Бюро «Канун», или Ужасы Ивота

Николай Ободников, 2019

Ивот – городок стеклянных шариков и паранормальной активности. Десять лет назад его потрясла чудовищная волна самоубийств, получившая название «Канун». И вот сейчас, спустя много лет, над Ивотом вновь нависают ужасы «Кануна», когда кошмары и полуночные призраки черным потоком наводняют улицы городка, оживают самые зловещие слухи и городские легенды, творятся нечистые ритуалы и призывается древнее неземное зло. И только Лунославу и Булату по силам положить конец потусторонним ужасам. Ведь эти двое – единственные сотрудники бюро, созданного злом, чтобы бороться со злом…

Глава 2

Что такое шлагбаум, спросите вы? Это такая привлекающая внимание перекладина, запрещающая или разрешающая движение через железнодорожный переезд. А что за Шлагбаум, в чьем написании непременно присутствует заглавная буква, поинтересуются особо настырные? Это прозвище неухоженного перекрестка, от которого дорога разветвляется на три направления — Дятьково, Старь и, конечно же, Ивот. Здесь почти всегда можно встретить автостопщиков, которым повезло проехать лишь половину пути и которым еще предстояло созреть для легкой прогулки в несколько километров.

Ну и, конечно, занимательный факт об этом месте: несмотря на железнодорожное полотно, соединяющее Ивот и глухие лесные дебри, на Шлагбауме самого́ шлагбаума давно нет…

Итак, полночь, двое подвыпивших мужчин идут от Шлагбаума по рельсам домой…

— Слышь-слышь! Танюха-то сегодня вообще зачетная была, да?

— Ну-у…

Неуместный в женской компании вопрос принадлежал монобровому Витьке Ковриге, тогда как односложный и неуверенный ответ на него — Петьке Копченому. Конечно, в семейном кругу этих сорокалетних мужчин величали более уважительно и приветливо — не иначе как Виктор Хлебов и Петр Салов. Эти двое — только что из Стари, где гремевший день рождения местного авторитета плавно перешел в вечеринку «для своих». А поскольку ни Коврига, ни Копченый там «своими» не были — их «по-дружески» подбросили до Шлагбаума.

— Ты чего такой тихий? — поинтересовался Коврига, выковыривая из зубов остатки бутерброда с красной рыбой.

— А ты чего такой громкий? — огрызнулся Копченый, пугливо всматриваясь в черные кусты вдоль рельсовой колеи. — Не слышал, как на днюхе рассказывали, что бывает с теми, кто вот так, как мы?

— Что, пожрут на халяву? — не понял Коврига.

— Нет! Что бывает с теми, кто ночью от Шлагбаума идет по рельсам домой!

— Ой, да не мороси ты! Знал бы, что ты такой бздун, пошли бы по дороге!

— Говорят, — вытаращил глаза Копченый, — год назад пьяные железнодорожники в этом самом месте на тепловозе перерубили пополам заблудившуюся бабу-грибника! Хрясь — и надвое! А половинки тела потом спрятали по разные стороны этой самой железной дороги! С тех пор эта баба-призрак по ночам является путникам, что по рельсам шляются, — ищет тех самых железнодорожников! Пристраивается за ними сзади и стучит, стучит, стучит — то ли зубами, то ли еще чем. Но оборачиваться нельзя, нет! Иначе признает та баба-призрак в тебе своего убийцу — и того!

— Чего «того»? — лениво спросил Коврига.

— И того — не найдут тебя! — зло буркнул Копченый, раздосадованный толстокожестью друга.

Тук-тук! — внезапно раздалось позади них. Коврига и Копченый одновременно замерли. Стук был тихим, металлическим и зловещим, словно кто-то попытался привлечь к себе внимание — с того света.

— Не оборачивайся! — взвыл Копченый.

— Да ты гонишь, что ли? — удивился Коврига. — Сам, небось, и постучал — чтобы не одному тут пованивать!

— Говорю тебе, это не я! Только не оборачивайся!

Тук-тук! — снова раздалось позади них, будто что-то донельзя жуткое решило напомнить о себе. Выглянула луна, придав ночной синеве леса окончательно мертвенный оттенок.

Копченый снова вытаращил глаза и горячо прошептал:

— Просто пойдем побыстрее к людям! А еще лучше — побежим! Тут всего-то несколько километров!

— Ага, чтобы я потом себя не уважал? — возмутился Коврига. — Ну уж нет, дудки! Смотри, как это делается: мужик — оборачивается, мужик — остается мужиком!

