Дельфин в стеарине

Николай Романецкий

Сколько стоят рубашки, в которых рождаются счастливчики? Кто их шьет, как снимают мерку и кому они предназначены? Могут ли такие рубашки возвращать память, отводить порчу и отражать густо летящие пули? Ищите ответы на все эти вопросы в новом романе Николая Романецкого, и вам наверняка тоже улыбнется удача!

11

Сигнал будильника разбудил меня без пятнадцати шесть.

Я выбрался из машины и размял затекшие ноги. Моя заспанная в такое время физиономия удивляла встречных-поперечных, но мне было наплевать на их удивление. Главное, чтобы она не изумила Марьяну.

Хорош гусь, япона мама, спит перед свиданием с девушкой!..

Поэтому я отправился в уже знакомое кафе, а там зашел в туалет, умылся, вытер физиономию бумажным полотенцем и примерил на нее различные выражения — от умильной безбашенности до строгой мужественности.

Вошедший в сортир любитель пива, которому потребовалось освободить емкость для очередной парочки бутылок, посмотрел на меня подозрительно, однако я оказался парень не промах — улыбнулся и подмигнул ему, и душа его тут же освободилась от подозрений. Впрочем, останься она, его душа, в веригах подозрительности, я бы не заплакал от испуга. В конце концов, я не собирался грабить банк — я всего-навсего намеревался запудрить мозги девушке, а если и существует законодательный акт, под который подпадают эти действия, то разве лишь моральный кодекс строителя коммунизма. Даже устав гарнизонной службы не касался таких ситуаций, а уж создатели УГС стремились охватить все.

Я вернулся к машине и решил поискать ближайший ресторан. Сей подвиг решено было совершить без помощи искусственного интеллекта — напротив, почты, на другой стороне, располагалось интернет-кафе, я отправился туда. Воспользовавшись тамошним «железом», вылез на сайт «Санкт-петербургский гурман (рестораны, кафе, бары)», десятилетиями проводивший в жизнь идеи Ильи Лазерсона, и быстро отыскал неподалеку ресторанчик с оригинальным названием «Северная Венеция». Затем расплатился, вернулся в машину, взялся за мобильник, позвонил в эту самую «Венецию» и заказал столик на двоих. А потом включил зажигание и в шесть пятнадцать был около памятника знаменитому авиаконструктору, чьи не менее знаменитые штурмовики кромсали врага без малого век назад. Да и сейчас прославленное КБ продолжает работу, создает военные и гражданские ракетопланы и космические самолеты. Так что бронзовая фигура поставлена здесь не по блату и не за красивые глазки.

Я вышел из машины и подошел к пьедесталу. Покрутил на пальце ключи от «забавы», хватким взглядом оглядел окрестности.

И началась самая великая из всех охот — охота на человека…

Где-то я слышал такую фразу. Но она не верна. Самая великая из всех охот — это охота мужчины на женщину, а равно и наоборот — женщины на мужчину, правда, в последней я если и участвовал, то, во-первых, не ведая того наверняка, а во-вторых, в качестве добычи.

Марьяна появилась ровно в шесть двадцать. На ней теперь не было белой блузки и черной юбки, зато было одеяние, которое саму ее делало охотницей, — коротенький голубой топик с глубоким вырезом и такого же цвета коротенькие шортики. Мой покойный папа посчитал бы такую одежду подходящей разве только для пляжа, а уж Ниро Вульф непременно бы поднял на одну четвертую дюйма свои знаменитые плечи. Я же потрясенно вытаращил глаза и едва не пустил слюни.

Как и днем, охотнице это понравилось.

— Приветики! — сказала она с видом величайшей скромницы, неведомо как оказавшейся рядом с мужчиной.

— Добрый вечер! — Я был учтив до безобразия: она даже глаза вытаращила.

Наверное, ее иначе чем «Привет, лоханка!» парни еще ни разу не называли. Что ж, учиться никогда не поздно…

— Привет, лоханка! — поправился я.

