1812: Новые факты наполеоновских войн и разгром Наполеона в России

Николай Фёдорович Шахмагонов, 2012

Член Союза писателей России полковник Николай Шахмагонов является автором многих книг по истории Отечества. Среди них «Светлейший князь Потемкин и Екатерина Великая в любви, супружестве и государственной деятельности», «Самодержавие Андрея Боголюбского», «Иоанн Грозный – Царь «последних времен», «Витязь Русского Самодержавия Император Николай I», «Тайны Царской Династии» и многие другие. Перед Вами новая книга писателя, посвящённая 200-летию Отечественной войны 1812 года, в которой раскрываются предыстория, ход и исход войны, опровергается ложь об Аустерлицком сражении (1805 г.), сражении при Прейсиш-Эйлау (1807 г.) и Фридландском сражении (1807 г.), показано предательство барона Беннигсена в канун Бородинской битвы, которое помешало полностью разгромить французов. Писатель раскрывает правду о варварском уничтожении Москвы французами, опровергает ложь о том, что якобы «генерал мороз» победил французскую армию, представляя документы и свидетельства участников событий, которые доказывают, что зима наступила уже после того, как «великая» армия Наполеона почти полностью была уничтожена в боях, а сам Наполеон, бросив её остатки, сбежал во Францию. В книге раскрыта тайна Императора Александра и старца Феодора Козьмича, показано истинное лицо Наполеона. В формате PDF A4 сохранен издательский макет.

Глава четвертая. «Я не виноват в Аустерлице!..»

Наконец, русские войска соединились под Ольшаном, куда вскоре прибыл во всём великолепии нарядов и свиты Император Александр. Опьянённый торжественными приёмами, разгорячённый «огненною лавою» славы, пылавшей при его появлении на землях Польши и Пруссии, он предстал перед войсками, ожидая увидеть их восторг, но…

Граф Ланжерон вспоминал впоследствии: «Я был поражен подобно всем прочим генералам холодностью и глубоким молчанием, с которыми войска встретили Императора».

Один из биографов Александра так объяснил причину необычного для того времени происшествия: «Войска голодали, и это обстоятельство расстроило доброе отношение к австрийцам; не получая ничего законным образом, крайняя нужда заставила их прибегнуть к грабежам и опустошениям. Такие беспорядки развивали взаимную вражду и положили начало неприязни к австрийским властям. Среди войск двух союзных армий зарождался антагонизм, который вскоре дошёл до открытого обвинения австрийцев в измене…»

Впрочем, мы опять забываем одно обстоятельство. В недалеком прошлом, в 1799 году, австрийцы сами просили Россию о помощи, просили дать им непобедимого Суворова. Но и тогда они вели себя самым подлым образом, мешая победам, срывая поставки, открывая и оголяя фланги русских войск, и этим ставили их под удары неприятеля.

Суворов преодолел всё, не потерпел ни одного поражения и вновь обессмертил своё имя блестящими победами, потрясшими Европу. Теперь же Император России сам едва сумел убедить австрийцев ввязаться в бойню с Наполеоном. Так чего же можно было ждать от них?

Адам Чарторыжский оказался прозорливее и мудрее Императора. Обратив внимание на состояние войск, на их отношение к царствующей особе, он рекомендовал Александру оставить армию, полностью поручив её Кутузову. Но разве дали ли бы ему на это право те, кто тайно управлял всеми его действиями? Те, кто заставил заключить мир с Англией, когда ещё не остыло тело Павла Петровича, убитого ради английских интересов? А если б Кутузов разгромил Наполеона? С одной стороны, англичанам это было бы на руку, но с другой — привело бы к необыкновенному возвышению России.

Биографы считали, что Александр приехал за славой полководца и хотел получить её без промедлений. Он не учитывал, что Кутузов — это не Суворов. Кутузов — полководец иного рода, придерживающийся иной тактики, он был значительно осторожнее. Его победы были блистательными, но шёл он к ним своим, особым путём. Да и войска были не те, всё-таки прошло время после побед Екатерининского века, да и после Итальянского и Швейцарского походов Суворова шесть лет минуло.

Армия продолжала быть непобедимой в руках опытного полководца, по-прежнему её «цементировали» выученики Румянцева, Потемкина и Суворова, хотя появились и выдвиженцы «дней Александровых прекрасного начала», от которых, правда, было мало проку.