Изложив только что придуманную мудрость, довольный собой Коврига обернулся — и истошно завизжал, почти по-мужски. Его дернуло назад, и Копченый окончательно остолбенел от парализовавшего его страха.

Позади пару раз звякнуло, и, к удивлению Копченого, рядом с ним пробежал перепуганный товарищ. Бедный Коврига не прекращал вопить и оглядываться. В свете луны сверкнула сталь, и в монобровь Ковриги воткнулась чудовищная коса, сделанная из развороченного рельса. Коврига всхлипнул, по его лицу заструилась кровь, и он, не прекращая потрясенно смотреть за спину Копченого, упал, после чего — умер.

— Я, я, я… — заблеял Копченый, — я ничего не видел! Я ничего не видел! Клянусь! — И он закрыл руками лицо, чтобы действительно никого и ничего не зреть.

Тук-тук! — снова тихо и просительно раздалось сзади.

— Я же ничего не… не видел! Не надо! Я не оглядывался! Я не буду смотреть! Н-не надо! — запричитал Копченый и, несмотря на трусоватость, принял единственное верное решение.

Он медленно пошел вперед — закрывая лицо и ориентируясь ногой по рельсовой нити, которая должна была вывести его через лес в Ивот — к людям. И на каждое его постукивание ботинком по рельсу сзади неизменно доносилось: тук-тук! Однако Копченый был упрям в своем желании выжить любой ценой и потому не оборачивался. Так он, как ему показалось, шел долгие часы и даже успел состариться на пару десятков лет, пока его не окликнули.

— Мужик, ты чего? — раздался участливый голос.

— Л-люди?.. Л-люди, это вы?.. — не поверил своей удаче Копченый, продолжая держать лицо закрытым. — Позади м-меня есть кто-нибудь… или… или что-нибудь?

— Позади тебя? Ну-ка… Ого, еще как есть!

— И что там? — плаксиво спросил Копченый.

— Коричневый след! Ты, мужик, похоже, конкретно обделался!

Раздался взрыв хохота — молодого, человеческого, успокаивающего.

Копченый с дрожью убрал руки от лица и увидел перед собой группу веселящихся парней и девушек. Круго́м были огни улицы Ленина — огни Ивота.

— Я дошел… — сча́стливо пробормотал Копченый и с облегчением упал в обморок.

Едва начался день, как уже весь Ивот обсуждал злоключения Петра Салова, известного в миру как Копченый. Газеты пестрели фотографиями перепуганного мужчины и рябили подробностями, высосанными, по мнению большинства, из пальца. И потому эти многие считали, что и сам Копченый тоже был высосан из какого-то не очень приятного места.

Было около одиннадцати утра — час, когда безработные и отпускники поднимают чарочки за собственное здоровье.

Несмотря на усталость после уборки бюро, на которую ушел весь предыдущий день, Лунослав и Булат всё же решили проверить эту историю. Как никак — бюро должно работать! И вот теперь, пройдя почти всю улицу Чапаева Старого Ивота, они оказались перед домом Копченого. Дом, к слову, был частным, желтым и облупившимся, словно яичко, которое забыли скушать на Пасху.

Булат положил руку на калитку:

— А нам удостоверения какие-нибудь полагаются? Ну, там, понимаешь, врываешься и такой: «Всем лежать! Работает"Канун"!» И особо наглым по губам этим удостоверением! Прям по губам!

— Не припомню, чтобы нам что-то такое полагалось, — задумался Лунослав. — Будем просто представляться и говорить по делу.

— «Представляться»… — пробурчал Булат и, пройдя через запущенный палисадник, постучал в дверь.

Открыла жена Копченого — дородная бабища с ласковым именем Нелли.

— Ам… э… Здравствуйте! Бюро «Канун»! Мы расследуем всякое там ненормальное, сверхъестественное… П-помогаем, когда уже всё… У вас ничего ненормального нет?.. — натянуто сказал Лунослав, с досадой ощутив, как жалко он выглядит.

— Журналюги? — недобро прищурилась Нелли, и Лунослав окончательно стушевался.

— Говорю же, нужны «корочки», — шепнул Булат товарищу. — Нель, мы к Копченому. Говорят, он дичь какую-то пережил.

— Петя! Поклонники дичи! — объявила та тоном герольда и пошаркала по домашним делам. — Болезный в зале на диванчике — лечится.

— Это ж мужика так зазря губить, — обеспокоился Булат, проходя внутрь. — Одному «лечиться» — нельзя!