Она расхохоталась.

А когда отсмеялась, я взял ее под руку и повел к автомобилю. Вдохнул аромат ее духов. Запах оказался нерезким и приятным.

— Вау! — сказала она, когда я открыл перед нею дверцу. Сделала книксен. Движения были изящны.

— Ого! — отозвался я. — Клевяк без банданы!

Она вновь расхохоталась, усаживаясь.

Я закрыл правую дверцу, обошел машину и угнездился на водительском сиденье.

— Куда пожелаете?

— Сугубо фиолетово. Давай на ты.

Скромница оказалась резвой.

— Давай, — согласился я. И вдруг вспомнил прошлый год, «Прибалтийскую, Ингу…

Если мы с Марьяной и дальше пойдем с такой скоростью, завтра утром Катерина нашлепает мне по лысине.

— Как насчет «Северной Венеции»?

— Легко! А конину будем керосинить?

— Эй! — сказал я. — Конина — это перебор. Я же за рулем. Не остановиться ли нам на шампуни?

— Ладно, — милостиво согласилась она. — Шампунь так шампунь. Кстати, ты в теме, что такое шампунь по-домашнему?

— Нет.

— Водяра под шипение жены.

Я рассмеялся:

— Не знал этого прикола.

И снова у меня возникло ощущение дежа вю. И стало совсем не по себе. Я даже не произнес ответной хохмочки. Как будто она могла стать механизмом, запускающим процесс возвращения в прошлое.

Я мотнул головой, избавляясь от наваждения, тронул машину и влился в поток. В агрессивной манере перебрался из крайнего правого ряда в крайний левый, пропустил встречных и свернул.

К моему удивлению, Марьяна не трещала без умолку, наоборот — как-то сжалась на сиденье, сгорбила плечи. То ли почувствовала мою секундную неуверенность, то ли представила себе, что произойдет после ресторана, и эта перспектива показалась ей совсем непривлекательной.

Что ж, на Руси не все караси, есть и ерши… Хотя, оно бы и к лучшему, коли так, — карась у меня дома водится, всем карасям карась, который вполне может превратиться в щуку. Но не выходить же из образа. Тем более что от неуверенности не осталось и следа — Арчи Гудвин повалил Вадика Ладонщикова на обе лопатки.

— Чай, кофе, потанцуем, — сказал я. — Шампунь, конина, полежим.

Она вдруг резко повернула голову, посмотрела на меня в упор:

— Наше дело не рожать, да?

Однако Арчи Гудвина такими выходками не смутишь.

— Наше дело не рожать, но и без нашего дела не родить. — Я притормозил и лихо припарковал машину к тротуару.

То ли мой каламбур развеселил девицу, то ли просто она для себя что-то решила, но Марьяна вновь повеселела.

Сквозь полуоткрытые окна кабака неслась музыка, пока электронная, но, судя по афише у дверей, в восемь вечера начиналась живая программа какой-то певички. Верх фасада украшала голограмма — усатый гондольер уверенно вел по воздуху свое суденышко с парочкой влюбленных, взявшихся за руки и не сводивших глаз друг с друга. Банальщина, но что еще привяжешь к названию «Северная Венеция»?

— А ты прикольный, — сказала Марьяна, когда я открыл перед нею дверцу машины.

Я самодовольно хмыкнул, взял ее под руку и повел ко входу в ресторан. Рука была горячей, да и все тело Марьяны просто пытало жаром. Меня всегда изумляла эта девичья особенность — излучать сумасшедшее тепло при температуре в тридцать шесть и шесть десятых градуса.

Дизайн кабака оказался в стиле ретро, на входе нам пришлось пройти через вращающуюся дверь, какую я видел только в кинофильмах прошлого века. Стиль выдержан и внутри — вокруг преобладали оттенки зеленого, на окнах висели тяжелые темно-зеленые портьеры, а столики скрывались в этаких альковах, скрытых от посторонних глаз салатными шторами. Впрочем, были и открытые места, расположенные в центре зала, между альковами. У дальней от входа стены располагалась невысокая сцена, в настоящий момент — пустующая.

