Поджигатели. Мюнхенский сговор

Николай Шпанов, 1949

Гитлер не может останавливаться, ведь это совсем не устраивает истинных «хозяев жизни» – тех, кто стремится перекроить карту мира с выгодой для своего кошелька. Да и многие европейские политики абсолютно уверены, что их благополучию ничего не грозит, что бывший ефрейтор, ставший фюрером, не посмеет обратить свои взоры на запад. А значит, нужно помочь ему выстроить «мост на восток», к границам Советского Союза. На сей раз роль «жертвенного тельца» отводится Чехословакии… Широко известный роман автора многих советских бестселлеров, которыми зачитывалось не одно поколение любителей остросюжетной литературы.

6

Корт был окружен пожелтевшими буками. Совсем недалеко, за деревьями, слышался шум набухшей от осенних дождей реки. Возгласы играющих не нарушали, а еще больше подчеркивали тишину, заполнявшую уединенный уголок парка. Это не была звонкая, горячая тишина лета, состоящая из неуловимого жужжания насекомых, шороха трав и неугомонной возни птиц, а усталый покой увядающего леса, уже не сопротивляющегося приближению неизбежного октября.

Быстрые движения белых фигур игроков то и дело прорезывали яркую желтизну площадки. Игра Марты была ничуть не менее стремительной и точной, чем удары ее противника. Ослепительный смэш, данный ею к самой сетке, заставил Яроша сделать длинный прыжок. Но зато и ей пришлось, в свою очередь, мчаться что было сил, чтобы взять коротко срезанный мяч. Она приняла его и с возгласом торжества послала противнику, но, прежде чем успела опомниться, отраженный молниеносным драйвом мяч прочертил по песку и плоско ушел за линию, едва не заставив Марту растянуться и бесплодной попытке отрезать ему путь.

— Два — один! — негромко, словно смущаясь своего выигрыша, крикнул Ярош.

Марта сбросила козырек.

— Только, пожалуйста, не делай вида, будто это само собою разумелось.

Он улыбнулся.

— Хочешь реванш?

— Пауль возьмет его за меня, — сказала она, устало опускаясь на скамью.

Веселость Яроша сняло как рукой. Он хмуро осмотрел ракетку и стал с ненужной старательностью укладывать ее в чехол. Прошло еще несколько мгновений тишины. Ярош наконец не выдержал:

— Сказать правду, это перестало доставлять мне удовольствие…

Она посмотрела исподлобья на его нахмуренное лицо.

— Все Пауль и Пауль… — пробормотал он.

— Право, ты рискуешь стать смешным! — Она закурила. — Я всегда думала, что такого рода чувства у мужчин принято держать при себе. — И посмотрев ему в глаза, добавила: — Разве это не наша женская привилегия — вцепляться в волосы сопернице?

— Именно из-за того, что у нас делают любезную мину там, где следует дать в зубы, эти господа и лезут во все щели.

— Пауль все-таки мой двоюродный брат!

— Я говорю вообще о хенлейновцах.

— При чем же тут Пауль? Я никогда не видела его в белых чулках.

Ярош присвистнул:

— Вот в чем дело! Может быть, ты по-своему и права: он действительно не совсем такой, как здешние громилы.

— Ярош! — Марта сердито смяла сигарету. — Ведь тут его родина! Он поэтому и вернулся.

— Именно таких они и посылают сюда.

— Зачем думать нехорошее, если…

Он не дал ей договорить:

–…если некоторым наивным чешкам хочется видеть своих в тех, кто явился только для того, чтобы убивать и разрушать?

— Разрушать свою родину? — В ее голосе прозвучал испуг.

— Да, разрушать страну, давшую им жизнь, вскормившую их. Все это для них жалкие условности!

— Ты… ревнуешь.

— Конечно.

— Пауль стал трезвее смотреть на вещи — вот и все. Он вернулся, наученный жизнью.

— Этих молодцов учила не жизнь, а их атаман, которого они называют фюрером. Пауль не тот, что был. Это совсем другой человек. С другой душой, с другой психологией. Он еще улыбается, он еще прячет когти, но недалек день, когда он выпустит их!

