Поджигатели. Мюнхенский сговор

Николай Шпанов, 1949

Гитлер не может останавливаться, ведь это совсем не устраивает истинных «хозяев жизни» – тех, кто стремится перекроить карту мира с выгодой для своего кошелька. Да и многие европейские политики абсолютно уверены, что их благополучию ничего не грозит, что бывший ефрейтор, ставший фюрером, не посмеет обратить свои взоры на запад. А значит, нужно помочь ему выстроить «мост на восток», к границам Советского Союза. На сей раз роль «жертвенного тельца» отводится Чехословакии… Широко известный роман автора многих советских бестселлеров, которыми зачитывалось не одно поколение любителей остросюжетной литературы.

© Шпанов Н.Н., 2013

© ООО «Издательство «Вече», 2013

Все права защищены. Никакая часть электронной версии этой книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме и какими бы то ни было средствами, включая размещение в сети Интернет и в корпоративных сетях, для частного и публичного использования без письменного разрешения владельца авторских прав.

И вот эти — едва ли уже люди — готовят новую войну.

Наделано очень много пушек, ружей, пулеметов и прочего, — пора снова убивать людей, иначе — для чего работали? Насверлили пушек не для того, чтобы употреблять их в качестве водопроводных труб.

М. Горький

1

На этот раз плавание «Пирата» было обставлено с особенной пышностью. О его появлении в виду берегов Ривьеры газеты подняли такой шум, словно яхта прибыла не из Америки, а по крайней мере с Марса. Подробные описания пути были разосланы редакциям газет вместе с расписанием балов и развлечений, предоставляемых на борту «Пирата» гостям Джона Ванденгейма Третьего.

«Пират», как видение, появлялся то тут, то там; от него отваливал катер, забиравший на берегу почту, и яхта снова исчезала в синеве горизонта.

В газетной шумихе, поднятой вокруг яхты по приказу Ванденгейма, существенным обстоятельством, о котором не подозревал ни один из репортеров, было то, что самого Джона на борту «Пирата» не было. В то самое время, когда все считали, что он наслаждается прелестями Средиземного моря, Джон расхаживал по апартаментам парижского отеля «Крийон», в книгу которого был записан под именем Горация Ренкина, представителя адвокатской конторы «Доллас и Доллас». Ради сохранения тайны совещаний, происходивших у него каждый день с крупнейшими представителями французской политики, промышленности и банков, чуть ли не каждое из них созывалось в новом месте.

Министры и послы, банкиры и промышленники приезжали в кабинеты дорогих ресторанов, в загородные виллы и в салоны кокоток, не доверяя ни секретарям, ни советникам, ни адвокатам истинного смысла и цели своих свиданий с Ванденгеймом. Когда могли, они старались остаться неузнанными. Они знали, что разглашение интриги, затеянной Джоном, не угрожая ему ничем, кроме расхода в несколько десятков тысяч долларов на затычку рта газетам, было бы для любого из его французских сообщников равносильно политическому самоубийству.

С одними из своих контрагентов, такими, как барон Шнейдер, барон Ротшильд или де Вандель, Ванденгейм вынужден был разговаривать вежливо и в случае их упрямства или чрезмерной жадности срывать потом гнев на Долласе.

На других, вроде министра Боннэ, полковника де ла Рокка, Буллита или Абетца, он кричал так, как если бы они были его провинившимися лакеями.

Его приводила в бешенство неповоротливость французского кабинета в чешском вопросе. Вместо того чтобы взорвать франко-чехословацкий пакт и решительно отказаться от всякой возможности сотрудничества с СССР, министры-радикалы юлили перед общественным мнением. Они тряслись над своими портфелями, воображая, будто волка можно накормить, сохранив овец.

Ванденгейм вовлек в игру Боннэ, параллельно с обязанностями министра иностранных дел Третьей республики, много лет занимавшего должность главного юрисконсульта в банкирском доме «Братья Лазар». Джон пригрозил министру-юрисконсульту, что немецкая банковская группа «Д» лишит «Братьев Лазар» функций своего тайного представителя, если Боннэ немедленно не примет решительных мер к дискредитации пропаганды за сохранение франко-чехословацкого пакта.

На следующий день Боннэ прислал ему текст прокламации:

Француз!

Тебе внушают, будто непроходимая пропасть отделяет требования Гитлера от уже достигнутых соглашений. Это ложь. Единственное разногласие — в вопросе о процедуре: должны ли немецкие войска вступить в Судетскую область, бесспорно признанную немецкой, до или после определения ее границ.

Ты хочешь, чтобы вороны клевали твои кости из-за этого «разногласия»?

На наш взгляд — вся Чехия не стоит костей одного пуалю.

Текст понравился Ванденгейму, но он назначил Боннэ свидание и новыми угрозами заставил его собственной рукой переписать прокламацию под предлогом нескольких мелких поправок. Получив этот документ, делавший министра его рабом, Джон переслал копию де ла Рокку вместе с чеком и с приказом: не позже утра «Боевым крестам» оклеить стены Парижа сотнею тысяч таких прокламаций.