— Если что, мне тоже нельзя: мне нужна дикция, — сразу предупредил Лунослав и похлопал по Черномикону в сумке.

Они вошли в зал. Копченый, развалившись на диване в одних лишь семейных трусах, задумчиво смотрел на непочатую бутылку самогона и просвечивавшие в лучах солнца молодые огурчики.

— Петр, здравствуйте! — оптимистично произнес Лунослав, твердо решив реабилитироваться за растерянность при общении с Нелли. — До нас дошли све́дения, что с вами приключилось…

— «Дошли»?! — возмутился Копченый. — Да это я — едва дошел! А Коврига так и вообще… того!..

— А Ковригу-то не нашли, — вклинился Булат, с интересом поглядывая на самогон.

— Как не нашли?! Я же… я же всё подробно описал! И ст-стук, и к-косу… и Ковригу с… с косой! — И Копченый потрясенно налил себе стопочку.

— Ядрен батон, Копченый, полиция осмотрела всё железнодорожное полотно. Прям твое паломничество повторили. И ничего. Ты нам расскажи, как всё было, а мы вечерком, ближе к полуночи, и сами туда сгоняем. Да, брат шаман?

Лунослав с готовностью кивнул, не совсем понимая, как разговаривать с такими, как Копченый. Зато Копченый прекрасно понимал, как ему разговаривать со всеми.

— Ну конечно! Дерьмо это всё! — скривился он. — Никого и не нашли бы! И вы ничего не найдете! Жертвы-то — пропадают! Что, не слышали, что в народе говорят?!

— А что в народе говорят? — поинтересовался Булат и, подсев к Копченому, бережно влил ему в рот полную стопку.

Копченый закашлялся, закусил, а потом его как будто прорвало. Он всё говорил и говорил — и про прокля́тый день рождения; и про то, как они с Ковригой на нём услышали этот дурацкий слух; и про Шлагбаум; и про то, как Коврига до конца мужиком оставался, а сам он шел и молился, божился, что бросит пить, курить, изменять… В итоге Копченый выговорился, а Лунослав и Булат получили полную картину случившегося, что называется, из первых рук.

— Это же просто байка, еще одна городская легенда, — осторожно сказал Лунослав.

— Да? А про сандаль слышали? — шепотом спросил Копченый, и Булат тут же влил ему в рот еще самогона. — Говорят, иногда, особенно в старых домах, можно услышать вот такой звук. — И он выразительно и размеренно пошлепал себя ладонью по голой коленке. — Так вот это…

— Знаем мы этот шлепающий звук по ночам! — хохотнул Булат. — Плавали — знаем!

— Нет же! Это… это… — Копченый понизил голос. — Это шлепает сандаль, за которым не ухаживали при жизни!..

Булат застыл, а потом расхохотался, одобрительно хлопнув Копченого по плечу.

— Так, ясно. Значит, может материализовываться обувь, за которой не ухаживали. Мы проверим, — серьезно сказал Лунослав, записав всё в блокнотик, и на всякий случай покосился на свои сандалии. — Спасибо, за… эм-м… фольклор.

После этого сотрудники бюро направились к выходу.

— Я вам говорю, в Ивоте орудует какая-то секта или культ! — крикнул им вслед Копченый. — Это они сделали так, что любая жуткая болтовня становится правдой! Зуб даю!

— А вот это мы точно проверим! — беззаботно бросил Булат.

Оказавшись на улице, Лунослав с облегчением выдохнул:

— Думал, всё пройдет куда сложнее.

— А чего тут сложного? Подливай да слушай! — усмехнулся Булат. — Ну а мы что? В полночь на Шлагбаум?

— В полночь на Шлагбаум. — И Лунослав неуютно поежился.

После этого они отправились обратно в бюро — коротать время за беседами и игрой в карты на одевание.

Полночь того же дня. Шлагбаум.

К перекрестку подъехало такси, из которого вылезли Булат и взволнованный Лунослав. Едва дождавшись оплаты, таксист дал по газам, и машина с визгом скрылась в ночной мгле.

— Наверное, покатил рассказывать про очередных дураков, решивших здесь прогуляться, — хмыкнул Булат, вдыхая сырой воздух.

— Или у него проблемы посерьезнее, — возразил Лунослав. — Он всю дорогу таблетки от диареи грыз.

— Тут мешок цемента сразу грызть надо — дело такое. Ну что, пошли, брат шаман?

— А пошли, брат Булат, — отважно кивнул Лунослав.

