

Ни хозяева обменного пункта, ни тем более такой гигант, как Шапошников, не были беззащитными. Чтобы поднять на них руку, преступники должны были обладать беспримерной наглостью и, если хотите, исключительным мужеством. Если волк начинает нападать на других волков — это наверняка бешеный волк.

Обо всем этом Дынин размышлял уже давно. Но со своими размышлениями никуда не лез. Все эти потенциальные дружки покойного папаши были его личным делом. Своими личными делами Дынин предпочитал ни с кем не делиться.

Он вошел в просторный вестибюль больницы. Мраморный пол был чисто вымыт. Вдоль высоких окон зеленели какие-то растения в кадках. Пустые вешалки в раздевалке сиротливо топорщились никому не нужными сейчас крючками. За облезлой конторкой сидела толстая грудастая вахтерша с тусклыми глазами. На ней был белый халат, от частых стирок приобретший несмываемый грязновато-желтый оттенок.

— Вы куда, мужчина? — встрепенулась она, нацеливаясь мутным неуступчивым глазом на Дынина. — К больным сейчас нельзя, после трех приходите.

— Мне можно, — уверенно заявил Дынин, неторопливо запуская руку во внутренний карман.

Вахтерша пялилась на него с нескрываемой подозрительностью, предполагая, видимо, что за пазухой у этого громилы вполне может оказаться бомба. Дынин давно обратил внимание, что в учреждениях везде понасажали таких же старушек, чтобы они перехватывали у порога возможных террористов. Дынин не мог воспринимать этого всерьез. Может быть, в этой терроробоязни был какой-то смысл, все-таки до южных районов от Плужска было рукой подать, но он сам мог с ходу придумать десять способов пронести в больницу хоть атомную бомбу, и никакая вахтерша ему бы не помешала. Дынин считал все это несусветной глупостью. Ждете террористов, тормошите ФСБ, ставьте на выходе «рамку», вводите персональные пластиковые карточки. А что взять с этой старухи?

Впрочем, она не зря насчет него сомневалась — за пазухой у Дынина была хоть и не бомба, но табельный «ПМ» имелся. Однако достал он не его, пистолетом он вообще не любил пользоваться, в огромном кулаке Дынина пистолет выглядел как-то глупо. Достал он удостоверение и сунул его под нос вахтерше.

— Оперуполномоченный из отдела по расследованию особо тяжких, — терпеливо пояснил он. — Теперь-то я могу пройти?

— Наверное, — немного поколебавшись, сказала старуха.

Дынин вошел в белизну больничного коридора. Здесь его мрачная фигура в помятом костюме смотрелась совсем уж нелепо, особенно когда он начал оглядываться, не зная, куда идти.

Кстати, совсем рядом виднелось окошечко, над которым было написано «Справочная», но оно было закрыто изнутри листом белой фанеры. Дынин задумчиво почесал нос. Вот об этом он не подумал — заранее выяснить, где находится палата Шапошникова. Рассчитывал, что уж с информацией в больнице все отлажено. Но все оказалось как всегда.

Дынин очутился как бы на перекрестке — коридор уходил налево, коридор уходил направо, да вдобавок какая-то лестница вела наверх, и, как назло, поблизости ни одного человека. Дынин хотел уже двинуться наугад, как вдруг внимание его привлекла фигура толстенького лысоватого бодрячка в накрахмаленном белом халате, неторопливо спускающегося по лестнице.

Его круглое розовое лицо показалось Дынину знакомым. Он уже видел его, только тогда это лицо было чуть моложе, а лысина чуть поменьше. Но никаких сомнений — они уже встречались.

Дынин заметил, что толстячок тоже пристально поглядывает в его сторону, и наконец вспомнил — ну, конечно же, это невропатолог Картавин! Тот самый, что долечивал дынинского маньяка, ставил его на ноги. Дынин не был до конца уверен, что правильно запомнил имя врача, но все-таки окликнул:

— Владимир Владимирович!

Толстячок с готовностью улыбнулся и, сойдя с последней ступеньки, тут же устремился к Дынину. Он подкатился к нему как шарик и радушно протянул пухлую ухоженную ладонь. Глаза его излучали приязнь и внимание, но смотрели несколько виновато.

— Простите, — деликатно произнес Картавин, обмениваясь с Дыниным рукопожатием. — Никак не припомню… Ведь мы с вами знакомы?