Когда это было исполнено, он, даже не дав себе труда поговорить с Боннэ, передал через Долласа, что господину министру предоставляется выбор: пресечь всякую попытку Франции оказать сопротивление немецкому вторжению в Чехию или увидеть расклеенным на стенах столицы и факсимиле его провокационного сочинения.

Боннэ исполнил все — и в тот же день получил через «Братьев Лазар» «тантьему» в полмиллиона франков и уведомление об удвоении его юрисконсультского оклада.

Боясь скомпрометировать Даладье личным свиданием, Ванденгейм поручил его попечениям Долласа и Буллита.

Он обещал барону Шнейдеру, главе оружейных заводов в Крезо, что знаменитые чешские заводы «Шкода» перейдут в его полную собственность в тот день, когда немцы вступят в Чехию, и в качестве гарантии депонировал пакет собственных акций этого предприятия. Но в тот же день он дал своим маклерам приказ играть на понижение акций «Шкода» на всех биржах Европы и скупать их в любом количестве. Они были ему нужны для дальнейшей игры: заводы «Шкода» были крупной приманкой, на которую он собирался поймать еще одну акулу.

Благодаря придуманным комбинациям и французский химический трест «Кюльман», и британский «Империел кемикл» пришли к выводу, что они заинтересованы в том, чтобы немецкая «ИГФИ» как можно скорее стала хозяином чешской химической промышленности.

Одних Джон связывал общими интересами, других сталкивал лбами. Но не без удивления он видел, что, несмотря на все эти усилия, несмотря на то, что французские министры готовы были послать Гитлеру ноту с приглашением вступить в Судеты, дело все же нельзя было считать полностью обеспеченным: миллионы французов громко протестовали против подлости, которую собиралось совершить их правительство.

Ванденгейм приказал Долласу покупать прессу. Секретные «фонды» Боннэ тотчас оказались утроенными. Боннэ раздавал налево и направо свои знаменитые конверты, набитые на этот раз уже не дешевыми франками, а полноценными долларами. Успех Гитлера обеспечивали налогоплательщики далекой заокеанской республики. Журналисты всех мастей — от шантажистов «Гренгуара» до «социалистических» зубров типа Блюма — стали скрипеть перьями из американского золота.

Чтобы подбодрить жадных, но трусливых парижских писак и заставить биржи мира прислушаться к их истерическому визгу, Джон сумел из Парижа инспирировать выступление британских газет в том же духе. От Долласа к Абетцу, от Абетца к Вельчеку, от Вельчека к Дирксену — по этой цепочке с быстротою дипломатической депеши пропутешествовал чек на имя издателя лондонской «Дейли мейл», и в ней тотчас появилась статья, произведшая на мир более ошеломляющее впечатление, чем если бы бомбы Геринга разорвались на площади Звезды в Париже. Взгляды правящей верхушки Британии целиком совпадали с планами Джона, и сам лорд Ротермир писал: «Нам нет никакого дела до Чехословакии. Если Франции угодно обжечь там пальцы, то это ее дело».

Ротермир, смакуя, повторял гнусные слова Боннэ, — по-английски они оказались звучащими ничуть не менее зловеще, чем по-французски: «Кости одного французского солдатика стоят больше, чем все чехословаки, вместе взятые».

— Англия думает о наших пуалю!.. — Парижане утирали слезы умиления, забывая о следующих строках Ротермира, где он сводил на нет всю прежнюю политику Франции, направленную на создание дружественного ей и сильного чехословацкого государства. Ротермир называл Чехословацкую Республику государством, созданным недальновидной политикой, и откровенно выражал надежду, что «с приходом к власти национал-социалистского правительства, под энергичным руководством этой партии, Германия сама найдет способ исправления несправедливостей. В результате Чехословакия… может в одну ночь прекратить существование».

Но Джону казалось мало и этого. Доллас продолжал действовать, и к полному восторгу Ванденгейма, в «Таймсе», который лондонские биржевики раскрывали по утрам, как Евангелие, появилась передовая, откровенно предлагавшая Гитлеру захватить Судеты.

Ванденгейм закусил удила, — он уже не мог остановиться: американские миллиарды, вкладываемые в немецкую промышленность, росли, как на дрожжах, им было тесно в границах Третьего рейха, они требовали новых завоеваний.

Предостерегающий голос «Юманите» раздавался во Франции, перекрывая бесовский хор, рожденный чеками Джона. Трудовой французский народ не верил в необходимость капитуляции перед Гитлером, рисовавшимся правящей кликой Франции чуть ли не спасителем ее миллионов, вложенных в Чехию. Но рантье уже колебались: что будет, если на твердость Франции немцы ответят войной?

Нет, нет, война не для Франции! И из-за чего, из-за каких-то там Судетских гор, которые не всякий француз способен найти на карте! Черта с два! Если чехи не хотят примириться с потерей этих гор, так пусть сами за них и воюют…

Вся Чехословакия не стоит костей одного пуалю!

