Цифры нации

Николай Старинщиков, 2020

Конец нынешнего века. Государство на грани банкротства. Вместо жен и мужей – электронные дяди и тети легкого поведения. Общество деградирует. Хакер Кошкин живет с электронной Марией, он купил ее в одном из магазинов. Данная ситуация не устраивает его мать. Она мечтает о внуках, просит сына избавиться от «железяки». Но та не лыком шита, она заявляет, что любит Кошкина и подчинится только ему.

Глава 2

Проповедь на голодный желудок

Молодой человек по фамилии Кошкин опять весь день провел у себя дома, работая за компьютером. За окном вечерело, а он торчал за столом, стараясь забросить виртуальную удочку в запретный чужой водоем. Но бесстрастный компьютерный голос неустанно возвращал его к трезвой реальности:

«У вас нет доступа к банку данных… У вас нет…»

Кошкин надеялся, что после введения нового кода заветные ворота непременно откроются, но подлый шифр постоянно ускользал от него, так что не было никакой возможности за него уцепиться.

Кошкин был парень хоть куда: стройный, высокий, кареглазый. Один был у него недостаток: возраст подходил к сорока, а юноша был пока что неженатый.

Человек под конец отодвинулся от стола, потянулся, хрустнув суставами. И вдруг подумал, что надо бы бросить эту затею и наслаждаться достигнутым — ездить на пикники, навещать друзей. Либо уехать на дачу, потому что зарабатывать деньги с помощью компьютера можно и там.

Его рассуждения прервал шорох за дверью. В кабинет тихо вошла стройная белокурая девушка лет двадцати.

— Ужинать будешь, дорогой? — спросила она, сверкнув малахитовыми глазами.

— Что за вопрос, Машка?! — удивился Кошкин. — Я же человек… В отличие от тебя…

— Вот я и спрашиваю, — сказала девушка.

Она подошла к Кошкину, присела к нему на колени и стала целовать в губы, щеки и лоб. Со знанием дела. От нее пахло женщиной — желанной, доступной и близкой, так что Кошкин отключился от недавних забот. Голова у него теперь была занята другим. От нетерпения он шевельнулся в кресле. Но девушка не торопила события.

— На сегодня у нас котлеты из филе индейки… — сказала она. — С овощами и куриным желтком. Готовится очень быстро…

— Понятно-понятно, — ерзал в кресле Кошкин. — Но сначала секс… Потом душ, потом ужин…

— Но, может, сначала котлеты, а потом… — рассуждала девушка.

— Ты издеваешься?

— Ты же работаешь… Поэтому желательно закусить, прежде чем…

Но Кошкин не дал ей договорить:

— Бегом! В постель! Я за тобой, Мария…

И та покорно поднялась и пошла из кабинета. У двери она остановилась, обернулась и ласково проговорила:

— Милый, я могла бы тебе помочь. Я вся твоя от ворот магазина…

Выйдя из кабинета, она скользнула в соседнюю комнату, освободилась от платья, сняла трусики, затем нырнула в постель и накрылась тонким одеялом. Именно такое прозрачное одеяло почему-то любил Кошкин.

А вот и он. Вошел. Сбросил с себя одежду и прыгнул в кровать, угодив Машке как раз куда надо — в скользкий и трепетный мир. Машка божественно всхлипнула и стала под ним шевелиться, ритмично работая задом. А когда все закончилось, стала его донимать:

— Милый, ты доволен мной? Ну, скажи… Не томи…

Он пока что молчал, вспоминая слова: «Могу помочь… Я вся твоя от ворот магазина…» Откуда в железной головушке подобные мысли? Однако надо было ответить, и он сказал, что все было на уровне. В этом и заключался алгоритм их отношений, в противном случае Машка осталась бы в постели, исходя слезами до посинения. Такова была ее природа, которую Кошкин, будучи неплохим программистом, так и не смог перестроить на собственный лад.

Он поднялся из постели и отправился в ванную, потому что лежать раздетым теперь не было смысла. Он встал под воду и, не торопясь, ополоснулся. А когда вышел из ванной, то оказалось, что Машка не только приняла душ, но даже накрыла на стол.