Булат усмехнулся, включил фонарик и первым ступил на железнодорожное полотно.

Черное небо над их головами было беззвездным и пустым, словно отлитым в дьявольском копыте; однако его света вполне хватало, чтобы не сломать где-нибудь ногу. Верхушки темных деревьев со скрипом покачивались, хотя ветра не было. Где-то не то ухала, не то охала сова. Так и хотелось самому постучать по рельсам…

— Так, про мутное образование нашего бюро — знаю, — бодро сказал Булат, пуская при помощи фонарика пугающие тени. — А что по поводу твоей книженции? Что за язык, на котором ты свою вуду-кашу бормочешь?

— Ну-у… — неопределенно протянул Лунослав.

— И-и?

— Да не знаю я! В смысле — не знаю язык, который Черномикон показывает.

— Ну а смысл-то его понимаешь?

— Эм… Примерно, — смутился Лунослав.

— Примерно? — удивился Булат. — А вдруг ты нас всех матом на потустороннем кроешь!

— Не крою. Но горло от этого чтения дерет так, будто стакан стеклянных заноз с завода выпиваешь!

— Да?

— Да.

— Тогда ладно.

Лунослав и Булат в задумчивом молчании прошли еще несколько метров, как вдруг позади них раздалось отчетливое и тихое — тук-тук! Сова тотчас умолкла, а деревья заскрипели еще громче и зловещей. Сотрудники бюро замерли. Черномикон ощутимо дернулся.

— Не оборачивайся! — в страхе прошептал Лунослав, хватая Булата за рукав.

— Ядрен батон, дрищ! Ты чего?! Это же наша работа! — возмутился тот, вырываясь из хватки напарника.

— Хорошо-хорошо! Просто дай мне… чуток подышать! Вот та-ак! Фу-ух! Фу-ух!

Тук-тук! — снова постучал кто-то позади них по металлу.

— Не томи — не яблоко в заднице! — И Булат, схватив Лунослава, обернулся вместе с ним.

Луч фонарика выхватил из темноты ползшую по рельсам ужасную мертвую женщину, разрубленную пополам. Длинные черные волосы покойницы обрамляли ее бледное лицо с пустым взглядом; в руках у нее была жуткая коса, сделанная из острых полос разорванных рельсов. Вторая половина покойницы, едва сучившая ногами, болталась в остатках порванного савана.

— Мать моя, твою мать! — обмер в ужасе Лунослав. — А п-почему на ней саван?! Она же не в нём грибы собирала?!

— Лунтик! Книгу! — скомандовал Булат и молодцевато расправил плечи.

— Сам ты «лунтик»! — оскорбился тот, выхватывая затрепетавший Черномикон.

Фолиант сам раскрылся, подсветив лицо молодого человека кроваво-красным. Появившееся заклинание было большим, и Лунослав приготовился к болезненной трансформации горла.

— Будь готов! — предупредил Булат, выступая вперед. — Если верить Копченому, мертвячка свою сельхозподелку метнет в нас!

Покойница злобно открыла рот, показав черные зубы, и действительно швырнула в них свою жуткую косу. Однако Булат невозмутимо поймал ее. Рукоятка косы была чертовски ледяной, словно холодная нога трупа.

Тем не менее Булат гордо поднял свою добычу над головой:

— Ха, красотуля!

Неожиданно коса в его руках коварно сделала оборот, и сотрудники бюро отпрыгнули в разные стороны, избегая удара зазубренного лезвия. Рядом с Булатом упал Черномикон. Покойница тотчас поползла к косе — мертвенно, неторопливо, делая синим ногтем по рельсе вот так — тук-тук!

— Булат! Читай! — проорал Лунослав, пытаясь выпутаться из кустов.

Тук-тук!

— Что читать?! Тут же ни хрена нет! — отозвался Булат и яростно заморгал, силясь разглядеть в Черномиконе хоть букву.

Однако страницы фолианта просто сочились красноватым светом, словно стоп-сигналы в пробке, ничего больше не делая и не являя.

— Не может быть! — не поверил Лунослав.

— На! — И Булат показал ему раскрытый Черномикон.

Лунослав ахнул: для него древние письмена фолианта были на месте.

— Ты не видишь их! — крикнул он.

— Чего? — не понял Булат.

Тук-тук!

— Символы — ты не видишь их! — проорал Лунослав.

— Зато я всегда могу сделать вот так! — И Булат, выпрыгнув перед покойницей, ударил ее Черномиконом.

Однако ничего примечательного не произошло: взвывшая покойница никуда не делась. У Булата же — отвисла челюсть.