— Ты говоришь глупости!

— И тогда ты узнаешь настоящего гитлеровца. Такого, каких мы видывали в Испании. Их там и дрессировали.

— Не смей! Не смей так говорить о Пауле. Он был там совсем не за тем.

— Я-то знаю, зачем он был там!

— Я не хочу тебя больше слушать.

Марта отвернулась и стала собирать рассыпавшиеся волосы. Взяла сумочку и посмотрела в зеркало. Да, вот здесь и вся разгадка. Самая обыкновенная ревность! Именно поэтому наших молодых петухов будет труднее примирить, чем самых яростных политических противников. Впрочем, Марте это только льстит.

Она из-за сумочки украдкой взглянула на Яроша:

— Ну… отошел?

Он молчал, насупив брови.

— Не делай из мухи слона. Ты сходишь с ума от какой-то необъяснимой ненависти.

— Да, от этой ненависти действительно можно сойти с ума! Только она вовсе не необъяснима. Я и все мы отлично знаем, за что ненавидим эту проклятую гитлеровскую саранчу. Она пожрет все, что посеял чешский народ.

Марта резко отстранилась от него.

— Ты, наконец, забываешь: я тоже наполовину немка.

— Но между тобою и Паулем большая разница. Он из тех, кому не должно быть места на Чешской земле!

Он опустился на соседнюю скамью. Закурил.

— Давай переменим тему, — неохотно сказал он.

— Так-то лучше!

Они сидели, глядя на багровеющее закатом осеннее небо. Тени деревьев изрезали песчаную плоскость корта. В ветвях осторожно суетились птицы, устраиваясь ко сну. Время от времени они стайками перелетали с дерева на дерево. Когда стихали шум крыльев и возня на ветвях, становилось слышно отдаленное дыхание завода. Это не был ясный, определенный звук, а лишь ритмический гул, который нельзя было назвать иначе, как симфонией большого промышленного предприятия, слишком сложной и монолитной, чтобы в ней можно было выделить звучание отдельных инструментов. Впрочем, ухо Яроша не было ухом дилетанта: прислушиваясь к доносящимся из долины голосам завода, он отчетливо представлял себе их происхождение. Его связь с заводом не ограничивалась теми пятью годами, которые он провел тут летчиком-испытателем. Все его детство прошло в домике отца — машиниста силовой станции Вацлавского завода. И здесь же, на заводе, протекали месяцы его ежегодных студенческих практик.

Ярош не мог представить себе жизни вне завода… И если уж говорить откровенно — без Марты. А ведь Марта — дочь здешнего управляющего. Доктор Ян Кропачек пришел сюда вместе с первым заводским машинистом Яном Купкой. Значит, и старый инженер так же неотделим от завода, как сам он, Ярош.

Ему кажется, что старый управляющий так же хорошо, как он сам, понимает, зачем появилась на заводе эта группа немцев во главе с бородатой жабой Винером. Очень жаль, что Марта не хочет серьезно отнестись к тому, что перестало быть секретом для кого бы то ни было из желающих смотреть правде в глаза. Что это — простая девичья беспечность или?..

В калитку, соединявшую корт с парком, вошел Луи Даррак.

— Все философствуешь? — с улыбкой сказал француз.

— Вот, вот, — воскликнула Марта, — с ним невозможно говорить!

— Сейчас я его расшевелю! Новости, Ярош!

— Ты никогда не приносишь хороших.

— Да, тяжелая рука, — Луи как бы в подтверждение этого поднял было худую руку с узкой длинной кистью музыканта, но тут же смущенно спрятал ее за спину. Он все еще не мог привыкнуть к тому, что на ней не хватало трех пальцев. Именно на левой руке и именно тех, которые больше всего нужны скрипачу. — Сегодня на витрине булочной старухи Киселовой появился плакат: «Немцы покупают хлеб только у немцев».

— Подумаешь, новость! — сердито проворчал Ярош.

— И на пивной Неруды и на колбасной Войтишека тоже.

— Негодяи!