Она вновь подступила к нему:

— Забыла спросить, как твои успехи? Есть подвижки?

— Тебе-то какое дело?

— Я всего лишь спросила…

— Спросила она… Пишу помаленьку.

— Писатель ты мой, — усмехнулась Машка.

— Зато ты у нас богиня любви.

— Да, я богиня…

Может, они так и зубатились бы, забыв об ужине. Но в кабинете громко запел телефон.

— Кошкин слушает… — сказал Кошкин, оставаясь на месте. В голове у него теперь звучал голос матери, в то время как в кабинете телефон замолчал.

— Гони прохиндейку, пока не поздно, — гудел в голове материн голос. — Избавься от железяки…

— Послушай, — запыхтел в ответ Кошкин, — она мне почти что жена…

— А ты мой единственный сын, Володенька, — говорила мать. — У тебя не будет от нее детей…

Молодой человек замолчал. Мать была абсолютно права.

— Неужели тебе непонятно? — продолжала Софья Степановна. — У нее железные мозги, а мне хочется внуков, Володенька. Но если ты не можешь решить проблему, то я сама за тебя решу — вот увидишь… Налажу ее из квартиры…

— Ты не можешь этого сделать! — опомнился сын. — Не имеешь права!

Но мать стояла на своем.

— Знаешь, к чему это приведет? — спросила она и сама же ответила: — Ты будешь старый, больной, ни на что не способный дед, к которому никто не придет… Потому что меня к тому времени не будет…

— Пойду прогуляюсь, — оборвал ее Кошкин. — Опять ты за старое…

Он щелкнул зубами, и голос матери оборвался. Эти звонки — сущее наказание, причем в самый неподходящий момент. Кошкин подошел к шкафу и стал одеваться. Надел серые летние брюки, светло-зеленую рубаху и двинулся в прихожую, где у него была тумба для обуви.

— Ужинать, Володенька! — спохватилась Машка. — Ты же голоден, дорогой…

— Обойдусь…

— Действительно… Какой уж тут аппетит… — в тон ему согласилась Машка.

Кошкин обулся, вышел из квартиры и вскоре побрел по косогору вдоль чугунного парапета. Здесь вовсю гулял ветер, серая река далеко внизу пенилась в бурунах. Потом он повернул в сторону площади Независимости, с трудом соображая, для чего туда идет. Группа быстрых моноциклистов обогнала его и ушла на перекрестке за угол дома. Возле супермаркета длинноногая, тонкая и гибкая женская фигура, затянутая в ослепительно-белое трико, крутилась высоко в воздухе на трапециях. Она плавно взлетала вверх к концам стальных мачт, мягко и точно подтягивалась на трапеции, а потом, раскачав ее, срывалась вниз головой, успев ухватиться стопами за перекладину. Потом она снова повторяла упражнение в нарастающем темпе. Она старалась изо всех сил, однако прохожие не обращали на нее внимания, потому что дама-андроид висела в этом месте давно и порядком надоела.

Чуть поодаль, в тесном загоне из обглоданных жердей, стоял в полудреме сухопарый козел со сплющенными рогами и длинной бородой. Через ограждение к козлу тянулся с микрофоном мужик в футболке.

— Как вы относитесь к нашему правительству? — спрашивал он у козла.

Козел встряхивал рогами, водил мутными глазами по сторонам.

— А к его председателю?

Козел вертел головой, гортанно орал, затем, улучив момент, вскакивал на забор и под хохот зевак плевал в лицо репортеру. Другой мужик снимал репортаж на видеокамеру.

Из супермаркета вышел человек в папахе, навстречу ему, бряцая амуницией, шагали казаки с шашками в ножнах.

— У тебя шляпа из горного козла или степного? — прилип один из них к человеку в папахе. Казаки были явно под мухой и никуда не спешили.

— Не простого козла, а козла-скалолаза, — ответил степенно владелец папахи.

— У-у-у, — загудели казаки. — А где добыл?