— Ну как же, — добродушно заметил Дынин. — Помните, лет пятнадцать назад…

— Стоп! — радостно воскликнул толстячок, опять пожимая Дынину руку. — Ну, конечно! Вы из милиции? Постойте, кажется… Дынин? — Он с тревогой посмотрел оперу в глаза, смешно задрав голову.

— Совершенно верно, — кивнул Дынин.

— Сколько лет, сколько зим! — сентиментально провозгласил невропатолог. — А вы опять, значит, к нам? — Он сдержанно рассмеялся. — Опять маньяк? Или, — мгновенно делаясь серьезным, участливо добавил он, — со здоровьичком неважно? Не дай бог, конечно!

Дынин почесал в затылке.

— Ну, вообще-то скорее маньяк, — ответил он, иронически улыбаясь. — Но вы угадали, Владимир Владимирович! Здоровье что-то как будто… Не знаю! Чепуха, наверное. Просто посоветоваться хотел при случае…

— А что конкретно? — строго хмуря брови, спросил Картавин. — Какие жалобы? — Он цепко взял Дынина своей пухлой ручкой за рукав и, похоже, был не намерен его выпускать.

— Ну, не совсем жалобы, — смущенно сказал Дынин, который внезапно почувствовал себя симулянтом. — Да полная ерунда! То здесь вот колет, то здесь печет… Пот прошибает… В общем, все как у всех.

Картавин, не выпуская его рукава, деловито спросил:

— Вам сколько лет, дорогой?

— Тридцать девять, — сказал Дынин, не понимая, куда тот клонит.

— Работаете все там же? — не отставал Картавин. — В начальниках уже небось?

— Опером, как всегда, — буркнул Дынин. — Командовать — это не для меня, — он принужденно усмехнулся. — Я, как говорится, одинокий волк, доктор.

— Так-так, — неопределенно пробормотал Картавин, покачивая головой. — А я, между прочим, теперь отделением заведую… Время летит! А вам, дорогой, непременно нужно терапевту показаться, кардиологу… ЭКГ сделать… Провериться нужно обязательно! Когда здесь печет да пот прошибает — это совсем, дорогой, не чепуха! Возраст у вас нехороший… Работа — сплошные стрессы, так ведь?.. В семье как обстановка?

Дынин не ожидал этого вопроса и слегка растерялся, что бывало с ним не часто. Но больше всего его смутило, что Картавин назвал его возраст нехорошим. Это было непонятно, а потому пугало. До сих пор Дынину нравился его возраст — голова работала, руки-ноги двигались, да и вообще — будь хоть чуточку побольше покоя…

— В семье… В семье все нормально, — сказал он, отводя взгляд.

— Ну, это хорошо, когда в семье нормально, — недоверчиво произнес Картавин. — А обследоваться все равно надо! Чтобы потом локти не кусать. Сейчас, посмотрите, мужики мрут как мухи! Ему сорок лет, а он уже сгорел от инфаркта! У вас, кстати, со спиртными напитками как? Не злоупотребляете?

Дынин усмехнулся и сказал:

— Не так чтобы часто, но если уж дорвусь, то скорее всего злоупотребляю… А что, это плохо?

— Безусловно! — не принял его шутливого тона Картавин. — Так что вы подумайте насчет обследования…

Дынин махнул рукой.

— Да я вообще-то по делу здесь. Я так спросил… И потом, к врачам вашим не пробьешься ведь! Говорят, без взятки сейчас и не подходи? — Глаза его весело сверкнули.

Невропатолог осуждающе затряс головой.

— Что вы такое говорите! — возмущенно воскликнул он. — Взятки! Надо же!.. Знаете, что сделаем? Вы разбирайтесь тут с делами, а потом заходите ко мне прямо в отделение, я вас отведу в нашу поликлинику к Анне Дементьевне. Замечательный терапевт! Она вас без очереди осмотрит. Договорились?

Дынин пожал могучими плечами, теперь, когда свидание с врачами становилось почти реальностью, ему уже не хотелось обследоваться. Он вдруг понял, что абсолютно не чувствует себя больным. Чтобы не разочаровывать участливого доктора, он сказал:

— Зайду, пожалуй! Ваше отделение на прежнем месте осталось? Не уехало никуда?

— Все там же, — серьезно ответил Картавин. — На втором этаже. Скажете, в случае чего, что у нас с вами договоренность, вас пропустят.