Предложенный Кутузовым план, заключавшийся в ожидании подхода подкреплений и в наблюдении за действиями превосходящего числом неприятеля, возмутил Императора. Быть может, Александру уже мнились восхищенные взоры его почитателей, восторженные глаза прусской королевы, обращённые на него, как победителя самого Наполеона. Он знал о блистательных победах Суворова в Италии и Швейцарии, победе Кутузова под Кремсом и полагал, что очередная победа будет столь же блистательной и скорой. Он не понимал различия между собою и российским военным гением Суворовым.

Император полагал, что командовать войсками в бою не сложнее, нежели парадом на Марсовом поле в Петербурге. В любом случае он должен был находиться при армии, ведь, даже одержав победу, русская армия не должна была (по воле англичан — её союзников) добиться слишком больших успехов. Англии была выгодна война на континенте — долгая, непрерывная война, в которой продолжительное время никто не должен был одерживать решительных успехов. Вот об этом почему-то не задумывались исследователи наполеоновских войн.

Хотел ли Император России только личной славы? Только ли за неё он пришёл сражаться? Тогда почему он полностью не отстранил Кутузова от командования? Видимо, он всё же побаивался остаться один на один с Наполеоном, не имея рядом опытного, испытанного в боях воина. Ведь полное поражение русской армии не входило ни в его планы, ни в планы англичан.

В насмешку русским генералам он сделал главным своим советником не Кутузова или какого-то другого опытного русского генерала, а выбрал на эту роль трусливого и продажного бездаря — австрийского генерал-квартирмейстера Вейротера. Видно, люди падкие на лесть и предательство были более по душе Императору.

Между тем Наполеон, узнав о сосредоточении русских войск, но, не имея желания драться, направил к Александру генерала Савари. Однако тот, ведя себя осторожно и разумно, выяснил, что у австрийцев и русских нет единства, а опытный и опасный полководец Кутузов связан по рукам и ногам Александром, который был совершенным профаном в военном деле. Стало ясно, что сражение может быть успешным. Савари постарался сделать так, чтобы Александр подумал, будто Наполеон боится наступления австрийцев и русских, что французы слишком слабы, и опасаются сражения.

Всё это ещё более убедило Александра, что надо немедленно наступать. А тут ещё пришло сообщение о том, что возле местечка Вишау шесть русских гусарских эскадронов, опрокинули и рассеяли восемь эскадронов французских.

Наполеон на итоги этой стычки внимания не обратил — всяко бывает. Его внимание привлекла обстановка в лагере союзников. Узнав от Савари об истинном положении дел, он сменил решение и поручил Бертье готовиться к сражению. Наполеон снова направил Савари к Александру с просьбой о личном свидании. Тайная же цель была такова — окончательно убедить Императора России, что французы очень боятся сражения и потому стремятся к переговорам.

Александр от встречи отказался и послал к Наполеону Долгорукова. А тот, под влиянием своего Императора, тоже отчасти лишился возможности объективно оценивать обстановку.

Впоследствии Наполеон говорил, что Долгоруков разговаривал с ним как с боярином, которого собираются сослать в Сибирь. Наполеон сказал прямо: «Долго ли нам воевать? Чего хотят от меня? За что воюет со мною Император Александр? Чего требует он? Пусть он распространяет границы за счёт соседей, особенно турок, тогда все ссоры его с Францией кончатся».

Не забывая о лживости и коварстве императора Франции, всё же нельзя не согласиться с тем, что тот никак не мог понять, для чего же все-таки Александр стремится к войне с Францией и какая в том польза для России. Он прекрасно знал, каковы у русских союзники — они показали это ещё во время походов Суворова. Теперь они также демонстрировали равнодушие к русским, которые пришли их спасать.

Нелегко угадать тайные мысли любого агрессора, однако поступки Наполеона в тот период свидетельствуют скорее о том, что он действительно не хотел войны с Россией — ему и без того хватало дел в Европе, чтобы зариться на огромное пространство, в своё время поглотившее и дикие орды Востока, и многих европейских завоевателей.