— В этом, конечно, нет ничего неожиданного, но странно: полиция не позволила нам сорвать эти плакаты!

— Наши полицейские? Они не позволили?.. Казалось, Ярошу не хватало воздуха.

— Говорят, чехословацкое правительство обещало Англии не давать немцам никаких предлогов…

— Предлоги! — воскликнул Ярош. — Это называется у них предлогами! Когда с нас будут стаскивать рубашку, когда нас будут бить сапогами по животу, мы тоже будем избегать предлогов?

— Еще год таких порядков — и немцы будут чувствовать себя тут, как дома, — пожимая плечами, сказал Даррак.

— Год?! — Ярош расхохотался. — Это случится через месяц! Не больше, чем через месяц, Пауль Штризе будет бить чехов по морде только за то, что они чехи. И его нужно будет называть господином штурмбаннфюрером… через месяц!

Он в бешенстве отшвырнул ракетку, порывисто поднялся и пошел прочь.

— Ярош — крикнула Марта. — Ярош!..

Ярош не обернулся.

— Он невыносим! — сказала Марта, стараясь казаться рассерженной, но в действительности едва сдерживая слезы.

Луи пожал плечами:

— Он не может не принимать это близко к сердцу.

— Я поверю чему угодно, — в отчаянии воскликнула девушка: — тому, что Гитлер хочет проглотить наши Судеты, даже тому, что говорят, будто он хочет пробить себе сквозь Чехию дорогу на юг, к Балканам, но этим глупостям насчет уничтожения славян поверить нельзя, нельзя!

— У хенлейновцев уже заготовлены списки тех, кто должен будет покинуть завод.

— Когда?

— Как только придут немцы.

— Я вас не понимаю!

— Тут не останется чехов.

— Какие глупости! — Марта пренебрежительно пожала плечами.

Быстро собрав ракетки и мячи, она пошла к дому.

Луи молча глядел ей вслед.

Когда фигура девушки скрылась между деревьями, Луи вышел с корта и медленно побрел в глубину парка. Он долго шел, задумавшись, когда вдруг увидел среди деревьев сидящего на земле Яроша. Он подошел к другу и, присев рядом, положил ему руку на плечо.

Ярош молча указал в сторону запада, где над синими силуэтами гор еще пылало зарево заката.

— Да, — сказал Луи, — как пожар!

— Он идет на Чехию, — негромко проговорил Ярош.

— Кто его остановит?

— Если нужно будет — мы, грудью! — Ярош вскинул голову. Его голос звучал твердо. — Мы зальем его своей кровью!

— Своей кровью? — В ласковых больших глазах Луи блеснул гнев. — Нет, мы будем заливать его кровью наци!

— А при чем тут ты?! — в раздражении воскликнул Ярош.

— Можно подумать, будто ты забыл, где мы с тобой встретились!.. Тогда ты поехал к испанцам, теперь они приедут помогать сюда. — И немного смущенно добавил: — Вообще все мы…

Ярош грустно улыбнулся:

— Опять интернациональная бригада?

— Если будет нужно…

— Я знаю, — уверенно сказал Ярош, — нам на помощь придут славяне: сербы, болгары, словенцы, черногорцы.

— На пилсудчиков не надейся, — скептически проговорил Луи.

Ярош в нерешительности посмотрел на француза:

— Но, может быть, придут и русские. Даже наверняка придут.

— Русские? — Луи подумал. — А ты знаешь, в этом нет ничего невероятного. Только бы Даладье не довел свою подлую игру до того, что сорвет и для русских возможность выполнить обязательства в отношении вашей республики.

— Впрочем, ведь речь идет о Чехословакии, — продолжал Ярош, — и заботиться о ней должны мы сами. Никто не полезет в пекло ради нас! Молодцы русские: они никогда не полагаются на других!

Луи хотел ответить, но его внимание привлек звук приближающегося по лесной дороге автомобиля. Из-за деревьев вынырнула маленькая, похожая на серую черепаху «татра». За рулем сидел худощавый брюнет с подвижным лицом, моложавость которого резко контрастировала с седыми висками. Затормозив, он поспешно выскочил из-за руля. Заметив его возбуждение, друзья в один голос крикнули:

— Что с вами, Гарро?