— Кстати, Владимир Владимирович! — вспомнил Дынин. — Мне экстренная хирургия нужна! Это куда?

— Так вы по поводу этого… Шапошникова? — почтительно понижая голос, сказал Картавин. — Понимаю! Это вам сюда — по лестнице на третий этаж. Там спросите у сестричек, где Можаев Игорь Анатольевич. Это завотделением, хороший мужик! Если он сейчас не на операции, он все вам расскажет, что и как… А потом непременно заходите!

Дынин с благодарностью пожал ему руку и еще раз пообещал, что зайдет. Потом он отвернулся и неспешно зашагал к лестнице, откуда недавно спустился Картавин. Невропатолог с некоторым изумлением проводил взглядом его необъятных размеров спину, а затем, покачав головой, устремился по своим делам.

Дынин поднялся на третий этаж, по пути с любопытством разглядывая хорошеньких медсестер, которые то и дело сновали по лестнице, и наконец оказался на площадке между двумя отделениями. С обеих сторон располагались высокие двери, почти сплошь состоящие из непрозрачного, покрытого пупырышками стекла. Дынин направился к тем, над которыми вырезанные из пенопласта буквы складывались в слова «Отделение экстренной хирургии».

Дынин осторожно открыл дверь и остановился на пороге, не решаясь проникнуть в это царство чистоты и стерильности. Здесь как-то по-особенному пахло — резко и совершенно по-медицински. Стены сверкали белизной, и пол, выложенный дешевым паркетом, тоже сверкал, точно его натирали перед самым приходом Дынина. В коридоре было на удивление немноголюдно. Дынин рассмотрел лишь две стройные фигурки в белых халатах в отдалении да еще одну чрезвычайно строгую девушку, сидящую за столом и что-то отмечающую в пухлых тетрадках, горкой возвышающихся возле ее острого локотка. На носу у нее сидели очки в тонкой позолоченной оправе.

Дынин с сомнением посмотрел на свои огромные запыленные башмаки и предупредительно кашлянул. На медсестру это не произвело никакого впечатления, она даже не повернула головы. Тогда Дынин решил не стесняться и сам направился к ней, стараясь ступать как можно тише и мягче.

Это ему вполне удалось, потому что, когда его громоздкая фигура внезапно выросла перед очкастенькой, та вздрогнула, будто увидела привидение. Дынин приветливо улыбнулся и мирно сказал:

— Простите, если нарушил какие-то правила, но мне срочно нужно повидать доктора Можаева… Это возможно?

Девушка сердито посмотрела на него, дернула плечиком и сухо объяснила:

— Посмотрите в его кабинете — третья дверь налево, или в ординаторской — вторая дверь налево, он там должен быть.

— От чего, простите, налево? — попытался уточнить Дынин.

Девушка страдальчески сморщила лоб, досадуя на несообразительного посетителя, и вдруг, запнувшись, добавила виновато:

— Ах да! Я забыла, он же сейчас на операции! Вам придется подождать.

— А если у меня не получается подождать? — осведомился Дынин. — Вообще-то меня интересует больной Шапошников, понимаете? Кто-нибудь может меня к нему проводить?

— Вы родственник, что ли? — со вздохом сказала девушка. — Ну, все равно подождите. У Шапошникова кто-то уже есть… А потом, кажется, у нас нет для вас халата, а без халата в отделении нельзя.

— Ну, наверное, этот вопрос можно все-таки решить? — начиная злиться, сказал Дынин. — У меня ведь тоже нет халата, как видите. А я, между прочим, не родственник, а лицо официальное…

— Что тут происходит, Лариса? — вдруг раздался за спиной Дынина холодный женский голос. — Почему здесь посторонние?

Девочка, которую, оказывается, звали Ларисой, густо покраснела и привстала со стула. Дынин круто обернулся и увидел затянутую в безупречно белый халат немолодую сухощавую женщину с пронзительно-строгим взглядом. Опустив руки в карманы халата, она сверлила этим взглядом то медсестру, то Дынина поочередно.

— Я ему как раз говорила, Надежда Николаевна, — упавшим голосом сообщила Лариса, — что без халата нельзя…

Дынин поспешил прийти ей на помощь.