Долгоруков вёл себя заносчиво, всем видом показывая, с каким отвращением разговаривает с Наполеоном. Он высказался по поводу незаконного захвата Францией Голландии и бедственного положения Сардинского королевства, обманутого французами. Смешно было слышать, что такой великой державе, как Россия, было дело до каких-то европейских стран, которые никогда ничего, кроме зла, ей не приносили. А сами, между тем, могли поместиться на территории одной только её губернии. Удивительно было думать, что ради этих стран, даже о существовании которых было совсем неизвестно русским крестьянам, одетым в военную форму, необходимо бить французских крестьян, тоже призванных в воинский строй. Причём, от этого взаимного избиения не было никакой пользы ни французскому народу, ни русскому народу.

Впрочем, если принять во внимание то новое, что стало известно о происхождении Императора, известного нам под именем Александра Павловича, о его истинном рождении, воспитании, обучении, всё станет на место. Эти битвы были нужны Англии, но никогда и никто бы не подумал, что Аустерлицкая бойня нужна «туманному Альбиону», ибо он умел прятать концы в воду.

Наполеон, не посвящённый в тайны Императора России, был крайне удивлён бестолковостью его целей и сказал Долгорукову: «России надобно следовать совсем другой политике и помышлять о своих собственных выгодах».

Долгоруков демонстративно отвернулся, вскочил на коня и ускакал, не простившись, то есть презрев все нормы элементарного этикета.

«Итак, будем драться!» — сказал вслед Долгорукову ещё более удивлённый император Франции.

Теперь Наполеон уже сам стремился к бою, видя, что русскими и австрийцами управляют взбалмошные дружки Александра, опирающиеся на столь же бестолковых в военном отношении австрийских начальников, коим всем вместе не только руководить армией или даже дивизией или хотя бы ротой доверять рискованно, но и пасти стадо овец доверить опасно.

Наполеон ухмылялся вслед. Он знал, что все планы союзников в канун сражения будут у него на столе, потому что австрийцы, не умея воевать, хорошо умели торговать планами войн, кампаний и сражений, в коих им доводилось участвовать. Неслучайно на требования высшего австрийского командования представить планы кампании 1799 года, Суворов отправил в Вену тщательно опечатанный сургучными печатями чистый лист бумаги.

Между тем, Долгоруков в возбуждении прискакал к Александру и воскликнул: «Наш успех несомненный! Стоит только пойти вперёд, и неприятели отступят, как отступили они от Вишау…»

Кутузов по поводу сражения сказал свое твердое «Нет». Он был убеждён в бессмысленности и рискованности столкновения с Наполеоном в данной обстановке и при данном раскладе сил. Все ждали, что Император отстранит его от командования. Но в тот миг, очевидно, что-то всё же шевельнулось в голове Александра и, возможно, он подумал о необходимости иметь подле себя того, кто на славу от победы претендовать не будет, а вот случись неудача, покорно примет на свои плечи весь груз ответственности. Ну и свалить можно будет на него всё, а самому выйти «чистеньким» — мол, не командовал, а только присутствовал, молод, горяч, а Кутузов опытен — мог и предостеречь…

В ночь на 20 ноября собрался военный совет, на котором генерал Вейротер стал излагать план, принятый им совместно с Императором России, и, как потом выяснилось, тут же переданный Наполеону. Французский император доподлинно знал диспозицию русских и австрийцев, знал время выхода колонн и порядок их движения, а потому заблаговременно подготовился к противодействию.

Кутузов был не в силах помешать и прибегнул к излюбленному приёму — заснул во время чтения бестолковой, длинной и вызывающей раздражение диспозиции. Один лишь граф Ланжерон попытался задать несколько дельных вопросов: «А если неприятель нас упредит и атакует в Працене? Что будем делать? Этот вариант предусмотрен?» Но и этот и другие вопросы остались без внимания.

Это был не военный совет — это была сущая пародия на него, и недаром Лев Николаевич Толстой, как известно, хорошо разбирающийся в военном деле, изобразил его в своем романе «Война и мир» с достойным сего мероприятия сарказмом.

Кстати, Лев Толстой показал и то, что происходило у Наполеона, который, положив перед собою переданною от Вейротера диспозицию, использовал её для постановки задач своим маршалам, прямо указывая, как на какое действие русских реагировать.