— Что?.. — изумился Лунослав, почти на карачках возвращаясь на рельсы.

— Уши на что! — передразнил его Булат и бросил ему Черномикон. — Читай, дрищ-колдун, что там у тебя было! И свети! Свети мне, солнышко!

После этого он напрыгнул на покойницу, заломил ей руку и постарался вжать головой в шпалу. Вторая половина трупа забеспокоилась, и Булат для острастки пнул ее ногой.

— На мне — пляски, на тебе — пение! — бодро проорал он Лунославу.

Тот с готовностью распахнул Черномикон: кроваво-красные буквы были на месте.

— Капризный! — укорил Лунослав фолиант и откашлялся.

Неожиданно жуткая коса взмыла в ночное небо и размашисто подлетела к хозяйке. Покойница наугад махнула ею, и на щеке Булата остался широкий порез. Молодой человек фыркнул и попытался вырвать косу — вместе с руками ее владелицы.

— «Истлевают кости, иссыхает время — так и плоть эта мертвая будет подана на блюде древнем! О Бессодержательный! Разомкни бездну межзвездную и поглоти дар сей богохульный! Истлевают кости, иссыхает время — так и плоть эта мертвая будет подана на блюде древнем! О Бессодержательный! Разомкни бездну межзвездную и поглоти дар сей богохульный!» — каркающе прокричал Лунослав.

— Ты… ты зачем эту хрень два раза повторил?.. — поинтересовался Булат, пытаясь проткнуть покойницу ее же косой.

— Н-не знаю… Тут моргает — как лампочка!.. Похоже, надо повторять до достижения эффекта!.. Я так думаю… — просипел Лунослав. — Так что не мешай! — И он продолжил воспроизводить про́клятый призыв.

Тем временем нижняя половина покойницы выскользнула из остатков савана, нагой уселась на Булата и с чудовищной силой стиснула его ребра своими синими ногами. Темный, вяленый срез на ней определенно остался после «росчерка» колеса поезда. Булат заорал и задергался.

— Лунослав, ядрен батон, где, твою мать, колдунство?! — крикнул он, безуспешно брыкаясь.

Вдруг воздух сгустился и покраснел, будто бы напитавшись горячей кровью. Затем пространство бытия вскрылось, и возникли две вертикальные перевернутые пентаграммы, украшенные запрещенными оккультными символами и богохульствами. Пентаграммы пламенели в ночном воздухе. Прочертившие их кроваво-красные линии напоминали возникающие в Черномиконе знаки.

Несмотря на появление пентаграмм, Лунослав продолжил надрывно читать, постепенно погружаясь в транс.

— Работайте уже, звездочки! — процедил Булат, чувствуя, что еще немного — и он опозорится по полной.

Линии пентаграмм раскрылись, словно раны на теле, и из них выглянуло множество тонких и вертлявых щупалец. Они обвили половинки покойницы и притянули к себе, после чего пентаграммы стали «процеживать» их сквозь себя. Во все стороны брызнула черная сукровица — и покойница, завопив нечеловеческим голосом, исчезла. Через миг исчезли и пентаграммы. Разрезы в пространстве бесследно срослись.

— Хрена себе!.. — округлил глаза Булат.

Лунослав, которого слегка шатало, с чувством откашлялся и помог товарищу подняться. В руках у того была жуткая коса.

— Кажется, мы что-то подкормили… — пробормотал Лунослав, бережно пряча фолиант.

— А ты вообще уверен, что этим твоим Черномиконом можно пользоваться? — поинтересовался Булат, любуясь косой в свете фонарика. — Вдруг он не только чудовищ изводит, но и сам тот еще злодей, а?

— Н-не знаю.

— Ну и ладно. Зато, кажись, и овцы целы, и волки сыты.

Лунослав показал на косу:

— Это, вообще-то, орудие убийства. Если ее найдут, смерть Ковриги повесят на нас!

— Ничего, отпечаточки сотру и в шкаф поставлю. — Булат бережно погладил косу. — Первый трофей нашего бюро! Красота!

— Нет-нет-нет! Только не вздумай ее целовать!

Но было уже поздно: Булат крепко поцеловал свою добычу.

Что тут еще сказать? После этого ноги наших героев сами понесли их обратно в Ивот. И иногда, когда Булат забывался, он постукивал косой по рельсам. Получался крайне знакомый звук, на который ни в коем случае нельзя оборачиваться… И вам бы тоже не стоило этого сейчас делать. Тук-тук!