— Кажется, вы тут за начальство? — доброжелательно проговорил он. — Очень кстати. Девушка не виновата, Надежда Николаевна. Я сам вторгся без спроса. Будем знакомы, оперуполномоченный Дынин. Я к вам по делам службы, нужно допросить Шапошникова…

Взгляд Надежды Николаевны не сделался теплее. По-прежнему не вынимая рук из карманов, она осуждающе произнесла:

— Допросить Шапошникова? Вы с ума сошли? Шапошников в очень тяжелом состоянии. Мы вообще к нему никого не пускаем.

— А вот Лариса мне сказала, — улыбнулся Дынин, — что как раз сейчас у него кто-то есть… Я даже догадываюсь кто. Его братец, верно?

Надежда Николаевна сжала тонкие губы:

— Ну так что ж! Брат есть брат. И потом, это лечащий доктор решает. Без его разрешения…

— Так давайте попросим у него разрешения! — предложил Дынин.

— Ну что ж, ждите! — сказала Надежда Николаевна. — Лечащий доктор сейчас тоже у Шапошникова.

— Вот и отлично! — подхватил Дынин. — Почему бы нам тоже туда не пойти?

— Потому что без разрешения доктора я не могу этого сделать! — отрезала Надежда Николаевна. — Вы взрослый человек, государственный служащий, должны понимать!

— Ладно, где я могу подождать? — сдался Дынин. — И второй вопрос: как зовут лечащего врача?

— Врача зовут Виктор Николаевич Леснов, — сообщила Надежда Николаевна. — А подождать вы можете вот здесь на диванчике… В виде исключения, — добавила она. — Только я категорически прошу вас никуда отсюда не отлучаться!

— Я не буду отлучаться, — заверил Дынин.

Он направился туда, куда указала Надежда Николаевна, и уселся на жесткий диван под колючими бледно-зелеными стрелами комнатных пальм, которые скрашивали казенную стерильную обстановку отделения. Отсюда он мог беспрепятственно наблюдать за всем, что происходит в коридоре, никому не мешая и не мозоля глаза.

Правда, он все-таки поймал на себе несколько обиженных взглядов со стороны Ларисы, но не стал придавать им особого значения. Ничего страшного он здесь пока не натворил, а если девочке нравится трепетать перед начальством — это ее проблемы. Дынин мог только гадать, кем является эта грозная Надежда Николаевна, но решил, что вряд ли она занимает пост выше старшей медсестры. Вмешиваться в чужие порядки он не собирался, поэтому попросту расслабился и, развалясь на диване, принялся ждать. В общем, ему здесь нравилось — тихо и чисто. Единственное неудобство — закурить было просто немыслимо, а его рука сама уже несколько раз тянулась в карман за сигаретой. И отвлечься было нечем, ведь он дал слово никуда не отлучаться. Эпизодически мимо проносились фигуры в белых халатах, и, хотя они были по преимуществу женские, оценить их в полной мере Дынину никак не удавалось. Здесь все крутились как белки в колесе — то ли день выдался такой, то ли сказывалась железная хватка Надежды Николаевны.

Ждать Дынину пришлось не слишком долго — минут десять. Наконец в коридоре появился тот врач, который ему был нужен. Дынин догадался об этом, потому что доктор шел в компании младшего Шапошникова и его девятнадцатилетней дочери Жанны, ухоженной и высокомерной соплячки с пухлыми капризными губами. У обоих на плечи были наброшены казенные белые халаты.

Дынин знал семейство Шапошниковых поверхностно, но для него не было тайной, как оно начинало утверждаться в этой жизни, и эти люди ему совершенно не нравились. В свое время он с удовольствием надел бы на их жадные руки железные браслеты, но вот не довелось. Они оказались умнее и живучее многих. Впрочем, к старшему брату это сейчас не относилось. Его судьба была под большим вопросом. Как говорится, за что боролись, на то и напоролись.

Зато, похоже, рыжебородый теперь раздулся от важности за двоих. Они с братом были компаньонами, а теперь, в случае печального исхода для старшего, младший получает безраздельную власть над банком. Есть от чего заважничать.

Дынин с большим любопытством наблюдал, как Шапошников разговаривает с врачом — свысока, отрывисто, брезгливо поджимая губы и глядя строго и требовательно. Со стороны вполне можно было подумать, что главный врач делает разнос нерадивому подчиненному.

Доктор, привлекательный молодой человек, аккуратно постриженный, при галстуке, держался с достоинством, не заводился и отвечал банкиру уверенным, но уважительным тоном. На вкус Дынина, даже слишком уважительно. По-видимому, на этого парня магия богатства оказывала значительное действие.

