На Конной
Воскресенье. На Конной площади идет торговля лошадьми. Появились барышники в синих суконных чуйках, опоясанных красными кушаками с кнутами за поясом, и выставили лошадей, предварительно приготовив для них «видное местечко», то есть взрыв землю и насыпав нечто вроде бугорка. Кони привязаны к телегам и жуют корм. Бродят черноусые цыгане, подторговывающие лошадей и тем набивающие им цену среди покупщиков. Покупщики явились с кучерами, с коновалами, дабы не обмануться в покупке. Они смотрят лошадям в зубы, берут их под пах, чтоб узнать, молода ли лошадь и не лягается ли. Остановились мимо ехавшие извозчики прицениться к животинам. Есть и так, любители. Лошадей проводят, проезжают в барышнических тележках с мельхиоровым набором.
Вот купец с кучером и коновалом покупают «расхожую лошадь» и ищут непременно шведку.
— Да зачем вам непременно шведку? Шведка только для охоты, а ежели для хозяйской езды и не в парад — то вот вам конек чудесный. Жеребец был. Лошадка заводская, только, известно, аттестат утерян, потому она больше по бабьим рукам ходила. Где ж женщинам соблюдать коня! — говорит бородатый барышник. — Сень, Сень! Промни гнедого меринка-то! — кричит он сыну, молодому парню с серьгой в ухе. — Чего глаза-то выпучил, дерево стоеросовое!
Меринка проводят.
— Да заводский! — с усмешкой кивает кучер. — Видно, от двадцатипятирублевого и красненькой?
— Э, дура с печи! А еще кучер! Нешто таких коней за тридцать пять рублей покупают? Поди, наездником туда же считаешься! — огрызается барышник. — Две сотельные сам за него содержанке Адельфине Францевне дал, да два месяца стоял он у меня на навозе и даром корм травил, потому закован был. Ну а теперь ему хоть сейчас серебряные вазы брать.
— Конь-огонь; ты его кнутом, а он те хвостом, — продолжает кучер.
— Дубина! Вы его, наше степенство, не слушайте. Мало ли, что он мелет. Ему, надо статься, вон в том углу за опоенного синюху присудили, чтоб смаклерил вам.
— Смаклерил! Ты говорить говори, да не заговаривайся! Я хозяев не продаю. Мы на хозяев-то, можно сказать, Богу молимся, так зачем нам совесть свою заблуждать?
— Овсу хозяйскому вы Богу молитесь, черти, а не хозяину. Хозяину-то вы рады дышлом в карман заехать.
— Это, видно, у тебе цыганская-то честность выступает, а мы Егория Победоносца помним чудесно, что скоты милует.
Коновал в синем кафтане с шилами и клещами у пояса подходит к лошади, щурится и ударяет ее ладонью по спине. Лошадь вздрагивает и начинает перебирать ногами.
— Вишь, как задор играет, а ваш кучер расхаивать начал, — хвалит барышник товар.
— Во сколько кнутов шкуру-то ты ей сегодня перед площадской нахлестывал? — спрашивает вместо ответа коновал. — Ты, брат, нам зубы-то не заговаривай, мы скрыпинские и лошадиную химию туго знаем. Вспухнет шкура от кнута, так и от перста животина заиграет, а не токмо что от ладони. Вон она рукавом к бокам-то прислониться не дает.
— Известно, застоялась и бодрость в себе чувствует. Зачем нам коня тиранить? Мы охотники и тоже понимаем, что «блажен раб, еже скота милует». Нам конь-то милее сродственника.
— Коли был бы он вам милее, не засаживали бы вы ему занозу под шкуру, — продолжает коновал.
— А где заноза? Найди занозу! И коли найдешь — тащи меня сейчас в скотское покровительство для обуздания штрафа! — воскликнул барышник. — Ты на глаза-то коню посмотри — звезды.
— Поковыряю шилом, так и занозу найду; а что до твоих звезд, то, поди, полштофик в пойло-то влил, чтоб глазную-то ярость сделать?
— Полштофик! Мы и сами-то этого былия не употребляем.
Во время перебранки коновал и кучер осматривают лошадь самым тщательным образом, лезут ей в рот, поднимают хвост, ковыряют копыта, тыкают пальцами в уши.
— Ну что? — спрашивает купец.
— Да как вам сказать, ваше благоутробие? Ежели этого коня под господина, который попроще, то туда-сюда, а под купца он не козырист, — отвечает коновал. — Вот я сейчас седьмое поджилие посмотрю. Господину полтораста рублев дать можно, а купцу и мараться не стоит.
— Полтораста! Хлебал ты щи-то с гарниром? — отталкивает его в грудь барышник. — Да мне полковница Холмогорова сейчас триста даст. Он ей как раз в дышло годится.
— А коли даст, то и отдавай! Может у тебя полковница-то слепая.
— Так-то слепа, что сейчас твою короткую совесть разглядит. Это только купцы не видят. Сень, ставь коня к телеге! Тут с алтыном под полтину подъезжают и на грош пятаков ищут! — отдал приказание сыну барышник.
Купец, коновал и кучер отошли. Около них трется приземистый мужичонка в рваном тулупе.
— Ваше душеспасение, — говорит он купцу. — Хошь, я тебе сейчас на жеребца укажу? Настоящий купеческий будет. Только ты мне за этот указ восемнадцать копеек на поднесение просоли. Ты не смотри, что я в таком мундире, я коня туго чувствую, я у помещика старшим доезжим был. Господина Прохлябова знаете? В большом прогаре он ноне насчет капиталов, так у него. Дозвольте, сударь, окурочком побаловаться?
Купец сует ему в рот окурок своей сигары.
— Мерси. Мы и французские слова знаем: «тре журавле», «буар», «санжулье»… потому с измалолетства при господах в дворовых людях состояли, но двадцать лет тому назад на волю пущены, так как в оном нашем теле медвежья картечь сидит. Господин Прохлябов по ошибке меня на охоте пристрелили и сейчас вольную отсыпали, чтоб с хлебов долой, так как оный Захар Калинов в чине доезжачего не мог в седле сидеть. Честь имею камердацию представить: Захар Калинов!
Мужичонка вытянулся во фрунт и сделал под козырек. Купец захохотал.
— Да что ты, шут гороховый, что ли? — спросил он.
— Бывшие дворовые человеки, и весь сказ! Пробовали водворяться на родину, но дважды изгнаны были. Вот он, жеребец купеческий! Мы с конями-то, бывало, спали и чуть не кумились, — указал мужичонка и спросил: — Каков? Теперь пожалуйте девушке на кофий завода Корали.
Купец не обращал более на него внимания и осматривал лошадь.
— Торговый человек! Господин коммерции советник и финансовый мастер! Отставную дворовую сироту обидеть грех, особливо которая при ранах по становому движению! Я вам рысака предоставил, а вы мне похмелье… Баш на баш и сменяемся, — приставал к купцу мужичонка, стоял без шапки и кланялся.
— Да дайте ему, ваше степенство, гривенник, вот он и убежит в питейный, — сказал коновал. — Вишь, у него эфиопские-то глаза вина просят.
Купец сунул мужичонке мелкую монету. Тот поймал его руку, чмокнул и бегом побежал через грязную Конную площадь.
