Северная ведьма. Книга вторая. Наследие

Николай Щербаков

Страна проходит через девяностые годы, годы неожиданного хаоса и нищеты для большинства населения и циничного обогащения небольшой его части. Виктор Мороз полностью вовлечен в события тех лет. Уйдя от морской профессии, в силу сложившихся обстоятельств, становится директором завода. На жизнь Виктора все большее влияние оказывают люди, наделенные знанием древних цивилизаций. Они помогают Виктору пройти обряд «посвящения», с их помощью Виктор становится на путь, которому посвятит жизнь.

Глава вторая. Отец Вениамин

— Извините, не могли бы вы меня просветить? Волнение моря — пять баллов, это много? Это шторм?

Вкрадчивый голос с соседнего кресла и лёгкое прикосновение к руке рассеяли дремоту. Виктор скосил глаза. Мужчина средних лет, видимо его ровесник, с округлой бородкой, с волнистыми, зачесанными назад густыми темными волосами. Пиджачок на нем старомодный, рубашка с длинными острыми краями воротничка. Деревенский мужичок? Когда заходили в самолет и усаживались рядом, он не обратил на соседа внимания. Пальто, шапка на мужичке не бросались в глаза. А у Виктора сказалась бессонная ночь, и он задремал, когда самолет еще двигатель не запустил.

— Вы извините, я вас разбудил?

— Ладно, в чем дело?

Виктор не пытался скрыть досаду. Не любитель он легких, случайных знакомств.

— Еще раз прошу прощение за бестактность.

Нет, говорок у мужичка далеко не деревенский.

— Мне показалось, что вы моряк. Вы в такой фуражке вошли в самолет. А я вот газетку читаю, и здесь написано, что моряки вышли в море, а море штормило. И написано, что шторм был пять баллов. А я слышал, что шторм, это когда волнение девять баллов. Не сочтите назойливым, объясните. Меня и раньше этот вопрос интересовал. В детстве, знаете ли, моряком мечтал стать, — мужчина улыбнулся, — да да…, вот, как вы.

— И что, не стали?

— Вот…, не стал.

— А кем стали? Тоже, не сочтите…

— Священником.

Ответил быстро, улыбнулся доверчиво. Виктор повернулся к собеседнику и уже внимательно глянул на него. Теперь все в облике соседа сложилось. И что сразу отметил Виктор, это взгляд этого человека. Так открыто смотрят в глаза только дети — подумал. Никогда раньше в жизни не приходилось общаться с людьми этого сословия. Да и представить себе он не смог бы, о чем говорить с таким человеком. Для Виктора, выросшего в атеистическом окружении, священник был явлением из другого мира. И, в чем он был уверен, ненужного ему, неинтересного мира. И вот. Рядом, рукой прикоснуться, сидит человек, открыто улыбается, обращается к нему с простым, наивным вопросом.

— О чем вы спросили? — он вдруг забыл начало разговора.

— Давайте лучше познакомимся, а потом поговорим всласть. Нам ведь два часа еще над землей-матушкой лететь вместе. Вы не против? Я, признаюсь, немного робею. Летаю редко. Да что я говорю — второй раз лечу.

Сосед не стал протягивать, как принято при знакомстве, руку. Тем более, что это было бы неудобно в стесненном пространстве кресел. Виктор сидел у окна, сосед рядом. Виктор, пожав плечами, кивнул. Сосед положил свою руку на руку Виктора и сказал:

— Зовите меня отец Вениамин.

— Отец? А просто Вениамин, Веня — нельзя?

Священник понимающе улыбнулся. Руку он не убрал, и это, почему-то, не смущало Виктора. Рука была прохладная и, казалось, невесомая.

— Нет у меня такого имени. В миру меня звали Виктором. Но этого имени у меня тоже уже нет. Не можете говорить «отец» — никак не говорите. Обойдемся. Просто — «ты». Хотя, это вам только кажется, что вы не можете мне сказать «отец». Попробуйте и потом сами замечать не будете.

Виктор беззвучно хохотнул и, положив свою вторую руку на руку священника, согласился:

— Хорошо. Буду звать вас отец Вениамин. А вот меня, кстати, зовут Виктором. Совпадение?