Но больше всего Дынину не понравилось, как врач смотрел на девчонку. Он бросал на нее взгляды, слишком красноречивые для постороннего. Ему явно хотелось, чтобы красотка обратила на него внимание. Пожалуй, восхищение, которое выражали эти взгляды, было слегка наигранным, доктор видел перед собой не столько привлекательную женщину, сколько символ — принцессу, которая купается в золоте и питается бриллиантами. Во всяком случае, у Дынина сложилось именно такое впечатление.

Усилия бедного доктора, разумеется, тратились впустую, Жанна и ее папаша попросту не замечали этих взглядов или не считали нужным замечать. Девчонке вообще уже осточертела больница, и она хотела поскорее смыться из этого безобразия в свой раззолоченный мир. Ее сдерживало только присутствие отца, который все еще выяснял что-то у доктора, постепенно продвигаясь к выходу.

Когда компания миновала его диванчик, Дынин неторопливо поднялся и, заложив руки в карманы брюк, двинулся следом, прислушиваясь к негромким словам, которыми обменивались Шапошников и лечащий врач. На него никто не обратил внимания, несмотря на двухметровый рост. Для этой публики люди в дешевых костюмах автоматически зачислялись в разряд карликов, так уж чудно были устроены их органы чувств.

Доктор проводил Шапошникова до лестничной площадки. Здесь рыжебородый с отвращением сбросил с плеч халат и значительно промолвил:

— Значит, я сейчас к Закревскому… Я считаю, ему нужно пристальнее следить за тем, что происходит в отделениях… Брат должен получать все необходимое… От вас я жду только обнадеживающих новостей! Это однозначно… Неудач я не прощаю, вы знаете… — Он обернулся на капризное подергивание, которым дочь пыталась привлечь его внимание.

Жанна ткнула ему в руки свой халат. Шапошников нахмурился и тут же передал оба халата врачу. Тот взял их молча и перекинул через руку.

— Вот таким образом… — прибавил Шапошников. — Если будут какие-то проблемы, обращайтесь ко мне, телефон у вас есть. Ради брата я горы сверну. Но и вы должны выложиться сполна — это вы уже поняли…

— А насчет того дела, Валентин Григорьевич? — неожиданно сказал врач негромко, но твердо, внимательно глядя Шапошникову в глаза.

Тот уставился на него, не понимая. Потом вскинул подбородок, украшенный рыжей порослью.

— А! Понял! — воскликнул он наконец. — Запомните, Виктор! Нет таких крепостей, которых не взяли бы большевики! Вы были большевиком? Нет? А я успел… Так что все в наших руках… Главное — отдача! Понимаешь?

«Все-таки съехал на «ты», — подумал Дынин, — а я все ждал, когда же он это сделает. Интересно бы узнать, что у них за общее «то дело», но ведь наверняка не скажут».

— Па-ап! — прогнусавила красавица. — Куда ты еще?

— Я к Закревскому, — строго сказал Шапошников. — Пойдешь со мной?

— На фиг он мне нужен! — задохнулась она от возмущения. — Пусть Сергей меня отвезет! Ты опять сейчас засядешь!..

— Я недолго, — бросил Шапошников. — Иди в машину и жди.

Крутанувшись на каблуках, дочь его вышла с крайне надменным видом. Было слышно, как ее туфли цокают на неудобных ступенях.

— У вас очаровательная дочь, — с величайшей серьезностью произнес доктор.

Шапошников пренебрежительно махнул рукой — мнение врача на этот счет его не интересовало. Зато Дынин в тоне хирурга что-то почувствовал и усмехнулся. «Прыткий парнишка, — подумал он, — в домашние врачи, что ли, целит?» Ему не хотелось упустить рыжебородого, и поэтому он вмешался в разговор, намеренно опустив все извинения и приветствия.

— Дынин! — кратко сказал он, тыча Шапошникову под нос удостоверением. — Ищу убийц любовницы вашего брата. Вообще-то хотелось бы потолковать с ним лично, но если нельзя, то можно и с вами… Не возражаете?

Взгляд, каким одарил его рыжебородый, был просто насыщен высокомерием и гневом. Он смотрел так, будто Дынин попросил его бумажник.

