Александр II в любви и cупружестве. Любовные приключения императора

Николай Фёдорович Шахмагонов, 2018

Книга повествует о личной жизни императора Александра II, который считается одним из самых любвеобильных русских самодержцев. Также рассказывается о любовных коллизиях в жизни братьев Александра II, великих князей Константина и Николая, о судьбах жён государя-Освободителя – императрицы Марии Александровны и Екатерины Долгорукой, а также о любовных драмах его сыновей – Николая, рано ушедшего в мир иной, Александра, ставшего императором Александром III, и Алексея, морганатический брак которого с дочерью поэта Жуковского был расторгнут и который так и остался одиноким на всю жизнь.

Воспитатель цесаревича

После Смоленска по плану путешествия — Москва. Это примерно четыреста километров. Ныне часов пять езды на поезде. В ту пору скорость летом была примерно 12 километров в час. То есть ожидал цесаревича не один день пути. Есть о чем подумать в дороге. Да и времени на раздумья предостаточно. Цесаревич сидел молча, отвернувшись к окну. Думал, вспоминал, быть может, мечтал о чем-то своем.

Ну и Жуковскому было о чем подумать в эти часы. Ай как нехорошо все вышло. Как нехорошо! Он ведь все понял. Одного взгляда было достаточно, чтобы понять. Любовью светились лица цесаревича и смоленской красавицы. Тут и вопросов задавать не надо — ясно, что не только танцевали да спектакли в театре смотрели. Ну а ежели так, каковых же последствий можно ждать от этих горячих встреч?!

Жуковский всем своим существом ощущал ответственность за цесаревича, за его поступки. Ну так что же поделаешь-то — не смог его воспитать сухарем и аскетом. Воспитывал в нем чувство прекрасного, приобщал к изящной словесности, к шедеврам русской литературы, а шедевры-то, они ведь далеко не чужды любви…

В.А. Жуковский.

Художник К.П. Брюллов

Да и самому Жуковскому не чуждо это высокое, всепобеждающее чувство.

Сложна судьба поэта и воспитателя, сложна и полна любовных коллизий.

Он и сам не сразу узнал о всех пикантных подробностях своей биографии, не ведал о том, что в той семье, в которой впервые увидел и ощутил себя человеком, он был незаконнорожденным, что в иных — но не в его случае — звали бы его с насмешками, как случалось в России, безбатешным, или байстрюком. А между тем был он кровным сыном помещика Афанасия Ивановича Бунина, но сыном от пленной турчанки по имени Сальха. Родился Жуковский 29 января 1783 года в селе Мишенском Белевского уезда Тульской губернии. Село находилось в трех верстах от Белева. Но почему же тогда Жуковский? Ведь в ту пору было принято давать незаконнорожденным детям собственную фамилию, правда, в усеченном на один слог виде. К примеру, внебрачный сын князя Трубецкого Иван Иванович стал Бецким, сын Репнина получил фамилию Пнин, ну и так далее. Ну а здесь и так фамилия отца была коротка — и усекать нечего. Не делать же фамилию «Нин»?! Но дело даже не в этом. Помещик Бунин нашел еще более безопасный для своей репутации способ. Он дал сыну фамилию жившего в его усадьбе бедного дворянина Андрея Григорьевича Жуковского, который согласился признать ребенка своим сыном.

Началось же все с шутки. Провожая своих крестьян на театр военных действий, помещик попросил: привезите, мол, мне в жены молодую турчанку, а то жена совсем старой стала.

И ведь привезли турчанку-то! Да только в жены ее Афанасий Иванович, конечно, не взял, во-первых, потому что неровня она, но, главное, потому что женат был, растил пятерых детей и не было никаких раздоров в семье.