Далее Кошкин не расслышал. Он повернул за угол здания и снова наткнулся на группу моноциклистов, один из которых теперь лежал плашмя на асфальте. Над ним склонился полицейский и снимал его на видео. Одноколесное средство передвижения валялось рядом. В асфальте виднелось углубление с металлической решеткой — это углубление, вероятно, и стало причиной падения. Еще двое полицейских стояли поодаль, возле служебной машины.

— Понастроили тут, — ворчал моноциклист. — Я взыщу с этих гадов… Они у меня попляшут.

— Город не виноват, — произнес полисмен. — Данное углубление является допустимым… Вы превысили разрешенную скорость движения…

— Ну, ты загнул, бедняга… — Моноциклист поднялся. — Углубление, говоришь? Для одного колеса?

Кошкин не стал дожидаться, чем закончится дело. Он шагал теперь в сторону одинокой колонны — на ней возвышалась каменная женщина. Это был памятник Победе, случившейся очень давно. У женщины на голове был каменный венок. Правой рукой она указывала в сторону проспекта. Каменное платье облегало стройные ноги, под которыми, у основания колонны, толпился народ и гремел мужской голос.

Кошкин направился в ту сторону. Оратор, стоя на ступенях колонны, кричал в мегафон. Говорил он, между прочим, о близком конце света и просил народ опомниться.

Владимир пробрался ближе к колонне. Оратором оказался бородатый мужик в пятнистой одежде и военных ботинках. Рядом с ним стояла девушка лет двадцати-тридцати — на ней была точно такая же куртка, с пятнами, а также ботинки с заправленными в них брюками. За спиной у обоих висели рюкзаки.

— Разве же это общество?! — говорил мужик. — Это сплошной дом терпимости! Это говорю вам я — Пульсар, пришедший из леса! Со мной моя дочь Екатерина, она выросла в лесу, не зная вашего мира!

Народ с любопытством слушал Пульсара.

— Вы забыли, для чего приходил к нам Господь! Он пришел сохранить старые принципы, построенные на равенстве! Он говорил нам о том, что закон Моисея забыт! Что изменилось с тех пор?! А я вам скажу! Вам насадили закон «О защите толерантности». Но это закон для избранных, поскольку одних он угнетает, вторых превозносит до небес, включая андроидов…

Мужик опустил микрофон, обвел взглядом толпу. Народ оглядывался по сторонам, соображая. Человек из леса мог быть кем угодно, в том числе провокатором.

— Зато у нас, — сказала дама в джинсах, — восстановлен язык прошлого века. Мы говорим точно так, как говорили наши предки…

— Именно! — воскликнул мужик лет пятидесяти. — Благодаря закону мы помним Даля, Толстого и Чехова…

Однако эти доводы не сбили с толку Пульсара.

— У тебя есть дома андроид?! — спросил он в микрофон, бегая глазами поверх толпы. И добавил: — Для сексуальных услуг?!

— Ну, допустим… — ответил ему оппонент. — С кем хочу — с тем и сплю…

— Я тебя поздравляю! Ты умрешь под забором! Потому что никто не подаст тебе кружку воды! У тебя не будет детей, уважаемый!

— И что ты предлагаешь?

— Подумай! Всего лишь подумай, куда ведет такая политика! Таким, как ты, скоро не будет места…

Однако продолжить оратору не дали. Из толпы выдвинулись двое верзил в штатском, подняли говоруна за предплечья и понесли со ступеней к асфальту. Пульсар, работая ногами, пытался шагать, хотя ноги не доставали пола. Получилось подобие бега в состоянии невесомости. В толпе возник хохот. Пульсара опустили на пол, затем повалили, он стал извиваться, пытаясь вырваться из цепких и сильных рук. Один из полицейских предъявил ему удостоверение в виде круглого белого жетона с цифрами и стал говорить о правах задержанного.