Опер без труда выдержал этот взгляд, на него и не так еще смотрели. Если бы он захотел, то этот надутый жлоб с одного удара пролетел бы через всю площадку, выбил двери реанимации да так там и остался. Но приходилось сдерживаться, единственное, что мог себе Дынин позволить, — это разговаривать, не вынимая рук из карманов и называя вещи своими именами.

— К Шапошникову, если вы об этом, нельзя категорически! — поспешно сказал доктор.

Дынин перехватил взгляд, который тот бросил на рыжебородого, ожидая, видимо, благодарности. Но банкир в упор смотрел на Дынина.

— Мне с вами беседовать не о чем, — ледяным тоном заявил он. — А убийц поймают без вас. Как работает у нас милиция, мы хорошо знаем… — Он демонстративно отвернулся и подал доктору кончики пальцев. — До встречи, Виктор. Помните, главное — отдача!

И, резко повернувшись, вышел на лестницу. Дынин разочарованно посмотрел ему вслед, сделал мину, словно у него заболели зубы, и обратился к хирургу:

— Послушайте, Виктор… э-э… не знаю вашего отчества… А может быть, я бы все-таки заглянул к Шапошникову? Одна минута! Это очень важно, поверьте!

Врач взглянул на него снизу вверх. С халатами, перекинутыми через локоть, он показался Дынину похожим на лакея. Кажется, он вдобавок испытывал к мощному неразвитому Дынину инстинктивную неприязнь, опер часто замечал такую неприязнь у мужчин, которых природа не оделила завидной комплекцией.

Хирург хотел что-то сказать, но не успел, потому что хлопнула дверь и из отделения хирургии вышла девушка, как показалось Дынину, красоты необыкновенной. У нее была чуть смугловатая кожа, особенно бросающаяся в глаза на фоне белизны халата, тщательно подогнанного. Кстати, даже на расстоянии Дынин почти физически ощутил гибкость этой талии, упругость груди и жар бедер. Ему и самому стало жарковато, когда он понял, что, кроме нижнего белья, под халатом ничего нет.

Наверное, он выглядел не слишком прилично, когда пялился на незнакомую девушку. Но, к счастью, она не обратила на Дынина никакого внимания. Ее глаза, темные и завораживающие, с легким восточным разрезом, неотрывно смотрели на одного доктора. Она пялилась на него примерно так же, как сам доктор минуту назад пялился на банкирскую дочку, только в ее глазах не было и капли притворства.

Дынин про себя завистливо присвистнул и подумал: нет в жизни счастья. Он дорого бы заплатил, чтобы эта смуглянка смотрела такими глазами на него, а не на этого хитрована в нарядном галстуке. Но это только так говорится. Взгляды — одна из тех вещей, что не покупаются за деньги, да и, по правде сказать, у Дынина в карманах ничего и не было, кроме мятой десятки.

Между тем девушка с недоумением улыбнулась, заметив, что врач стоит, держа в руках халаты, и без церемоний спросила:

— Ты чего это? Что это за халаты? Ты ждешь кого-то? — В голосе ее, обволакивающем и теплом, явно звучали интимные нотки.

Дынину стало неловко, и он отвернулся. За спиной у него доктор что-то пробормотал, досадливо и раздраженно. Девушка тоже понизила голос и заговорила едва слышно, но с несомненной тревогой.

«Кажется, пошло выяснение отношений, — подумал Дынин. — Однако лафа у них тут в больнице. Такие кадры — и под халатом практически ничего. Лопнуть можно от зависти. А этот докторишка, похоже, еще нос воротит».

Спор за спиной Дынина становился все жарче. Эта парочка постепенно сместилась к дверям, ведущим на лестницу, и, кажется, совершенно позабыла о присутствии постороннего.

Дынину вдруг пришла в голову дерзкая мысль. Он решительно распахнул дверь и опять вошел в отделение. Главное было не попасть сейчас на глаза Надежде Николаевне, за остальное Дынин не беспокоился.

Поравнявшись с сидевшей за столом Ларисой, он спросил, где лежит Шапошников.

— Виктор разрешил, — нахально добавил он.

Окончательно сбитая с толку Лариса не стала перечить. Она встала и сама отвела Дынина в конец коридора, опасливо глядя на его невозмутимое лицо. Найдя нужную дверь, Дынин поблагодарил девушку кивком головы и, не раздумывая, вошел в палату.