Он смотрел на них с удивлением:

— Как, вы ничего не знаете?! Чемберлен торгуется с немцами. Для отвода глаз он послал сюда какого-то лорда.

— На кой нам черт этот лорд? — гневно воскликнул Ярош.

— Он «изучает положение».

— Послушайте, капитан, — проговорил Луи, — не с ведома ли Даладье Чемберлен торгуется с немцами?

— О, Даладье! — воскликнул Гарро. — Это хитрый кабатчик! И этот его длинноносый Боннэ тоже.

— Тоже жулик первой статьи, — зло проговорил Луи.

— Но, но! Вы увидите: эти двое проведут и Гитлера, и англичан.

— Или нас с вами… Это скорее!

— Да, расплачиваться-то, по-видимому, будут все же нашей шкурой, — с горечью сказал Ярош.

— Перестаньте, Купка! — Гарро с жаром ударил себя в грудь. — Когда запахнет порохом, вы увидите, где будут французы.

— В воздухе уже попахивает этим снадобьем, — сказал Даррак и вопросительно посмотрел на своего соотечественника, как будто ожидал от него разъяснений.

Как член французской военной миссии, прикомандированный к Вацлавскому заводу, Гарро располагал данными, которых не было и не будет в печати.

— Я заехал к вам, — сказал он, — с совершенно мирными намерениями: вы обещали отвезти меня в Либерец, на демонстрацию независимости.

— Сейчас сговорюсь с Мартой, послезавтра мы едем, — отозвался Ярош.

— Стоит ли? — с сомнением произнес Луи. — Граница, немцы…

Но Ярош уже не слушал, он бежал к дому. Одним прыжком взлетел на веранду и уже открыл было рот, намереваясь позвать Марту, но слова замерли у него на устах: развалившись в шезлонге, перед ним сидел Штризе с книгой в руках.

Оживление Яроша погасло.

— Где Марта?

Пауль подвинул ему кресло.

— Садись…

— Мне нужна Марта.

Штризе отбросил книгу и поднялся.

— Ты не можешь ее видеть.

Не сдерживая себя, Ярош крикнул:

— На этот счет меня интересует мнение Марты, а не твое!

Он шагнул к двери, ведущей в дом, но Штризе загородил ему путь.

— Ты не можешь ее видеть, — повторил он.

Яроша одолевало желание ударить его. Охрипшим от ярости голосом он сказал:

— Сойди в сад!..

Пауль с усмешкой пожал плечами.

— Тебе действительно лучше сойти и… больше никогда сюда не подниматься.

Не помня себя, Ярош бросился к Паулю и поднял руку. Он не заметил, как Штризе сунул руку в карман и на его пальцах блеснула сталь кастета.

Дверь за их спинами распахнулась, и на балкон выбежала Марта. Она в испуге остановилась между молодыми людьми. Оба сразу, как по команде, приняли, насколько могли, непринужденный вид. Ярош напрасно пытался придать своему голосу спокойные интонации, когда обратился к Марте:

— Я к тебе. Послезавтра мы едем в Либерец.

Штризе не дал ему договорить:

— Марта не поедет! — И добавил, стараясь придать своим словам как можно более обидную окраску: — С тобой она никуда не поедет!

Гнев снова залил сознание Яроша. Он шагнул к Штризе, но Марта загородила Пауля собою.

— Ты с ума сошел!

— Ты дала ему право распоряжаться собой?

Марта покраснела и опустила голову. Ярош ждал. Наконец он хрипло спросил:

— Уйти?

Она продолжала стоять с опущенной головой и молчала.

Ярош медленно повернулся и, шаг за шагом, спустился по ступеням веранды. Отойдя немного, он приостановился в раздумье, но удержался от желания обернуться и, подняв голову, быстро пошел, глядя прямо перед собой.

Марта так и стояла с опущенной головой. Слезы стекали по ее подбородку, и темные пятнышки отмечали их падение на полотне блузки.

— Ты не должен был… — нерешительно проговорила она.