Отец Вениамин стал серьезным, убрал руку и долго посмотрел на Виктора.

— Совпадений, Виктор… как по батюшке?

— Павлович.

— Вот и отчество совпало. Полные тезки мы с вами были. Да. Совпадений, Виктор Павлович, в этой жизни не бывает. И не смотрите вы на меня так. Это я, считайте, самому себе сказал.

— Так уж и не бывает? А что же бывает?

— Что бывает? Промысел Божий, все промысел Божий. Я понимаю, какую иронию у вас вызовут мои слова, но это так. Да, собственно, вас вовсе не смысл смущает, вас смущают слова. В смысл вы не вдаетесь. Я прав? — он улыбчиво смотрел в глаза Виктора.

— А какой для меня может быть в этом смысл? В Бога я не верю.

— Конечно. Как можно верить, или не верить в то, о чем ничего не знаешь.

— Как это — ничего не знаю? Хотя…, я вам так же отвечу. Что можно знать о том, чего не существует? Красная шапочка — сказка для детей, и мы это понимаем и знаем. А Бог — сказочка для взрослых. И цель этой сказки понятна. Отвлечь, затуманить мозги.

— О-о, какой уровень вы предполагаете для Создателя нашего! Прости нас Господи, — отец Вениамин трижды мелко перекрестился.

Он с нескрываемым сожалением покосился на Виктора и замолчал.

А Виктор почувствовал неловкость. Что это я? Зачем же стараться показаться глупее, чем есть. Я ведь так не думаю. Во всяком случае, не так думаю.

— Я, знаете ли, в свое время закончил Ленинградский политех. Поступил в аспирантуру.

Отец Вениамин говорил тихо, будто бы сам с собой разговаривал. Но Виктор демонстративно повернулся к нему, показывая внимание.

— Ленинградский политехнический? Вы? А у меня жена там училась. В каком году вы закончили?

— В шестьдесят первом.

— О-о. Она значительно позже. Она закончила в семьдесят третьем. Училась на инженерно-экономическом факультете

— Ну вот, видите, как много совпадений. И я на этом факультете учился.

— И что? — Виктор выразительно указал взглядом на бороду священника.

— Поступил в аспирантуру.

— И что?

— Посадили. На пятерочку.

— Не по-онял. Куда посадили?

Священник не ответил и, не скрывая иронии, молча, улыбнулся Виктору.

— А за что?

— Не тех экономистов читал. Вместо политэкономии стал много внимания уделять таким, как Джон Милль, Жан Батист Сэй, да и Карла Маркса я неправильно читал. Да-да, Маркса можно по-разному читать…, и понимать. Ваша жена кого читает?

— Не знаю. Мы с ней об этом, как-то не разговаривали.

— Ну да, ну да, «зато читал Адама Смита и был великий эконом».

— Это вы к чему?

Отец Вениамин пожал плечами и промолчал.

— Хорошо. А как вы священником стали?

— Там, где я отбывал наказание за своё «легкомыслие» оказалось много добрых, хороших людей, — отец Вениамин опять заговорил тихо, на этот раз осторожно оглянувшись по сторонам, — там, с их помощью я практически закончил семинарию. Духовную семинарию. — он глянул на Виктора, чтобы убедиться, что тот его правильно понял, — мне, конечно, эти мои «университеты» потом зачли, как курс семинарии. У меня были хорошие рекомендации, — помолчал, — оттуда…, и я поступил в Московскую Духовную Академию. Да. Ту самую, где учились Павел Александрович Флоренский и Владимир Сергеевич Соловьев. Слышали о таких людях?

Виктор отрицательно покачал головой. Отец Вениамин опять положил свою легкую ладонь на руку Виктора.

— О таких людях надо знать. И не только о них, но и о том, о чем они проповедовали, о чем труды писали. Я бы вам с удовольствием о них рассказал. Но у нас одного рейса на этот рассказ не хватит, — и улыбнулся, — ничего, мне почему-то кажется, что мы с вами, Виктор Павлович не напрасно познакомились. И у нас еще будет время о многом поговорить.

— С чего это вы взяли?

— Совпадений уж слишком много. Я шучу. На все воля Божья.