Наверняка это была лучшая палата. Это было видно по внутренней отделке, по наличию телевизора и дорогой мебели. А еще здесь был небольшой предбанник, где, к неудовольствию Дынина, обнаружился какой-то вихрастый и сумрачный парень, ничуть не похожий на больного. При появлении постороннего он поспешно поднялся со стула и заступил Дынину дорогу.

«Как же я не сообразил, — с досадой подумал тот, — конечно, они поставили здесь охрану. Вообще-то здесь мог быть милиционер, но им не нравится, как работает милиция. Ничего, придется им смириться с тем, что есть».

— Вы кто такой? — подозрительно спросил парень, выразительно откидывая в сторону полу пиджака. За поясом у него торчал вороненый пистолет с коричневой пластмассовой рукояткой.

Дынин молча показал удостоверение. Парень непреклонно покачал головой.

— К хозяину нельзя, — сухо сказал он.

Дынин несколько секунд презрительно рассматривал его, а потом спросил:

— Ты, похоже, меня не знаешь?

Парень заметно насторожился, но ответил уверенно, лениво растягивая слова:

— Какая разница — знаю или не знаю? У меня приказ — никого сюда не пускать!

Дынин улыбнулся, развел руками:

— Приказ — дело святое, верно? Ну, тогда я пошел?

— Да, — холодно сказал охранник, обманутый покладистостью опера.

Дынин неторопливо повернулся к парню спиной, протянул руку к двери. И вдруг резко бросил ее назад, вкладывая в движение плечевого сустава энергию всего своего стокилограммового тела, словно включая железную неудержимую машину, предназначенную дробить и сминать. Его локоть с чудовищной силой врезался парню под ложечку и согнул его пополам, точно куклу из мягкой резины. И тотчас Дынин, бесшумно повернувшись на каблуках, с обеих сторон ударил парня по шее ладонями. Но это он проделал уже аккуратно, почти нежно, стараясь не искалечить. И так же нежно он подхватил его потом под мышки, усаживая осторожно на пол в углу предбанника.

— Вот так, отдохни, — бормотал он себе под нос, выдергивая у парня пистолет из-за пояса. — Не все же работать…

Дынин выпрямился, сунул в карман «ствол» и вошел в следующую комнату. Шапошников лежал на кровати, погруженный в белизну одеял и подушек. Он почти неузнаваемо изменился — осунулся и пожелтел. Кожа на щеках свисала дряблыми складками. К ноздрям его тянулись прозрачные трубки от кислородного аппарата, в локтевых венах обеих рук торчали стальные иглы, зафиксированные полоской пластыря, через которые в кровь с томительной неторопливостью капали какие-то живительные растворы. Шапошников был в сознании.

Дынин подошел ближе, оценивающе разглядывая раненого. Он не был уверен, что сумеет его разговорить. В тусклых глазах Шапошникова не отразилось никаких эмоций, он даже не обеспокоился. Возможно, он так был напичкан лекарствами, что вообще ничего не понимал.

Но отступать было поздно, Дынин полез в карман за красной книжечкой и почти уже достал ее, как вдруг Шапошников пошевелил сизыми, будто замерзшими губами и с присвистом пробормотал:

— А я тебя знаю… Ты — Дынин, верно?.. — Он на секунду будто задохнулся, а потом добавил, безуспешно пытаясь изобразить на лице улыбку: — Вот такие дела, Дынин! Сегодня ты король, а завтра — кусок дерьма… Ну, что смотришь? Херово я выгляжу, да?

Дынин, слегка удивленный тем, что банкир его узнал, официально они никогда не были знакомы, почесал подбородок и ободряюще сказал:

— Да нет, нормально! Бывает, хуже выглядят… В морге, вот…

В глазах Шапошникова на мгновение вспыхнул огонек изумления, сменившийся затем каким-то безумным весельем, отчего лицо банкира вдруг оживилось и даже будто слегка порозовело. Шапошников коротко засмеялся, как закашлял, и с усилием сказал:

— Ну, ты… отмочил… Дынин! В морге… Это — да… А пока грех жаловаться, верно?.. Слушай! Ты где… раньше был?..

— Да меня и сейчас не хотели пускать, — невозмутимо заметил Дынин, чрезвычайно довольный тем, что Шапошников заговорил. — И зря, между прочим! Время идет, а следствие стоит… Ты бы мне помог, Александр Григорьевич, а? Пока языком работать можешь… Ты сильно не напрягайся — так, вкратце… Ты этих подонков знаешь?