Когда чтение диспозиции закончилось, генералов распустили, а Кутузова разбудили. Теперь предстояло перевести диспозицию на русский язык, а затем вручить начальникам колонн. Перевод завершили лишь к шести часам утра, так что диспозиция у Наполеона оказалась гораздо раньше, чем у наших начальников. А что же делали после сего театрального представления Император России и его друзья?

Долгоруков, к примеру, пребывал в особенном волнении. Он боялся, что французы сорвут триумф, но не своими активными действиями, а паническим бегством. Он несколько раз выезжал к аванпостам и интересовался поведением неприятеля. То, что французы убегать не собирались, его радовало. А между тем, в войска доставили диспозицию, наконец-то переведённую. Теперь всю эту бестолковую австрийскую галиматью должны были изучить начальники колонн и довести до подчинённых. Но на это времени уже не оставалось, ибо начало действий было назначено на семь часов утра.

Долгожданным для Императора России утром 20 ноября блестящая свита царедворцев появилась на поле предстоящего сражения, сверкая заслуженными на балах орденами и знаками отличия. Никто из этой свиты в бою не был ни разу. Александр выглядел помпезно, с торжественным видом он подъехал к колонне, при которой находился Кутузов, и тут же лицо его исказилось от гнева: солдаты отдыхали.

Едва скрывая раздражение, Император спросил сухо и резко: «Михайло Ларионыч, почему не идете вперёд?»

«Я поджидаю, чтобы все войска колонны собрались», — осторожно ответил Кутузов, который специально задержал колонну на Праценских высотах и хотел как-то завуалировать эту свою уловку.

«Ведь мы не на Царицынском лугу, где не начинают парада, пока не придут все полки», — сказал Император.

Кутузов ответил: «Государь, потому-то я и не начинаю, что мы не на Царицынском лугу. Впрочем, если прикажете!..»

Нетерпеливый Александр приказал немедленно идти вперёд, под картечь неприятеля, ибо Наполеон уже всё приготовил для встречи русских колонн.

Кутузов не стал объяснять того, чего никогда бы не смог понять Император, полагавший, что вся тактика действий войск заключается в одних лишь парадах на упомянутом уже Царицынском лугу. Четвёртая колонна, при которой был Кутузов, стояла на Праценских высотах. Их-то и не хотел покидать Кутузов, понимая, что они не только господствуют над полем, но и являются ключевыми для всей позиции. Они могли сыграть важнейшую роль в случае неудачи и помочь отвести беду. Говорить о том было совершенно бесполезно, ибо Александр и не думал о неудаче. Он погнал русские войска с высот на радость Наполеону, который ещё накануне сказал, разумеется, с подачи маршала Бертье: «Если русские покинут Праценские высоты, они погибнут окончательно».

И вот Император России, считавший себя великим полководцем, сделал так, как хотел того противник. Бездарность и тщеславие? А может сознательное истребление русских солдат, офицеров и генералов по заданию Англии? Доказательства, приведённые в труде Г.С.Гриневича о том, что Александр, вовсе не Александр, а Симеон Великий, прошедший школу в Англии, ставят всё на своё место. Уж больно трудно поверить в то, что Император по наивности освобождает для противника выгодные позиции, которые тот немедленно и занимает. Ведь не то, что генералу, каждому солдату совершенно ясно, что ключевые позиции должны быть оберегаемы на протяжении всего сражения. А в строю было ещё немало солдат, которых учили по-суворовски: «каждый солдат должен знать свой маневр». А свой маневр знать невозможно, если не понимаешь цели и задачи своего подразделения.

Не заслуживает это сражение того, чтобы говорить о нём много. Бездарный (это мягко говоря), а по сути преступный план Александра, составленный совместно с Вейротером, тут же и передавшим его Наполеону, сделал сражение убийством, правда, не Императора, а его подданных.

Александр находился при четвертой колонне, когда упало несколько первых ядер. Одно разорвалось поблизости и осыпало его уже сырой в это время года землей. Свита разбежалась — каждый ускакал куда кони понесли, ведь и кони у свиты в боях не бывали. Иные сподвижники Императора были найдены и приведены в главную квартиру лишь к ночи, когда всё уже закончилось. Александр оказался не храбрее других. Конь понёс его прочь от грозной сечи, понёс с такой скоростью, что уже в тылу, в кустарнике поскользнулся, уронил величавого седока, и тот, забившись в укромное место, закрыл лицо платком, заливаясь слезами. Там его и нашли верноподданные генерал-адъютанты, с большим удовольствием рванувшие с поля боя на поиски Императора.