— Вы на виду хотите? — поинтересовался метрдотель. — Или?

— Или, — сказал я решительно.

Нас провели в один из альковов, усадили за столик, предложили ознакомиться с меню.

Я открыл его и просмотрел. Конечно, черепаховый стейк здесь не водился. Как и шиш-кебаб… Но кто мешает нам заменить его другим кебабом — люля? Или вообще заказать котлету по-киевски?

Я передал меню Марьяне.

Она разглядывала его недолго.

— А что, гамбургеров в этом кабактерии не дают?

Я свел к переносице брови:

— Девочка, это же не фаст-фуд! Это русский ресторан!

Хотя, честно говоря, название «Северная Венеция» могло бы предполагать и итальянскую кухню. К примеру, местный шеф-повар мог бы освоить тальярини или, к примеру, голубей под веницианским соусом. Это было бы самое то…

— Тогда выбирай сам! Если гамбургеров нет, мне сугубо фиолетово.

И я выбрал.

Салат «Московский»; морковь по-корейски; телятина жареная по-одесски; мороженое «Ленинградское»; шампанское «Донское игристое».

Когда я перечислил все это официанту и он удалился, Марьяна откинулась на спинку стула и сказала:

— У тебя, наверное, в школе по географии одни питекантропы были.

— И не только по географии, — заметил я. — У меня были пятерки по физике, химии и геометрии. Закон Ома вот до сих пор помню. Хотя совершенно не понимаю, зачем он мне в повседневной жизни.

— А по литературе?

— Никогда не любил. Этот предмет слишком неустойчив.

— Как это? — удивилась Марьяна.

— Курс колеблется вместе с политической линией. Сегодня изучают Шолохова, завтра Стругацких, а послезавтра и вовсе Акунина.

— Но детективы-то читаешь?

— Еще как! Стаута просто обожаю. И многих других.

— Так вот почему ты стал частным сыщиком…

Ого! Девочка, оказывается, не глупа…

— Я вовсе не частный сыщик. Я работаю на страховую компанию.

— А какая, блин, разница? Да ты не писай лимонадом, я никому не скажу, я умею держать язык за зубами.

Я тут же рассказал ей анекдот по то, как Моника обещает Биллу «держать язык за зубами».

Она усмехнулась и зевнула:

— Лажа! Этому тексту сто лет в обед. Я его еще в гимназии слышала. Ты бы спрашивал, что хочешь. Про кого тебе рассказать?

Так! Девочка, оказывается, ОЧЕНЬ не глупа…

— Ну хорошо! Расскажи про верхушку «Бешанзерсофта». Ты давно у них работаешь?

— Скоро будет полгода. — Марьяна подняла руки и грациозно потянулась. — Семестр мозги массировала в универе, на биофаке, но заколебало. Вакуоли-цитоплазмы, тоска зеленая! Бросила. И пока учиться не тянет. А про верхушку могу тебе сказать одно: козлы они все.

— И женщины?

— А женщины — суки, которые вокруг козлов вьются. — Она мотнула головой. — Конечно, это не про Полину. Полина — супер! Про нее никто худого слова не скажет, кроме завистников.

— А правда, что покойный муженек Шантолосовой был голубой?

Марьяна усмехнулась:

— Был. На меня смотрел как на пустое место, когда я в кабинете оказывалась. Я это секу. Они, по-моему, ради дела женились. Еще в молодости. Он, наверное, сообразил, что у Полины жбан в порядке и что она на многое способна, вот и привязал к себе. Они же вместе создавали «Бешанзерсофт». И еще Зернянский вместе с ними?

— А тот что из себя представлял?

— Козел! — в голосе Марьяны прозвучало откровенное презрение. — Но с ориентацией — клевяк без банданы. Меня как-то за ананасы тискал. И под юбку залезть пытался. Пришлось выписать в торец.