Он с минуту помолчал.

— Вот незадача. Я забыл вопрос, который вам задал. Неловко. Получается так, что он то, собственно, мне не важен был, просто заговорить с вами хотел. Ах да, вот же, газета, я её читал и возник вопрос.

— Я тоже вспомнил. Вы о штормах спрашивали? Да? Давайте я вам конкретный случай расскажу.

— Давайте. Буду весь — внимание. Полагаю, что у вас таких случаев не перечесть.

— Да уж. Так вот, это было на Лабрадоре.

И Виктор рассказал, как в тот раз получил он штормовое предупреждение, а всей мурманской группе судов рекомендовалось передвинуться на большие глубины. На больших глубинах волна в шторм более пологая. Из района Саргассова моря, вдоль побережья к ним двигался тайфун. Тайфун по первым прогнозам был средней силы, двигался в основном по побережью, нашкодил уже там достаточно и, казалось бы, должен был утихать. Ан нет. При абсолютно чистом, безоблачном небе крепчающий с каждым часом ветер, казалось, заглаживал гребешки встающих волн, образуя длинные языки пены за каждым уходящим к горизонту валом. Траулер капитана Мороза шел с тралом по ветру и сильной качки не ощущал. На вопрос, вышедшего с ним на связь начальника промысла «где он и почему его не видно в группе», Виктор ответил, что идет с тралом, волнение моря пять баллов, и что после подъема трала он примет решение. Надо сказать, что предыдущие траления были с очень хорошими показателями, но рыбу с палубы успели убрать в рыбцех, и теперь, понимая, что шторм отберет у них минимум два, три промысловых дня Виктор решил поднять на борт больше рыбы, чтобы упущенное промысловое время работал хотя бы цех. Один за другим суда поднимали тралы и, развернувшись, уходили на зюйд-ост. Группу судов еще было видно на горизонте, когда подняли трал. Подъем оказался рекордным, палубу и все ящики залили трепещущей крупной сайдой. А на мостике заметили, что при подъёме трала эхолот показывал придонные крупные косяки. Трал можно было ставить, продолжая двигаться по ветру. Это увело бы их на бОльшее расстояние от группы, это было движение в противоположную сторону, но соблазн успеть поднять еще один большой трал победил. Виктор, молча, кивнул смотревшему на него вопросительно старпому, тот пожал плечами и отдал распоряжение спускать трал. Виктор поправил его, «развернись и забеги назад на пару миль, чтобы с гарантией захватить отмеченные эхолотом косяки». И когда начальник промысла задал ему вопрос, «где он и почему не снялся с промысла», Виктор замешкался, но начальник вдруг опередил его, «а-а, мол, вижу, идешь уже в нашу сторону». На том связь и прервалась, а суда группы скрылись за мутным горизонтом. Поставили трал и пошли. Вот тут и началось. Тайфуны эти, чем коварны? А тем, что направление ветра в нем быстро меняется. И не прошли они и половины пути намеченного траления, как оказались лагом к волне и ветерок усилился значительно. На мостике поняли, что при такой бортовой качке они трал не поднимут, начали разворачиваться носом на волну. Да, вот тут и началось самое интересное.

Виктор рассказывал это новому знакомому более подробно, не жалея красок и эмоций. Он уже не сосредотачивался на ответе на вопрос, что такое волнение в пять баллов. Все вдруг вспомнилось в мельчайших подробностях. Виктор не заметил, как сам увлекся тем, чтобы слушатель как можно ярче увидел картину тех событий. А отец Вениамин так внимательно, заинтересованно слушал его, так сопереживал по мере развития событий в рассказе, что Виктору невольно хотелось передать картину происходившего тогда наиболее образно в мельчайших подробностях. Он вспомнил свист ветра в снастях, надрывный вой траловой лебедки, грохот катающихся по промысловой палубе балбер, металлических шаров, крики работающих на промысловой палубе людей. Бак траулера то задирался в небо, то проваливался в зеленую бездну, под надвигающуюся многометровую волну с пеной на гребне, срываемой ветром и уносимой поверх мачт. В памяти повторилась та горькая минута, когда трал всплыл за кормой, полный на всю длину. Уже закрепили распорные доски, сбросили в слип ваера, а поднимать трал на борт не решались. Поднять на борт выше ватерлинии лишних двадцать тонн во время бортовой качки, это…

— Вы меня понимаете? Представляете, что это значит? Что такое остойчивость, вы слышали когда-нибудь?