В ту пору внебрачные связи помещиков с крепостными барышнями были делом нередким, нередким было и рождение внебрачных детей. Не сразу, судя по году рождения поэта, но помещик Бунин все же положил глаз на пленную турчанку. Была она работящей, скромной поведением своим, услужливой. Жила во флигеле для прислуги. Туда-то и стал наведываться тайком помещик, когда подросла его пленница. Привезли ее пятнадцатилетней. Не одну привезли, с младшей тринадцатилетней сестрой. Причем обе, видимо, полагали, что попали в гарем к русскому властителю. Да только младшая умерла вскоре от чахотки, а старшая оказалась пассией барина, когда вошла в возраст девицы. До того времени она прислуживала сестрам будущего поэта, причем заслужила к себе доброе отношение. А вот как подросла, родила барину ребенка и получила вид на жительство в России. Документ так и именовался: «К свободному в России жительству».

Она не стала крепостной. В документе же говорилось, что пленена она была при взятии нашими войсками города Бендер в 1770 году «с прочими таковыми же в полон и досталась майору Муфелю, и того же году оным майором по выезде в Россию отдана им Бунину на воспитание, и по изучении российского языка приведена была в веру греческого исповедания, при чем восприемниками были жена Бунина Марья Григорьевна и иностранец, восприявший же веру греческого исповедания Дементий Голембевский».

Так и превратилась Сальха в Елисавету Дементьевну Турчанинову (отчество по имени восприемника при крещении). Указывались также основные приметы — то, что была она «росту среднего, волосы на голове черные, лицом смугла, глаза карие».

Трудно сказать, на каком бы положении был в семье сын Сальхи, но судьба определила ему роль хоть и внебрачного сына, но оказавшегося на положении особом. Дело в том, что за два года до рождения будущего поэта, в 1781 году, в Лейпциге внезапно умер сын Буниных. Два года — срок, конечно, недостаточный для того, чтобы могла стихнуть боль по безвременно ушедшему сыну, да и вообще такое горе неизлечимо, но все же это время, которое позволило здраво взглянуть на то, что ожидало семью. Девицы подрастали, но сына — наследника — не было.

Историк и биограф В.В. Огарков писал по поводу супруги помещика:

«Жена Бунина, Марья Григорьевна, урожденная Безобразова, кроткая и умная женщина, являлась в окружавшей ее среде сравнительно развитым человеком, что доказывается и тем образованием, которое она сумела дать, несмотря на невыгодные для этого тогдашние условия, своим дочерям и Жуковскому. Сам Бунин, очевидно, тоже не был из породы Митрофанушек — весьма распространенного типа того времени. Достаточно сказать, что единственный горячо любимый сын Буниных учился в университете в Лейпциге…»

Все эти факты особенно важны для оценки педагогических способностей Жуковского и его мастерства как воспитателя. И не только этого. Важно понять, почему его воспитанник цесаревич Александр вырос таким, каким вырос. В данном случае берем лишь одно направление — «материю любви».

Материя любви… Ныне это выражение и в названия фильмов и книжных глав попало. А откуда оно? Все из того же Золотого века Екатерины Великой, который много, очень много дал России. Так вот, когда государыня приблизила к себе Потемкина, примчался к ней брат Григория Орлова Алехан — так его звали и братья, и сослуживцы, — ну и сразу с вопросом: «Да или нет?» А государыня ему: «Ты об чем, Алехан?» А тот и ответил: «По материи любви!»

Любовь, она движет миром. Любовь поражает в равных степенях и простолюдина, и господина, от нее не уберечься никому. И титул цесаревича, и даже титул императора не могут оборонить от нее, разумеется, когда надо бы оборонить, когда любовь, может, позовет к той, которая не может по династическим правилам стать второй половинкой или когда она заставляет государя презреть семейные узы.

Проповедник суфизма Ал-Хамадани (1048/9—1138) учил: «Жизнь познается только в любви, а без любви найдешь лишь только смерть».

Это ли не объяснение трагедии любви, прошедшей через всю жизнь и самого воспитателя цесаревича Василия Андреевича Жуковского, и через семью или даже, можно сказать, семьи его воспитанника цесаревича, впоследствии императора Александра II, да и через судьбы его родных братьев великих князей Константина и Николая, о чем мы тоже поговорим в книге.