— Выписать в торец? Курьерша — одному из директоров?.. И он тебя не вышвырнул из фирмы?

Личико Марьяны стало хитрым.

— Наверняка бы вышвырнул. Да в ту же ночь кони и бросил. То ли в дерево на своем «мерсюке» воткнулся, то ли в каменный забор. — Она глянула на меня победительно. — Я тебе уши не шлифую, ей-бо! Я бы без проблем Аните рога с ним наставила, да он противный был. Головочлен, толстый, и черпалки вечно мокрые…

— А Анита? Она какая?

— Дура набитая! И завистница!

— Эко ты начальство уважаешь! Как же ты работаешь с ними?

— Так мне же за жизнь свистеть с ними на надо… Анита Гербертовна, почта… Хорошо, Марьяночка, положи вот сюда на стол, милочка… Вот и весь свистеж!

Подошел официант с подносом. Одарил нас вкусными запахами.

— А вообще-то работа — тупорыльник. Душняк! Лоханки только косточки друг другу перемывают.

— А куски?

— Есть парочка клёвых. Но без фантазии, сермяга! Трёпы только о том, как бабла настругать.

Мне вдруг подумалось, что она гуляет сразу с «парочкой». В смысле — и с тем, и с другим.

Откуда-то донеслась приглушенная мелодия «А ты меня за руки не бери» в исполнении трио «Марсианки».

Я поморщился. Не люблю эту группу. Но с названием они угадали. По мне, им самое место как раз на Марсе, с его ублюдочной атмосферой…

Марьяна открыла сумочку и вытащила мигающий мобильник.

— Да… Я зажигаю… Звякни тетке Елене и спроси у нее… Да, ясно-ясно… Ладно, врубаюсь… Пока.

— Один из сермяг? — поинтересовался я, когда она выключила телефон.

— Чего? А-а… Нет, это маман. Беспокоится за мой моральный облик. Как будто я без башни…

— Приятного аппетита! — сказал официант, налил в бокалы шампанского, поставил бутылку в ведерко со льдом и скрылся за шторами.

Я поднял бокал:

— За знакомство!

— За знакомство!

Чокнулись, выпили. И взялись за вилки с ножами.

Салат «Московский» оказался очень даже ничего. Не «Дьявольский дождь», разумеется, но… А мне опять пришло в голову, что в кладовых моей памяти на ближних полках почему-то находятся познания о Фрицевой кухне, а вовсе не о профессиональных навыках Арчи. Впрочем, ведь кушать всегда приятнее и полезнее, чем работать. И безопаснее, кстати. Особенно частному детективу…

Марьяна жевала молча. Наверное, ее заботили мысли о собственном моральном облике.

Я еще раз спросил себя, правильно ли поступаю. Но другого выхода не видно.

— Умгум, — сказала Марьяна. — Обо бубо! — Закрыла рот, пережевала и перевела: — Очень вкусно!

Я согласно кивнул. И спросил:

— Значит, говоришь, работа у тебя скучная?

— А чего в такой работе может быть интересного? — вопросом на вопрос ответила девица. И продолжила: — Подай-принеси, сбегай-найди…

— Ну вот у меня тоже сбегай-найди.

— Ха! — Она фыркнула. — Так это совсем другое сбегай-найди!

— А если я предложу тебе заделаться моей помощницей?

Она даже поперхнулась и закашлялась.

Я встал, перегнулся через стол, постучал Марьяну по спине. Мысленно обозвал себя идиотом. Непрофессионально это — совершать поступки, которые привлекают внимание. Хорошо еще, соседи ничего не видят.

Марьяна, наконец, прокашлялась, вытерла рот салфеткой.

— По-моему, это было покушение на убийство. Ты хотел меня задушить.

— Разумеется, — сказал я. — Чтобы лоханка знала, что ее ждет в случае отказа от моего предложения.

— А я и не собиралась отказываться! — Она улыбнулась. — Я всегда задвигалась от Деллы Стрит. И мисс Леман.