Да, победить французов оказалось сложнее, чем отправить в мир иной собственного отца. Историки, особенно современники Александра, часто говорили о чувстве гадливости, посещавшем Императора, когда тот вспоминал об убийцах отца. Странно, что далеко не каждого из них посещало такое же чувство в отношении самого Александра, вдохновителя убийц Павла Петровича и уж прямого убийцы 21 тысячи русских при Аустерлице. Только на его совести было это массовое убийство в сражении, никому не нужном, да ещё проданном заранее противнику.

А вот Кутузова он действительно не отстранил от командования далеко неслучайно. Впоследствии, вспоминая позор Аустерлица, он говорил: «Я был молод и неопытен; Кутузов говорил мне, что нам надобно было действовать иначе, но ему следовало быть в своих мнениях настойчивее».

Какая уж там настойчивость, если даже резонное требование Кутузова не торопиться оставлять Праценские высоты вызвало гнев и раздражение Императора. С той поры Александр затаил неприязнь к Кутузову. Он не мог не понимать, какие чувства испытывает к нему сам Кутузов, который на протяжении всей своей службы очень дорожил своими солдатами и стремился дела решать с наименьшими потерями. Он был полководцем непревзойдённой не только в Европе, но и во всем мире школы Румянцева, Потёмкина, Суворова. К примеру, Румянцев в 1770 году в битве при Кагуле, имея всего 23 тысячи, атаковал 150 тысяч турок и 80 тысяч крымских татар. Он разгромил противника, положил на месте 20 тысяч солдат противника, а остальные в страхе разбежались.

Потемкин, штурмуя Очаков 6 декабря 1788 года, уступал числом неприятелю, но взял крепость за «пять четвертей часа», положив 8 тысяч 700 турок и еще четыре тысячи пленив. Кроме того, от ран умерли 1140 неприятелей. Сам же Потемкин потерял 936 человек. На довольствии накануне штурма Измаила состояло 42 тысячи турок — это самые точные данные… Суворов вдвое уступал числом войск, но взял крепость, положив на месте 30 тысяч 900 человек вражеской армии, пленил 9 тысяч человек, а сам потерял 1850 убитыми и 2400 ранеными. За все эти три великие баталии русские не потеряли и половины того, что потерял при Аустерлице Император Александр.

Да, потерял именно Александр… Кутузов сильно переживал трагедию до конца дней своих. Спустя семь лет, когда он обратил наполеоновскую армию, по меткому выражению А.И. Михайловского-Данилевского» в нестройные безоружные толпы одурелых людей», Кутузов заговорил об Аустерлице с офицерами, увидев брошенное ему под ноги французское знамя с надписью: «За победу под Аустерлицем»: «Господа! Вы молоды; переживете меня и будете слышать рассказы о наших войнах. После всего, что свершается теперь перед вашими глазами, одной выигранной победой или одной понесённой мною неудачей больше или меньше всё одно для моей славы, но помните: я не виноват в Аустерлицком сражении».

Позор Аустерлица не был позором русского полководца и русских воинов. Этот позор должен был принять на себя лишь один человек — Император, известный нам под именем Александра Первого.

Русские воины вершили чудеса храбрости. Вот только несколько примеров, приведенных в книге А.И. Михайловского-Данилевского:

«Среди столь огромной растраты людей, свидетельствующей об ужасном положении, в каком находился полк, солдаты сорвали с двух древков знамена и потом представили их Кутузову; явное доказательство, что виною гибели Пермского полка было не малодушие войск… Так, в Азовском полку среди губительных явлений сечи раненый унтер-офицер Старичков сорвал знамя с древка и взятый в плен умел сохранить его под одеждою. Лежа в Брюнне на смертном одре, он передал знамя одному из своих товарищей, и тот, по возвращении в Россию, представил его начальству». Знамя было передано в Санкт-Петербургский Арсенал.