В судьбе наставника цесаревича поэта Жуковского, конечно, огромную роль сыграло его личное воспитание. Супруга его отца — Марья Григорьевна — фактически взяла на себя роль матери будущего поэта. Она ничем не отделяла его от своих детей, столь же серьезно занималась его воспитанием и столько же пристально руководила его образованием. Но в том-то и дело, что детьми-то ее кроме Василия Жуковского, которого она полюбила как родного сына, потеряв сына единственного, были девочки. Когда дочери подросли, Марья Григорьевна Бунина особенно привязалась к малышу, причем стала относиться к нему как к родному сыну. Ну а то, что он явился плодом любовных похождений мужа, видимо, не очень сильно ее тревожило — в ту пору бывало всяко. Иные барыни сквозь пальцы смотрели на этакие вот измены, чисто физиологические, ибо какие уж там могли быть романы любовные с прислугой?! Тем более женщины зачастую прежде мужей своих теряли интерес к усладам любви. А в данном случае известно, что своего ребенка Бунины после смерти сына завести уже были не в состоянии, причем по вине именно Марьи Григорьевны.

Так что Василий Андреевич был обласкан супругою отца, словно родной сын, а что касается матери, то и сказать трудно, что он знал о своем происхождении в годы младенчества. Марью Григорьевну нельзя назвать его мачехой. Какая мачеха при живой матери? Скорее к ней может подойти определение — вторая мать. Причем, по влиянию на Василия Андреевича, она выходила на первые роли, но не потому что от этих первых ролей отказывалась родная мать, а просто потому что у родной матери не было таких возможностей, которые были у Марии Гавриловны Буниной.

Биограф отметил, «что многие элегические ноты поэзии Жуковского обязаны тому факту, что мать его являлась рабыней в доме, ставшем сыну родным».

Известно, что на творчество каждого поэта влияет обстановка в семье, в которой он воспитывался.

Жуковскому вполне хватало материнского тепла, поскольку обстоятельства сложились так, что он получал это тепло не только от родной матери, но и от супруги отца, которая отчасти стала его второй матерью. Он оказался воспитанником женского общества — мать, супруга отца, старшая сестра, которая одновременно была крестной матерью, и племянницы — дочери старших сестер.

Именно это отложило отпечаток на его отношение к воспитанию цесаревича. Безусловно, понимая важность для России военного дела и необходимости воспитания будущего императора воином, он противился резких, по его мнению, перегибов, которые нередко получались в результате такого воспитания. Откровенно говорил, что слишком военизированное воспитание может привести к тому, что будущий император «привыкнет видеть в народе только полк, в Отечестве — казарму».

Когда восьмилетнего цесаревича император Николай Павлович взял на развод караулов, Жуковский написал письмо императрице Александре Федоровне:

«Я в газетах прочитал описание развода, на котором наш маленький Великий Князь явился верхом и пр. Эпизод, государыня, совершенно излишний в прекрасной поэме, над которой мы трудимся. Ради Бога, чтобы в будущем не было подобных сцен. Конечно, зрители должны восхититься появлением прелестного младенца; но какое же ощущение произвело подобное явление на его разум? Не понуждают ли его этим выйти преждевременно из круга детства?»

Жуковский через романтическую литературу, властвующую в то время над умами читателей, прививал у цесаревича любовь к прекрасному, ну а что может быть прекраснее прекрасных женщин?

Получив хорошее образование, Василий Андреевич преподавал дочерям своих сестер, своим юным племянницам, изящную словесность и другие науки. И тут его озарила любовь к одной из племянниц, перекроившая всю жизнь поэта. Он влюбился в дочь своей сестры Екатерины Афанасьевны Машеньку — Марию Андреевну Протасову.