Ого, каких мы героев знаем! Вернее — героинь… Нет, похоже, я в девушке все-таки не ошибся!

— А другая мисс? Которая Марпл?

Марьяна снова фыркнула:

— Ну, она же старуха! Как может нравиться старуха?

Будь молодость хоть семи пядей во лбу, она не приемлет старости. Психология… И такое вполне нормально. Но понимать это начинаешь, когда сам переваливаешь через тридцатник.

Марьяна вдруг встала:

— Мне ужо пора в эмжо.

Я кивнул и, поскольку мне тоже было пора, провел ее по залу к удобствам.

Когда мы вернулись за стол, она спросила:

— А что надо будет делать? За кем следить?

Я усмехнулся. Мысленно, разумеется.

— Следить не за кем не надо. Надо слушать разговоры. И делать выводы. Кто с кем спит, кто кому в морду готов дать.

— И всего-то? — разочарованно протянула Марьяна.

Ого! Похоже, девушка рассчитывала на задания уровня Маты Хари. Вот только она, должно быть, не помнила о том, как закончила Мата Хари. Если Марьяна вообще слышала о такой исторической личности… Но я-то должен помнить обо всем! Даже если не задумываться о безнравственности происходящего. Впрочем, плевать мне на нравственность и безнравственность, каждый сам за себя. И чем быстрее девочка это поймет, тем проще будет избавиться от юношеского максимализма. Тем не менее ставить Марьяну под угрозу я не стану. Это как с сексом. Одно дело — оттянуть мыльницу, не забыв о резиновом друге. И совсем другое — сломать ей жизнь несвоевременной беременностью!

— Уверяю тебя, это немало, — сказал я. — Это только в кино детективы гоняются за преступниками по ночным улицам с пистолетами наголо. А в жизни все по-другому. Надо уметь слушать и делать выводы. Из разговоров узнаешь гораздо больше, чем из пустой беготни. Кстати, эта работа оплачивается.

Ее глаза вспыхнули, но ядовитые слова (по крайней мере, мне показалось, что они будут ядовитыми) слететь с губ не успели, потому что штора отодвинулась и в альков снова вошел официант. Поставил на стол тарелки с одесской телятиной, вновь разлил по бокалам «Донское».

— За наше плодотворное сотрудничество! — сказал я. — За дороги, которые мы выбираем!

Когда бокалы опустели и были поставлены на стол, глаза Марьяны сделались лукавыми. Как у мисс Марпл в исполнении Татьяны Петровны Азаровой…

— Я правильно понимаю, что кусок трахать лоханку сегодня не намерен? — Лукавства в глазах прибавилось. — Ты не писай лимонадом, я не клара целкин.

— Я не писаю, — сказал я. — В другой раз…

Может быть, добавил я мысленно.

— Что, лоханка оказалась не в кайф?

Кажется, под ногами у меня разверзалась пропасть глубиной в полный облом. Надо было срочно спасать положение, а я не имел ни малейшего понятия — как. Лоханка оказалась в кайф. В смысле, мозгов. Да и всего остального прочего.

— Лоханка — клевяк без банданы, — сказал я. Снова встал, обошел стол, наклонился.

Она запрокинула голову.

И я спас положение поцелуем старшего товарища. Губы у нее были теплыми, мягкими и влажными. Как у Кати или Лили, или… Сколько их у меня было? Даже у горянок губы были теплыми. Только сухими и шершавыми от страха и ненависти. И это заводило еще больше…

Из всех только одна попыталась ударить меня в промежность. Ее звали Кентер. Я не убил Кентер, просто отдал пацанам и сказал, что ничего не буду знать. И часа не прошло, как над истерзанным телом выла мамаша…

— Эй! — сказала Марьяна и щелкнула пальцами у меня перед лицом. — Не впадай в торч! Можно подумать, первый раз слюни гоняешь.

Ее грубость вернула меня в настоящее.

— Прости, — сказал я, переводя дыхание.