— Вот еще! — воскликнул Штризе. — Пора все привести в ясность!

Он стукнул кулаком по барьеру веранды. Кастет, все еще надетый на его пальцы, издал громкий звук.

— Что это? — спросила Марта, боязливо притрагиваясь к стальным шипам.

Пауль коротким ударом расщепил край балюстрады. Марта в ужасе передернула плечами.

— Ты… ты мог бы…

Он взял ее за руку и сильным движением посадил в кресло.

— Поговори с отцом, пусть он уберет его отсюда.

— Яроша?.. Он же работает здесь с детских лет!

— Ему здесь не место… Ему и всей этой банде!

— Банде?

— Чехам.

— Но это же чешский завод!

— В прошлом!

— Папа — тоже чех…

— Тем хуже для него!

— Ты держишься так, словно ты тут хозяин.

— Да! Если дядя Ян хочет избавиться от неприятностей, он должен уехать. И как можно скорей!

— Я не понимаю, о чем ты говоришь.

— Тебе нечего и понимать. Пусть уезжает завтра же.

— Можно подумать, что мы не у себя дома…

Он нагнулся к ее лицу.

— Я хочу добра тебе и всем вашим, ты же знаешь!

Марта не могла смотреть ему в лицо, когда он говорил.

— Тут может произойти такое, чего не сумею отвратить ни я, ни кто-либо другой. Потом, когда все уляжется, отец вернется и все пойдет по-старому. Мы найдем ему место и дело… Ты же знаешь, чем я ему обязан. Неужели я оставлю его! Но теперь он пусть уезжает. Если ты его любишь, уговори его.

Он испытующе вглядывался в ее помертвевшее лицо.

— А мама? Она не оставит его.

— Я достану пропуска им обоим.

— Я знаю: папе нужно было во Францию, у него там много разных дел.

— Пусть летит во Францию! — обрадованно сказал Пауль. — Он получит пропуск через Австрию.

— Как странно! — прошептала она, оглядываясь так, словно смотрела на все, что окружало ее, в последний раз. — Нужно уходить из дома… Не понимаю, как могла бы я уйти. Мне, чешке, уйти из Чехии?

— Ты чешка?! — в деланном ужасе Штризе всплеснул руками. — Сколько тебе твердить: забудь, забудь, забудь! Ты рождена немкой. Пойми свое предназначение, Марта. Пойми высокую миссию, которую возлагает на тебя наш великий народ и наш фюрер.

— Я не знаю его, я не хочу его знать, — в страхе прошептала она.

— Тебе дано стать проводником наших идей в этой стране, нашим передовым бойцом. Мы пойдем с тобой рядом.

— Я не могу! — крикнула она, сбрасывая его руку со своей. — Я не могу оттолкнуть папу!

— Человек нашей крови может все!

— Мой отец — чех.

— Забудь его, отрекись от него.

Она вытянула руки, защищаясь от его слов.

— Пауль!

— Иметь отца славянина! Это достойно жалости. Кровь твоя должна возмутиться. Я не был бы тут с тобой, если бы не знал, что ты можешь стать нашей, забыть свое чешское прошлое! — Он торжественно поднял руку. — Я верю: наше великое северное начало возьмет верх над тем низким, что вошло в тебя с кровью славянина.

Он постарался скрыть раздражение, когда Марта, покачав головой, сказала:

— Папа не бросит заводов.

— Он предпочтет, чтобы его вывезли на тачке?

— Он не верит тому, что немцы придут сюда.

— А кто им помешает? — спросил Штризе заносчиво.

— Русские. — Сказала — и сама испугалась.

Пауль смотрел на нее с удивлением.

— Кто распространяет такие сказки?

— Папа верит русским.

— Вот когда большевики повесят дядю Януша, он будет знать, как им верить! А они его непременно повесят, если придут сюда.

— Он им ничего не сделал.

— Он директор завода, инженер… Этого достаточно.

— Я поговорю с папой.

Он с облегчением рассмеялся.

— Пойми же, мне было бы легче сидеть спокойно, ни о чем не заботясь, но я люблю тебя!

Ей так хотелось верить этому…