— Мне кажется, я понимаю, о чем вы говорите, — кивал отец Вениамин.

И по его взгляду было видно, что он не просто слушал, он сопереживал. Искренне, не ради поддержания разговора.

— Я вот, вижу вас рядом, и, казалось бы, понимаю, что все благополучно закончилось, а все равно — страшно. А каково вам там было? Я ведь могу себе представить, что такое, — он показал руками, — что такое ревущее море вокруг.

— Океан.

— Да-да. Океан.

— Не страшно там, отец Вениамин. Там, знаете ли, другое чувство.

Виктор помолчал, глядя в иллюминатор. Под крылом проплывали бескрайние поля облаков. Ровные, как стол, с отдельными белоснежными холмами, напоминающими стога сена в поле.

— Ищите сравнение, чтобы рассказать мне, что это за чувство?

— Не знаю, как вам это пояснить, но это не страх.

— Не разжигайте любопытство — расскажите. Вы меня просто захватили своим рассказом.

— Попробую. Я, знаете ли, сам, случалось, об этом думал.

Виктор заговорил медленно, подбирая слова, задумываясь.

— Да-а. Если бы кто-то смог составить карту мирового океана, на которой были бы указаны все затонувшие суда, лежащие на грунте с первых попыток человека отплыть от берега, представляете? Нет, вы просто не представляете себе, что бы это было. Это была бы карта кладбища судов. Все судоходные пути с древности до наших дней усеяны лежащими на грунте судами. Согласны?

Отец Вениамин кивнул.

— А суда продолжают тонуть и сегодня. Самые, казалось бы, непотопляемые. И никого это не пугает. Как уходил человек в море, так и уходит. Почему? А я скажу вам. Человека с его судном связывает особая связь. Стал человек на палубу — все. Это его дом. Это его самая надежная защита. И он верит, будете смеяться, в его непотопляемость. Вот все вокруг могут утонуть, его судно — нет. И так до последней минуты.

— Неожиданную вещь вы мне сказали. Я об этом никогда не задумывался. Да-да. Но, погодите, ведь и в авиации случается всякое, да и на автомобильной дороге вон, бьются.

Виктор помолчал и, повернувшись к священнику, улыбнулся.

— А вы можете себе представить, чтобы самолет взлетел, когда погода не позволяет? Туман, тучи ниже положенной нормы, да мало ли, я всех причин не знаю. Не взлетит! — прихлопнул ладонь священника, лежащую на подлокотнике.

— И на автомобиле вы не поедите, если гололед будет, и снежные заносы. Да что я? Вы же отлично понимаете, о чем я.

— Вы хотите сказать, что моряки выходят в море в любую погоду?

— Именно это я и хочу сказать. Главное, чтобы от причала судно отвалило. Может быть, я сейчас скажу совсем для вас неприемлемое, но. Нет. Вы сейчас решите, что я слишком идеализирую моряков, что я конченый романтик. Но скажу. Моряк, отец Вениамин, море принимает таким, какое оно есть, в любой форме. Океан, это совершенно особенная стихия, в которой надо уметь жить. В любом её состоянии. Потому, что океан, — Виктор выдержал секундную паузу, глядя куда-то вперед, — он не подчиняется никаким прогнозам. Он сам по себе. В любой момент может обрушиться шквал, и в любой момент может случиться неожиданный штиль. К этому моряк всегда готов. Потому, что волей судьбы, он уже там, в океане, и он должен там жить. Понимаете? Жить. Или…,или не совать туда нос, — снова улыбнулся священнику.

— И моряки — это особенные люди, не такие, как все?

— Именно, — сразу же кивнул Виктор.

Помолчали.

— То, что Господь создал всех нас разными — неоспоримо. Но вместе с тем, всех — по своему подобию, — священник рассуждал как бы сам с собой.

— Значит, в Боге и моряк есть, — засмеялся Виктор, — так получается?