В глазах у нее мелькнул испуг, но быстро исчез, растаял.

— Лоханка — клевяк без банданы, — повторил я. И поправился: — Ты классная девчонка! А этот вечер у нас не последний.

Она поднялась со стула, и я снова ощутил мягкость и теплоту ее губ. И девическую упругость груди. Потом она села и спросила:

— Явки и пароли будем оговаривать?

Я вернулся на свое место, налил в бокал минералки, с шумом выглотал. Мне было наплевать на приличия. В конце концов, я не отец Сергий, чтобы отрубать себе палец. Или что он там отрубил?

Взгляд Марьяны снова был лукавым.

— Обойдемся пока без явок, — сказал я заговорщицким шепотом. — Связь по мобильнику. Заноси в память номер.

Она достала трубку, я продиктовал цепочку цифр. Она набрала номер, и мобильник у меня в кармане с готовностью изобразил «Мишель».

— Шеф, связь установлена! — доложила она, отдавая честь.

— К пустой голове руку не прикладывают! — отозвался я.

Эти банальности вернули вечер в нормальное русло.

Мы потихоньку расправлялись с тем, что стояло на столе. Потом перекурили. Потом попросили добавки. То есть я попросил, потому что Марьяна в ответ на мое предложение даже руками замахала:

— Нет, иначе я встать не смогу, и тебе придется нести меня на руках. И я буду скомпрометирована.

Оказывается, она знала не только жаргон тинэйджеров, но и нормальные слова. Я не преминул заострить на этом внимание, а она напомнила, что университеты проходила не только по подвалам и помойкам. Да и родители у нее — не бомжары…

Мы протрепались под мою добавку (шампанское я больше не пил — Марьяна справлялась с ним в одиночку; и весьма успешно, кстати), потом под мороженое «Ленинградское».

Мертвая Кентер снова ушла в забвение и как-то так получилось, что она увела с собой Вадика Ладонщикова, а его место занял опять Арчи Гудвин, которому уже казалось, что лучшим окончанием вечера будет проводить новоиспеченную агентессу до дома, а возле дома она пригласит кавалера попить чаю, и случайно там не окажется родителей, и чай постепенно будет превращаться в афродизиак, а партнерша по чаепитию — становиться все привлекательнее и привлекательнее, и у меня не останется иного выхода, чтобы в интересах дела пойти на совсем не деловой контакт…

Но тут зал наполнился гудением, и оказалось, что уже восемь и время слушать местную певичку. Группа у нее была живая (ретро есть ретро!), и минут пять шла настройка инструментов, а динамики сообщали нам женским голосом: «Раз, два…»

— Раздернем шторы, — предложила Марьяна. — Может, тут и плясы устраивают. Я бы подергалась. А ты?

— Плясы так плясы. — Я раздвинул зеленые портьеры, закрывавшие наш закуток от чужих глаз.

Певичка оказалась на вид старше меня, наголо бритой, с оттопыренными ушами, в драной джинсовке. По стать ей были и музыканты, и меня уже воротило, и надо было срочно уносить отсюда ноги (терпеть не могу новых хиппи!), и я уже повернулся к Марьяне, собираясь подвигнуть ее на сей поступок…

Но тут бритоголовая сказала: «Три, шестнадцать!» Барабанщик трижды простучал палочками, знакомо заныла гитара, и я остолбенел.

А потом вступила бритоголовая:

Море обнимет, закапает в пески,

Закинут рыболовы лески,

Поймают в сети нашу душу.