В «Гренгуаре» афоризм Боннэ трансформировался в столь же лаконичный, но, пожалуй, еще более гнусный аншлаг, перепоясавший первую страницу этого органа паромщиков: «Хотите ли вы умереть за Чехословакию?»

«Спасителем нации» был объявлен некий профессор Жозеф Бартелеми, который по заказу Долласа написал для «Тан» статью, доказывавшую, «как дважды два», что франко-чехословацкий договор о взаимной помощи давным-давно утратил силу, поскольку Гитлер денонсировал Локарнский договор.

В сорок тысяч франков обошлось Ванденгейму то, что статья журналиста, разоблачавшего продажность Бартелеми, не появилась в печати.

— Запомните, Фосс, — наставительно проговорил Джон Третий, обращаясь к Долласу, — и не уставайте повторять тем, кто этого не понимает: вышибить из этой игры Францию — значит выиграть всю партию, потому что этим, быть может, нам удастся выбить из игры Россию. А это для нас важнее Англии и Франции, вместе взятых.

Удовлетворенный результатами своей деятельности, Ванденгейм собирался уже покинуть окутанный осенней мглою Париж, когда к нему явился встревоженный Доллас.

— Дурные вести из Германии, хозяин!

Он съежился было под свирепым взглядом Ванденгейма, но все же решился договорить:

— В кругу близких людей Гитлер проговорился, что боится провала с Судетами.

Ударом ноги Джон в бешенстве отбросил китайский столик со стоявшим на нем чайным сервизом.

— Господь Бог наказал нас этим идиотом!

— Не столько Бог, сколько Генри Шрейбер, — лукаво заметил Доллас.

— К дьяволу ваши гнусные остроты! — рявкнул Джон.

Отбросив обломки столика и топча осколки фарфора, он прошелся по комнате.

— Помните того малого, что был нами приставлен к Герингу?.. Мак?.. Мак?.. — силился вспомнить Джон.

— Мак-Кронин?

— Надо связаться с ним!

После некоторого колебания Доллас сказал:

— Эти сведения от него и идут.

— Так, значит, Гитлер говорил это Герингу?

— Герингу и Геббельсу.

— Ну, Геббельс… — Джон пренебрежительно махнул.

— Его влияние на Гитлера…

— Дело не только во влиянии, а и в личной заинтересованности, Фосс. — Джон неожиданно рассмеялся и крепко ударил Далласа по плечу. — Чего стоило бы ваше влияние на меня, если бы вы не были заинтересованы в успехе того жульничества, которое провели вчера для Буллита?!

Доллас хотел возразить, оправдаться, но губы его омертвели от страха: он знал, что Джон способен простить все — ложь, измену, любую подлость, только не посягательство на его кошелек.

— Честное слово, хозяин… — пролепетал он, овладев наконец способностью речи и отирая о брюки влажные ладони. — Честное слово…

Ванденгейм угрожающе проговорил:

— Вы вообразили, что если вы ведаете моей разведкой, а не я вашей, то я уже ничего не знаю о проделках за моего спиною?.. Как бы не так! Каждый ваш шаг, каждое слово… — Он стоял страшный, как идол, и Долласу уже чудилось, что десяток рук багрового страшилища обвивают его в смертельном объятии, чтобы выжать все, что он успел нажить. Он смотрел на Джона остановившимися от ужаса глазами. Если бы не бешеные удары сердца и не холодные струйки пота, катившегося по рукам, по лицу, по всему телу, он поверил бы тому, что страх способен мгновенно убивать.

Глядя на него, Ванденгейм презрительно усмехнулся:

— Нельзя быть таким трусом, Фостер.

— Я не боюсь ничего на свете… — заплетающимся языком промямлил Доллас и поднял руку, чтобы отереть мокрое лицо.

— В общем это пустяки. Я на вас не сержусь! — заявил Джон. — Смотрите только, чтобы вас не надул Буллит в той спекуляции, которую вы с ним затеяли.

— Буллит меня? — Доллас рассмеялся скрипучим долгим смехом.

— Приглядывайте за ним. Этот лягавый из тех, что норовят таскать дичь из-под носа хозяина… Президент это скоро почувствует.

Неожиданно Ванденгейм спросил адвоката:

— Вы передали Буллиту последний чек?

— Разумеется.

— Без удержаний?..

Доллас пожал плечами и обиженно отвернулся.

— Нужно дать ему деликатное поручение… Впрочем, лучше не впутывать в это дело Буллита, — сказал Джон. — Ведь вы и сами близки теперь с Абетцем?

— Более или менее.

— Мне нужно встретиться с Герингом.

— Такое дело требует времени.

— Его-то у меня и нет.

— Абетцу придется ехать в Германию.

— Пусть летит завтра же!

— Прием у Геринга, говорят, расписан на месяц вперед.

Ванденгейм резко остановился посреди комнаты и проговорил:

— Он должен принять меня не позже следующей недели.