— Как легко вы вывод делаете. Хотя…, уже хорошо, что вы учитываете Создателя. Уже ваша гордыня потеснилась.

— Какая уж там гордыня. Я вот вам сейчас признаюсь, что чувство, которое я вначале не решался определить…, ну, то, о чем я говорил, что это не страх. Да? Пожалуй, вот сейчас, в разговоре с вами, я нашел ему определение.

Помолчал. Отец Вениамин его не торопил. Сидел, скосив глаза на Виктора, чуть нахмурившись, как будто сам вместе с рассказчиком обдумывал то, что будет сказано.

— Да. Я сейчас, пожалуй, не только для вас, но и для себя нашел ответ на этот вопрос. Получается, что я воспользуюсь вашей терминологией. Так вот, чувство это — вера!

Виктор сказал это почти с облегчением, сказал, повернулся к священнику и улыбнулся.

— Не ожидали?

— А вот и не угадали, батенька. Я сидел и ждал этого слова. Уверен был, что именно это слово вы скажете. Ведь весь ваш рассказ был об этом, о вере. И, должен вам сказать, моряки испокон века были людьми набожными. Уж кому — кому, а им то известно, что все в руках Божьих. И там, — махнул в сторону иллюминатора — никто им, кроме Господа нашего не поможет. Там, в океане, вы один на один с ним. Не с океаном, нет, океан — это Его стихия. Там вы один на один с Богом.

Священник вновь положил свою легкую руку на руку Виктора.

— Что? Скажете не так?

— Не знаю. Не знаю. Как-то очень уж серьёзно у нас с вами разговор повернулся. Одно я вам могу сказать, что я к этому еще вернусь, подумаю. Уже учитывая наш разговор.

— Мне тоже наш разговор много дал. Спасибо вам.

Молчали до того, как стюардесса объявила о том, что самолет идет на посадку. Садились во Внуково. Пассажиры зашевелились, защелкали ремни, громче стали разговоры.

— Вы прилетели или летите дальше? — поинтересовался отец Вениамин.

— Я в Ростов лечу.

— На Дону который?

— Да.

— На побывку, или дела какие у вас там?

— Дела. У меня самолет буквально через два часа, сейчас зарегистрируюсь и снова в небо. А вы прилетели?

— Не могу так сказать. Мне еще добираться на машине. Знаете такой город — Гусь-Хрустальный?

— Слышал. Название красивое. Что, там гуси хрустальные водятся?

— Нет, уважаемый Виктор Павлович. Стыдно этого не знать. В этом красивом русском городке, что в Мещерских лесах стоит, живут люди мастеровые. Из стекла они чудеса делают. Посуду, конечно, всякую, но и чудеса. И люди красивые, и красоту неописуемую они, эти люди делают. А я там рядом, в деревеньке у меня приход. Служу. Жаль, время у нас с вами мало было. Я бы вам тоже, много чего рассказал.

— Да, жаль. Вы так восторженно об этом стекле говорили, что думаю, много интересного знаете. Да?

— Скрывать не буду, есть у меня знакомые на стекольных заводах. Много хороших людей. Они мне много чего показывают, рассказывают. Вот, кстати, один такой хороший человек встречает меня сейчас, Отвезет домой на своей машине. Так мне повезло.

И когда самолет уже выруливал к аэровокзалу, священник снова тронул Виктора за руку.

— Вы позволите дать вам совет, Виктор Павлович?

— Конечно, — Виктор пожал плечами.

— Меня, знаете ли, жизнь научила…, да и продолжает учить, в людях разбираться. Почему я к вам первым обратился? Потому, что увидел в вас интересного, незаурядного человека. И не ошибся.

— Совет то в чем?

— Жаль, что вы меня перебили, я просто хотел все подвести к смыслу совета. Ладно. Совет мой вам вот в чем состоит. Вам надо писать. Вы не пробовали писать? Я не успел вас спросить.

— В каком смысле — писать? Книжки, чтоли?

— По-видимому, не сразу книжки, — священник пожал плечами, — у меня самого такого опыта нет, — хотя, думаю, с годами этим благим делом заняться. А вам стоит. Вы неплохой рассказчик. И вам есть, о чем рассказывать.