Шапошников какое-то время пристально смотрел на него, а потом сказал:

— Знал бы, так они бы давно рядом лежали…

— Ну, а может, запомнил кого?

— Нет… в масках они… в «адидас»… не узнал…

— А кому тебя замочить хотелось? Намек есть какой? Дорогу кому перешел, что ли?

— Слушай, Дынин… это со стороны кто-то… шпана… за «зеленью» приходили…

— Откуда «зелень»? Ты с собой наличку имел? Или у твоей женщины в чулке было?

Шапошников ответил не сразу — то ли отдыхал, то ли не хотел говорить:

— Ладно, тебе скажу… Зацепил ты меня… Никому не говорил… День рождения у нее был… у покойницы… Пятьдесят тысяч баксов… в подарок… Что поделаешь, любовь…

— Ты принес с собой такую сумму? — удивился Дынин. — Налом? Не слабо! И эти отморозки знали? Ты в этом уверен?

— На все сто… чемоданчик взяли… сразу… больше ничего…

— Та-ак! Откуда могли узнать? Твои люди в банке? Брат? Кто еще?

— Исключено… — пробормотал Шапошников. — Никто не мог знать, что баксы будут со мной… Только…

— Только что? — насторожился Дынин.

— Только Лидия, — просипел Шапошников. — Ее Лидией звали… Только зачем ей?..

Дынин хмыкнул. Действительно, зачем трепаться насчет такого подарка лихим отморозкам. Для этого существуют лучшие подруги. Только кое-что ему было непонятно.

— Выходит, это не сюрприз был? — уточнил он. — Она… э-э… знала о деньгах заранее?

— Знала, — покаянно прошептал Шапошников. — Так получилось…

— Понятно, — сказал Дынин. — Кому твоя женщина могла довериться? Подруги, семья…

— Не знаю… — пробормотал банкир. — Мне казалось, что она очень одинока…

Дынин хотел еще спросить насчет стрельбы, его интересовало, в какое место Шапошников ранил бандита, но в этот момент тихо звякнули стекла в окнах, и в палату стремительно ворвался давешний доктор, неприступный и гневный.

— Что здесь происходит? — проговорил он, стремительным шагом проходя через предбанник и, кажется, даже не заметив прикорнувшего в уголке охранника.

Дынин подмигнул обессилевшему от воспоминаний Шапошникову и спокойно обернулся к хирургу.

— Провожу дознание, доктор, — добродушно сообщил он, юмористически поглядывая на возмущенное лицо врача. — Но я уже закончил.

— Немедленно покиньте палату! — категорическим тоном приказал хирург.

— Уже покинул, — буркнул Дынин, оттирая врача в сторону могучим плечом и одновременно выгребая из кармана чужое оружие.

Кажется, хирург истолковал этот жест наихудшим образом, потому что глаза его панически округлились, но Дынин, уже не обращая на него внимания, перешел в соседний закуток, где очухавшийся охранник пытался найти точку опоры, цепляясь за гладкие стены.

— Держи свою пукалку, сынок! — ласково сказал Дынин, вставляя «ствол» парню за пояс. — И в следующий раз не стой у меня на дороге — здоровее будешь!

Парень едва ли понимал, что ему говорят, и все силился встать, блуждая по сторонам очумелыми глазами. Дынин похлопал его по плечу и вышел, проигнорировав усилия врача показать, кто здесь хозяин, — пусть петушится, дело сделано.

Уже покидая отделение, Дынин снова увидел чернобровую смуглянку. Она почему-то все еще стояла на лестнице с таким видом, точно пыталась вспомнить что-то важное. На секунду ее взгляд без особого интереса задержался на внушительной фигуре Дынина и тут же переключился на что-то другое.

Но и этого короткого мига хватило, чтобы Дынина обдало то ли жаром, то ли холодом, и он ощутил, как сжимается сердце от странного чувства, в котором были и возбуждение, и разочарование одновременно. «Эх, где мои семнадцать лет», — с веселым отчаянием спросил он себя, грузно сходя по ступеням, ясно понимая, что вопрос этот не имеет смысла, а лишь создает лишние препятствия на пути Дынина к вожделенному покою.

Он покрутил неодобрительно головой и полез в карман за спасительными сигаретами. Не дотерпев, щелкнул зажигалкой уже в вестибюле и, окутавшись дымом, вышел из корпуса на яркое солнце. Обещание, которое Дынин дал Картавину, начисто вылетело у него из головы.