Или вот пример: «Нарвского мушкетерского полка гренадер Нестеров, видя убитым подпрапорщика, сорвал знамя с древка и спрятал у себя. Вскоре он был взят в плен, но нашёл средство убежать, явился к армии во время возвращения в Россию и представил Знамя Кутузову, который отдал Знамя в полк…»

Нет, не по всем пунктам было проиграно сражение. К примеру, колонна генерала Дмитрия Сергеевича Дохтурова действовала столь успешно, что глубоко вклинилась в боевые порядки французов. И лишь неудачи на флангах помешали ей добиться ещё больших успехов. Она оказалась отрезанной, окруженной, но Дохтуров, как всегда спокойный и хладнокровный, не потерял присутствия духа. Он выдержал атаки неприятеля, прорвал его строй, вывел войска из теснин и ночью соединился с главными силами. Сами французы, пораженные его подвигом, свидетельствовали: «При конце проигранного сражения и в положении отчаянном невозможно было более Дохтурова показать твердости!»

22 ноября 1805 года состоялось свидание императора Франца и Наполеона, закончившееся объявлением перемирия с одним условием — русские должны были немедленно покинуть австрийские владения.

Самозваный глава антифранцузской коалиции Александр вынужден был сложить с себя полномочия и предоставить свободу действий австрийскому императору. Имея в своём подчинении победоносные войска, Император Александр поставил их в тяжелейшее положение. Сам же он осрамился перед всей Европой, ибо каждый здравомыслящий человек, следивший за военными событиями и восхищавшийся ещё недавно баснословными подвигами Суворова, понимал, что под Аустерлицем дело вовсе не в войсках, а в нерадивом Императоре России, на которого и так уже посматривали косо из-за убийства Павла Петровича. Антифранцузская коалиция развалилась, начались переговоры.

3 декабря Пруссия заключила оборонительный союз с Францией, получив в награду за это Ганновер, принадлежавший Англии. 14 декабря Австрия подписала тягостный и унизительный договор, по которому она окончательно утрачивала своё влияние в Германии. К позору Аустерлица прибавился другой, свидетельствующий о тягостных изменениях, происшедших в сознании людей со времён царствования Екатерины Великой. 13 декабря 1805 года, когда ещё не стихли рыдания в российских семьях, потерявших своих сыновей, братьев, мужей, отцов на далёких полях Аустерлица, кавалерская дума решила отличиться перед Императором и попросила его возложить на себя орден Святого Георгия Первого класса. Какое затмение нашло на старшего кавалера князя Прозоровского и канцлера князя Куракина, когда они принесли Императору — убийце 21 тысячи русских солдат, офицеров и генералов — знаки ордена, учреждённого Екатериной Великой отнюдь не для таких награждений. Как могли они поставить столь ничтожного в военных доблестях человека на один уровень с кавалерами этого ордена первого класса Петром Александровичем Румянцевым, Григорием Александровичем Потёмкиным и Александром Васильевичем Суворовым?

В Александре на этот раз все же возобладал разум. Он нашёл выход, пояснив, что Первый класс Святого Георгия даётся по положению, «за распоряжения начальственные», а он лишь был на линии огня, чтобы разделить опасность с подданными своими и испить сполна поведную чашу. Командовал же на Аустерлицком поле генерал Кутузов… Правда, Император не возражал против того, что «проявил геройство», и согласился принять орден Святого Георгия 4-го класса, даваемый за личное мужество и одержание над противником полной победы. Возможно, победу над Кутузовым властью своей он и одержал, прогнав с ключевых Праценских высот, а затем свалив всю вину за крупную военную неудачу.

Кстати, Кутузова он ради приличия наградил орденом Святого Владимира 1-й степени и отодвинул подальше от столицы, направив на должность Киевского военного губернатора. Кутузов же заслуживал гораздо большей награды за одну только победу под Кремсом. А искусный марш его от Брауна до Ольмюца привёл в восхищение даже противника. Наполеоновский маршал Мармон назвал этот марш «классически-героическим».

Автор известных записок об екатерининском времени и начале царствования Александра Лев Энгельгардт (племянник Потёмкина) подметил следующее: «Аустерлицкая баталия сделала великое влияние над характером Александра, и её можно назвать эпохою в его правлении. До того он был кроток, доверчив, ласков, а тогда сделался подозрителен, строг до безмерности, неприступен и не терпел уже, чтобы кто-то говорил ему правду…»

Может, именно тогда Император впервые задумался о том, что пора постепенно вырываться из английских пут, переходить к политике в интересах России. Но сделать это было ещё очень и очень трудно.