— Шутить изволите, отец Вениамин?

Говорили они уже, когда шли по проходу между кресел. Спустились по трапу, оказалось, что идти к входу в вокзал всего несколько метров, наскоро попрощались, даже не подав друг другу руки.

Виктор получил в пришедшем багаже свою сумку, убедился, что посадку на рейс в Ростов еще не объявляли, выпил в буфете чашечку кофе, и вышел на площадку перед вокзалом, подышать свежим воздухом. На фоне знакомой березовой рощи стоял уже привычный ТУ-104, по-видимому, надолго застывший на постаменте первенец реактивной пассажирской авиации. А что, подумал Виктор, может я и на этом красавце летал. Размышления прервал уже знакомый голос:

— Не суждено было нам с вами быстро расстаться, Виктор Павлович.

В нескольких шагах от Виктора стоял «Жигулёнок», а отец Вениамин с другим мужчиной грузил в багажник свои чемоданы. Виктор неспешно поднял свою сумку, подошел, кивком поздоровался с мужчиной.

— Вот, Адольф Степанович, рекомендую — Виктор Павлович, капитан дальнего плаванья, я вам о нем давеча рассказывал. Он мне полет сократил до мгновения. Так интересно рассказывал, что я не заметил, как в Москве оказался.

— Ну, это спорный вопрос, кто кому время полета сократил. Я ваши проповеди тоже с большим удовольствием слушал. Не подозревал в себе такой интерес к религии.

— Протестую категорически! — отец Вениамин искренне рассмеялся, — проповедей я никаких не говорил. Адольф Степанович, подтвердите, я вне церкви религиозных разговоров не веду. Кстати, я уже настоятельно прошу вас познакомиться. Подайте же друг другу руки. Два таких замечательных человека, я просто обязан вас познакомить.

Виктор и друг отца Вениамина пожали руки и представились именами.

— Нет, не так, — вмешался священник, — Виктора Павловича я уже представил, а теперь, будьте любезны — Адольф Степанович Курилов, художник, дипломант Академии художеств, участник всевозможных выставок. Я все правильно говорю, Адольф Степанович?

Адольф Степанович, чуть склонив на сторону голову, улыбчиво рассматривал Виктора. Был это невысокий крепкий мужчина с хитрым прищуром, с аккуратно стриженой бородкой клинышком, но без усов. Не переставая улыбаться, кивнул на вопрос отца Вениамина.

— Да, отец Вениамин, красивого человека вы встретили. Сразу видно, незаурядный человек. Профессия вон какая — моряк! Повидали много? Вы на нас не сердитесь за бесцеремонность. Эльза, выйди, познакомься, отец Вениамин в очередной раз хорошего человека встретил

Виктора смутила такое открытое внимание, непринужденное общение добрых, будто давно знакомых людей. Из машины вышла женщина, под стать художнику, со светлой, с небольшой рыжинкой копной волос, добро улыбнулась Виктору и неожиданно вместо приветствия предложила:

— Ну что стали, поехали к нам в Гусь.

— Вы это меня приглашаете? — удивился Виктор.

— Ну да, а что хорошего то? Встретились хорошие люди, и сразу расставаться? Негоже.

— Эльза, — с укором остановил её художник, — у человека свои планы. Ты посмотри какой серьёзный человечище. А ты — так сразу. Хотя, — он повернулся к Виктору, — с моим почтением и радостью принял бы вас у себя в гостях.

Отец Вениамин с улыбкой наблюдал. А Виктор было растерялся, но быстро справился с собой. Он повернулся к священнику и заявил:

— А ведь мне действительно захотелось посмотреть, что это за городок такой в лесу, где такие чудесные люди живут. Не откажите, дайте мне ваши адреса, я вам напишу, или телеграмму отстучу. А может и загляну. Я не стесню. Я моряк, коммуникабельный.

И новые знакомые обменялись адресами, а Виктор и Адольф еще и телефонами. Распрощались друзьями, и машина помчалась через площадь в сторону Москвы. А Виктор через час улетел в Ростов-на-Дону.

Шел 1984 год. Виктор летел домой к родителям. Тяжело болел отец и Виктор спешил.