— Уважаемый Пульсар, — бормотал полицейский, — ты имеешь право знать, в чем обвиняешься, иметь защитника в административном процессе. Защитник может предоставить твои интересы в суде, а ты лично можешь извиниться перед судом за допущенное нарушение. Кроме того, учитывая доказанность деяния и неотвратимость наказания, ты имеешь право на свое освобождение по месту своего задержания, прямо здесь, при условии выплаты административного штрафа в сумме полутора средних месячных единиц оплаты труда. Норма нарушенного административного права — статья 5-38 «Нарушение законодательства о собраниях, митингах, демонстрациях, шествиях и пикетировании».

— Отпусти! — Пульсар корчился от боли. — Ты сломал мне кости!.. Будь я хакер, от вашей системы ничего не осталось бы! Но я не хакер!.. И даже не программист! Я строитель, который построил машину! Опомнитесь, пока есть время…

Его дочь металась рядом.

— Отпустите его! — просила она, стараясь освободить отца.

Другой полицейский, читавший права, остановил ее тем же манером, ухватившись рукой в запястье. Лицо у девушки исказилось от боли.

— Помимо того, — продолжил полицейский, державший Пульсара, — штраф может за вас уплатить любой уважаемый.

Он обвел взглядом толпу и, остановившись на Кошкине, строго спросил:

— Что? Уважаемый желает внести деньги?

Кошкин удивился до крайности, однако промолчал.

— Что-то не понял я, — продолжил полицейский. — Вы кем им приходитесь — кум, сват?

— Брат, — ответил Кошкин, пугаясь собственных слов.

— Ваш кошелек, — сказал полицай, протягивая к нему руку. — Прошу ценить наше время и не задерживать. У вас две секунды для размышления… Раз…

— Я уплачу! — опередил его Кошкин, доставая из кармана пластиковую карту.

Полисмен оживился при виде карты, взял ее свободной рукой, сунул себе в карман, затем вынул и возвратил Кошкину. Однако отпускать девушку не спешил. Первый полицейский тоже не торопился.

— Штраф не прошел регистрацию… Надо ждать, уважаемый.

Кошкин на чем свет ругал себя. Прогулялся, называется! Он мог бы тихо смыться, оставив этих двоих один на один с полицейскими. Мог бы, да что-то сдержало его — может быть, слово «машина», которое произнес перед этим задержанный.

Железные клещи наконец разомкнулись, мужик с дочерью оказались на свободе, после чего толпа зевак моментально схлынула вместе с полицейскими.

— Спасибо тебе, добрый человек, — сказал Пульсар, тряся бородой. — Ты не прошел мимо, остановился…

Слово за слово, они разговорились и тихонько пошли втроем от площади. Бородатого звали дядей Федей, по отчеству — Ильич, а девушку — Катенькой. Дядя Федя массировал запястья, проклинал систему и тех, кто ее построил.

— Вначале мы даже думать боялись, — гремел его голос, — что какой-нибудь робот заменит не только, допустим, кассира в банке, но и женщину в кровати, что местное самоуправление докатится до такой вакханалии…

Они подошли к Волжскому косогору и возле чугунной ограды остановились. Кошкин большей частью молчал, с трудом переваривая информацию. Кассир в банке, женщина в кровати… Существо, от которого могут быть дети.

— Так и ушли мы в лес с женой. А потом Аннушка у нас умерла, — рассказывал Федор Ильич, — мы остались с дочкой одни. А вскоре мне зарубили военную пенсию. Они сказали, что такого человека не существует. Меня нет. И дочки моей тоже нет, хотя она была рядом со мной…

— Такого не может быть, — не верил Кошкин.

— Еще как может! Это лишь видимость, что я есть! — утверждал мужик. — Вначале я тоже не поверил, правду пошел искать…

— Но есть же федеральный центр, — напомнил Кошкин.

— У центра свои проблемы.

Мужик пристально посмотрел Кошкину в глаза, потом отвел взгляд и продолжил, глядя в заречную даль:

— Дело даже не во мне. И не в центре. Дело в этой вот городской агломерации… — Он ткнул пальцем в заросли крапивы под косогором. — В этой вот компактности… Ей отведено не так много времени. Будь я хакер, можно было на что-то надеяться. Катенька не даст мне соврать. Скажи, Катя…

Дочь вскинула к небу глаза, тяжко выдохнула и промолчала.