Биограф Жуковского В.В. Огарков отметил:

«Окруженный такими друзьями, из которых некоторые отличались чуткостью и восторженностью, убаюкиваемый их нежными заботами и попечениями, поэт рано взрастил в себе то отчасти сентиментально-платоническое уважение к женщине, которое было так свойственно и многим героям его баллад и элегий. Это молодое и восторженное женское общество являлось постоянной аудиторией поэта: ему он поверял свои вдохновения, его одобрение служило для него критической меркой, а восторг, с которым встречались им творения юноши, — наградой. Вся эта ватага молодежи бегала по саду, полям и лугам; среди помянутого общества в разнообразных и живых играх невольно возбуждалось воображение, совершался обмен мыслей и укреплялись симпатичные связи. Стоит прочесть письма поэта к ставшим взрослыми членам этого детского кружка, — письма, исполненные нежной дружбы и, до самой старости Жуковского, какой-то трогательной скромности, — чтоб видеть, насколько сильны у него были связи с друзьями детства, а также и чистую, голубиную душу поэта. Укажем здесь, кстати, и на то, что упомянутый выше девственный ареопаг с ранних лет направлял Жуковского на путь девственной, целомудренной лирики».

Воспитание в чисто женском обществе наложило на него, как отметили биографы, серьезный отпечаток. Ведь женщин он видел не только в роли своих воспитателей, но детское общество состояло тоже из девочек.

Когда Василию Жуковскому исполнилось 14 лет, Марья Григорьевна Бунина отвезла его в Университетский благородный пансион. Помогал в устройстве давний ее знакомый директор Московского университета с 1796 по 1803 год Иван Петрович Тургенев (1752–1807). Он был действительным тайным советником, состоял в масонской ложе Новикова.

В университете — мужской коллектив. Появились друзья из довольно известных семей России. В их числе сыновья директора Московского университета Александр и Андрей Тургеневы. Дружба с Александром Ивановичем Тургеневым (1784–1846) продолжалась до кончины Тургенева. Но эти друзья почти все сплошь были членами тайных обществ, что и Жуковского привело в масоны. Вот и получилось, что воспитатель будущего русского самодержца, то есть человека, который готовился заступить на пост, совершенно антимасонский, сам был вольным каменщиком, то есть принадлежал к тайному обществу, созданному для сокрушения монархий, а в первую очередь — русского православного самодержавия.

Отсюда, от этого общества, у Жуковского появилась приверженность к мистике. Именно в пансионе, где большое значение уделялось творчеству воспитанников, Жуковский в 1797 году написал «Мысли при гробнице». Эти мысли навеяло печальное для него известие о смерти старшей сестры и крестной Варвары Афанасьевны Юшковой.

А потом были опубликованы «Майское утро» (1797), «Добродетель» (1798), «Мир» (1800), «К Тибуллу» (1800), «К человеку» (1801) и другие. Тогда же попробовал свои силы и в переводе романа Коцебу «Мальчик у ручья» (Москва, 1801).

Жуковский, как отмечал биограф В.В. Огарков, вырос «в религиозной семье, где соблюдение обрядов считалось безусловно необходимой обязанностью». Огарков писал: «Ребенком он часто ходил в церковь, слушал там певчих, целовал образа и херувима на царских вратах. Его душу, склонную от природы к умилительным созерцаниям, настраивали на религиозный лад те поминальные службы по его отцу, которые справлялись целый год в их сельском храме. Особенность его положения в семье Буниных, где он все-таки был «приемыш», тоже давала пищу для меланхолических размышлений, естественным переходом для которых является религиозное настроение, и обращение опечаленной души к Высшему Существу, способному устроить «все к лучшему». В этих далеких, но могучих впечатлениях детства, резкими чертами запечатлевшихся в сердце, можно найти немало причин тех мистических и сентиментальных произведений, которыми изобиловала поэзия Жуковского. И религиозные мотивы удерживали от активного участия в выполнении антигосударственных задач, которые ставила принадлежность к тайному обществу. Насколько? Ответить на этот вопрос сложно. Почти невозможно.