Прости меня, моя любовь…

Бог мой! Это была песня издалека, из младенческого детства… Нянька Ленка была фанаткой Земфиры, и песни эти гремели у меня в детской с утра до вечера (если, конечно, в гостях не было кого-нибудь из бабок), и потом рассказывали, что первое пропетое мною было «…хочешь, я убью соседей, что мешают спать…»

А бритоголовая продолжала:

Поздно о чем-то думать, слишком поздно,

Тебе, я чую, нужен воздух,

Лежу в такой огромной луже,

Прости меня, моя любовь…

Это было про меня. И про Катю. И рядом с нами не могло быть ни Лили Роуэн, ни всех других… Ни растерзанной, распластанной на земле Кентер, чьи незрячие глаза смотрели в небесную бездну, и стыли в них… нет, не страх и ненависть, лишь удивление и обида…

А бритоголовая пела:

Джинсы воды набрали и прилипли,

Мне кажется, мы крепко влипли

Мне кажется, потухло солнце,

Прости меня, моя любовь…

— Что за сингерша? — спросила Марьяна, когда песня закончилась и знакомые звуки умерли. — Ты в теме?

— Молчи и слушай, — велел я.

Больше мы не разговаривали. Я переставил свой стул на другую сторону стола, рядом с Марьяной. Она тоже не спускала глаз с лысой певицы, и между нами наступило единение, но не то, которое приводит в постель, а то, из-за которого прикрывают грудью товарища в бою.

А безволосая продолжала петь.

Шкалят датчики… Хочешь, я взорву все звезды?.. А девушка созрела… Я тебя ненавижу…

Перед сценой слились в танце две пары, но все прочие оставались за столами и, отложив вилки, завороженно слушали с открытыми ртами.

Безволосая пела.

И я снова был в прошлом, и рядом сидела мама, в сарафане в горошек, а я качался на качельках во дворе нашего загородного дома, и лаяла на кого-то за забором собака Альма, и все еще в жизни было впереди…

— Делай со мной что хочешь, — пела бритоголовая.

И я уже готов был позвать официанта и попросить графинчик с коньячком (наш дачный сосед, когда его спрашивали, как правильно — коньяку или коньяка, — отвечал: коньячка), но тут безволосая спела:

Ветер рассказал мне о страшном секрете,

Нам остаются последние сутки.

После чего барабанщик отложил палочки, аппаратуру выключили, и музыканты отправились за свободный столик, и уже открывали коньячок, и уже протягивали к бутылке рюмки, а левыми руками брали с блюдца ломтики нарезанного лимона — испокон веку лучшую закусь для коньяка…

Я жестом позвал официанта:

— Счет, пожалуйста!

— Как? Вы уже уходите? — удивился тот. — Через четверть часа музыканты продолжат.

— Счет, пожалуйста!

Он быстро выписал счет.

Я расплатился и двинулся к выходу. Марьяна безропотно поднялась и пошла следом. Мы молча вышли на улицу и молча сели в «забаву». Только тут Марьяна открыла рот, чтобы назвать адрес, и я тронул машину. Ехали тоже молча. Потом она попросила высадить ее за квартал до дома, и я остановил машину там, где она указала.

— Так я позвоню? — несмело сказала она, а я лишь кивнул.

Она махнула рукой, и я уехал, даже не повернув головы и не посмотрев в зеркало заднего вида.

Через минуту я уже не помнил о ней.

Со мной была Катя.

Светофоры на перекрестках то и дело задерживали меня красным светом, я останавливался и подавлял в себе желание расстрелять очередного мерзавца на месте. Заезжая в подземный гараж, я не ответил на приветствие охранника, и он проводил меня удивленным взглядом. Лифт полз по шахте со скоростью улитки, и я едва не приплясывал от нетерпения.

Когда я ввалился в прихожую, Катя высунулась из кухни и спросила:

— Ну как? Что-нибудь удалось узнать?

Я не ответил — я шагнул вперед и прижал ее к себе, и она, почувствовав упругость того, что должно было стать не только моим, сразу все поняла. Тогда я схватил ее на руки и понес в спальню. А там ногой вышвырнул за дверь возмущенного Пусю, содрал с Кати футболку и джинсы, и все остальное, и, рыча и путаясь в собственной одежде, повалил жену на кровать, и мы все делали так, будто у нас и в самом деле остались последние сутки, и бедный Пуся скребся в двери, но мы его почти не слышали…