— Что ты думаешь об этом? — настаивал отец.

— Мы помрем с голоду, — ответила она. — Это я точно знаю.

Она вдруг стала часто моргать, достала из кармана платок, приложила к лицу и затем отвернулась. Отец тронул ее за плечи. Дочь обернулась к нему и продолжила:

— Агломерация, говоришь?

— Ну да…

— Я сыта ею по горло за эти три дня. Мы уйдем в лес и не вернемся сюда никогда.

— Понятно, Катенька… Но мы обязаны… Нам не добраться назад…

Кошкин стоял в растерянности. Не добраться — значит погибнуть. Может быть, этой же ночью, нарвавшись на волчью стаю, о которой недавно писали в Сети.

Тем временем солнце садилось все ниже, от городских строений тянулись под гору громадные длинные тени.

— Я бы не советовал ехать в ночь, — сказал Кошкин.

Взгляд у него скользнул по груди девушки. Потом застрял у нее на шее — там, где билась едва заметная жилка. Кошкин давно мог быть дома, потому что ничто его не связывало с этими людьми, но жилка под тонкой кожей теперь не отпускала его. Она просила решения быстрого и точного. Как тот пароль, который не давался в последнее время.

— Обещали похолодание, — продолжил он. И тут же добавил: — Вы можете заночевать у меня.

— Мы и так вам обязаны, — оживился Федор Ильич.

От напряженного разговора Кошкина слегка лихорадило.

— У нас есть где жить, — сказала девушка. — У нас дом в лесу. Пусть живут себе. Видит бог, мы пытались, но нам не дали вразумить эти головы.

— Назад… К природе… — согласился с нею отец. — Будем собирать там грибы…

В наступающих сумерках, шагая вдоль чугунного ограждения, они подошли к двухэтажному кирпичному дому.

— Вот и жилище мое, — сказал Кошкин.

Он взялся за ручку двери, собираясь пропустить впереди себя новых знакомых, как услышал за спиной шорох автомобильных шин. На углу бокового проезда остановилась машина со световым маяком, за ней еще одна.

— Не двигаться! — прогремело над улицей.

На дорогу из машин выскочило не менее дюжины человек. Яркая желто-зеленая форма на них зловеще светилась. Подобное свечение не сулило ничего хорошего.

— Руки вверх! Я Татьяноха! — раздалось снова.

— Черти тебя принесли…

Кошкин содрогнулся. Татьяноха командовал городской милицией, созданной по решению местного правительства в помощь федеральной полиции. Не успел Кошкин еще что-нибудь сказать, как его ухватили за руки и с хрустом надели наручники.

Пульсара с дочерью прижали к стене и, заведя руки за спину, тоже надевали на них наручники.

— Кто вы?! — орал Федор Ильич. — Я буду жаловаться прокурору! Я пойду к губернатору!

— Пойдешь! — радостно соглашался с ним сухой рыжий мужик в штатском, лет за сорок, в форменном чепчике. Это и был Татьяноха. — Мы тебя обязательно отпустим… Но ты запишись к нему на прием для начала, потом ори…

Он замолчал, отворачиваясь, и в тот же миг, словно бы передумав, вдруг яростно уцепился пальцами в Федину шею. Ноги у Феди при этом подкосились, он сначала как будто повис у стены, а потом повалился боком в асфальт.

— Что вы делаете! — закричала Катя. — Вы не имеете права!

Дальше ей сказать не дали. Один из милиционеров повернул ее лицом к стене, прижал к шее дубинку и так стоял, пока другой из них шарил у девушки по карманам.

— Я женщина! — хрипела Катя. — Это вам не пройдет…

— Да, не пройдет, — тихо и зло соглашался Татьяноха, кося при этом глазами одновременно в разные стороны. Он приблизился к девушке, ухватил ее за плечо и развернул к себе. Затем, уцепившись пальцами в подбородок, проговорил: — Это не пройдет никогда, потому что мы не позволим…