Все творчество Жуковского пронизано любовью, ведь основу составляют самые различные, порою очень острые любовные истории, названные автором романтическими балладами.

Конечно, все это настолько охватило Жуковского на всю жизнь, что он и воспитаннику своему привил романтические чувства. Ведь, пока Жуковский подрастал, мужал, вокруг него кипели любовные драмы и трагедии в судьбах его сестер. Сестры были значительно старше него, а потому не все в их жизни было понятно, да и не все известно. Другое дело — племянницы. С ними сложились самые добрые, чуткие отношения.

Если племянницы — дочери старшей сестры — были почти что его сверстницами, то дочери Варвары Афанасьевны, его крестной матери, моложе. Перед ними — Марией и Сашенькой — он уже выступал как учитель…

Жуковский, всегда принимавшийся серьезно за всякое дело и желавший во всякой области знания «объять необъятное» — за что удостаивался от друзей добродушных насмешек, — составил обширный педагогический план. При обучении своих воспитанниц он хотел пополнять и расширять собственное образование.

В составленную Василием Андреевичем программу входил разбор произведений Державина, Шиллера и Гете, Шекспира, Расина, Корнеля, Вольтера, Руссо. Предметом изучения он сделал и произведения античной литературы. Познакомил племянниц с произведениями Ювенала и Горация.

Занятия занятиями, но дело молодое и сердцу не прикажешь… Он полюбил свою племянницу Машеньку, хотя понимал, что любовь эта бесперспективна. Пришлось обещать своей сестре Екатерине Афанасьевне держать в тайне свои чувства. Екатерина Афанасьевна верила в порядочность и честность своего сводного брата, любимца всей семьи, всех сестер, фактически воспитанного сестрами.

Что же оставалось? Да то, что остается в таких случаях поэту. Жуковский писал стихи… Причем он не мог даже поверить бумаге настоящее имя своей любимой.

В 1808 году стало окончательно понятно, что любовь вряд ли может привести к их соединению брачными узами. Крик души слышен в стихотворении, которое поэт назвал: «К Нине. Послание».

Несчастная любовь впоследствии помогала Жуковскому понять своего воспитанника, конечно, в тех случаях, когда он видел, что цесаревич сражен не очередным увлечением, а искренней, сильной любовью, которая, к примеру, была у него к Ольге Калиновской.

Как же попал в воспитатели наследника русского престола вольный каменщик? Очень просто. В эпоху правления императора, известного нам под именем Александра I, — такая преамбула далее будет разъяснена подробно — масонские ложи особенно сильно распространились по России. Даже говорили тогда, что если не каждый масон был дворянином, то каждый дворянин был масоном. Поэтому привлечение ставшего в ту пору известным поэта к дворцовой службе никого не удивило.

В.А. Жуковский в 1820-х гг.

Художник П. Соколов

4 сентября 1815 года Жуковского пригласил в Павловск сенатор Юрий Александрович Нелединский-Мелецкий (1751–1828), в прошлом статс-секретарь Павла I и почетный опекун Воспитательного дома, в ту пору известный в дворянских кругах поэт. Он пользовался особым доверием государя. Именно он после того, как прошло предложение Литта о титуле царя, составлял всеподданнейшее прошение о принятии императором титула Благословенного. Когда начались приготовления к встрече государя в Петербурге, он вместе с князем Вяземским и Батюшковым составлял хоры и стихи. Ему было поручено императором неотлучно находиться при Особе Императрицы Марии Федоровны. Именно по его инициативе и с совершенного согласия Марии Федоровны Жуковский был назначен ее чтецом. И началось возвышение.

Назначение чтецом при вдовствующей императрице Марии Федоровне было только началом придворной службы. Вскоре, уже в конце 1817 года, Василия Андреевича сделали учителем русского языка супруги великого князя Николая Павловича великой княгини Александры Федоровны.

Но вернемся к путешествию по России, в котором Жуковский сопровождал своего воспитанника, уже возмужавшего и окрепшего.