Дорогу осилит идущий. Фантастическая повесть

Николай Зеляк

Дремучие муромские леса. Захолустное селоКарачарово. В тёмной избе мыкает беспросветное горюшко своё нехожалый добрый молодец. Он страстно хочет стать заступником родной земли, да, видно, не суждено сбыться его мечте заветной.Но… случается чудо: его сумрачную обитель посещает таинственный, нездешний человек и…

Глава 3. Любовь всегда права

Илья сидел на дубовой лавке и угрюмо смотрел в мутное пятнышко окошка. Сквозь оболочку бычьего пузыря, натянутого на небольшой проём в бревенчатой избе, ничего не было видно. Но он, хоть, пропускал дневной свет и это уже хорошо. С ним было не так тоскливо сидеть в сумрачной бревенчатой клети. Интерьер избы изысканностью не отличался. Он был прост и груб, как сама жизнь. Время тогда было такое. Суровое и неласковое.

Илья никого не ждал. Ни гостя, ни друга. Да и не желал он их видеть. Ведь начнут вспоминать о былом, да жалеть его. А он сильный и гордый. И всё это стало бы для него невыносимой пыткой. Другое дело Алёнушка, его ладо. Хотя, и её он уже не хотел видеть. Потому что сильно любил свою зазнобушку. Потому, что не желал избраннице своей несчастной доли…

Он уже стал понемногу привыкать к своему тягостному одиночеству.

Неожиданно в дверь кто-то постучал. Илья вздрогнул и повернул свою кудрявую голову в сторону двери. Произнёс густым, молодым голосом:

— Входи, добрый человек.

Дверь робко скрипнула и на пороге показалась Алёнушка. Вся в белом. Светлая и чистая, как утренняя заря. Она робко улыбнулась и сделала несмелый шаг в горницу. Тихо притворила за собой дверь.

В полумраке избы, Илья не сразу разобрал, кто вошёл. Гостья подала голос:

— Здравствуй, Илюшенька! Это я, Алёнушка.

Взгляд молодца невольно потеплел. Он тихо ответил:

— Здравствуй, Алёнушка!

Но лицо его тут же исказила гримаса глубокой внутренней боли.

— Ты пришла ко мне, но мне больно видеть тебя, ладо моя. В тебе вижу я свою прошлую жизнь, которая больше не вернётся ко мне никогда. А думы о ней причиняют мне страдания. Да такие великие, что жизнь моя становится не люба мне.

Гостья робко улыбнулась.

— Позволь, Илюшенька, сесть рядышком с тобой, да поговорить ладком.

Илья кивнул.

— Садись, Алёнушка, коли хочешь.

Горько усмехнулся.

— И станет всё, как… встарь?

Печально покачал головой.

— Только не нужно всё это теперь, люба моя. Ой, не нужно…

Алёнушка села рядом с молодцем. Взяла его большую, сильную ладонь и погладила её.

— Не надо так говорить, Илюшенька. Слова твои больно точат моё сердечко.

Илья посмотрел в её широко распахнутые, доверчивые глаза. Спросил честно и прямо:

— Скажи мне, Алёнушка, зачем ты пришла?

Девица недоумённо хлопнула своими густыми ресницами.

— Как это зачем, Илюшенька? Аль не люба я уже тебе? Мне горько слышать от тебя такие обидные слова.

Снова погладила своими хрупкими пальчиками его могучую ладонь. Её глаза засветились нежностью.

— Соскучилась я по тебе, Илюшенька, вот и пришла.

Доверчиво заглянула ему в глаза.

— Без тебя свет мне не мил, Илюшенька.

Мужественное лицо молодца посветлело. По всему было видно, что слова Алёнушки ему были по душе. Однако суровая действительность не отпускала его ни на миг.

Он тяжело вздохнул.

— Мне светло на душе от твоих слов, любушка. Но, нынче, не к месту сказаны они. Ох, не к месту…

Она крепко сжала своими хрупкими пальчиками его тяжёлую ладонь.

— От чего же, ладо моё?

Илья посмотрел ей прямо в глаза. Во взгляде его отсвечивала безысходность.

— Не пара я тебе уже, Алёнушка. Ох, не пара.

Губки её обиженно сжались.

— Почему, Илюшенька? Ты люб мне, я люба тебе, так от чего же мы не пара? Не понимаю я!

Илья сдвинул к переносице свои густые брови и отвернулся. Она услышала его глухой голос:

— Нехожалый я. Калека увечный. Потому и не пара я тебе!

Она наклонилась, пытаясь заглянуть ему в глаза.

— Илюшенька, это не беда, что ты нехожалый. Люб ты мне, вот и весь сказ! Заполонил ты моё сердечко так, что никому другому не осталось в нём местечка!

Илья повернул голову в её сторону. Глаза влажные. По нему было видно, что он сильно переживает и едва сдерживает себя, чтобы не заплакать.

— Не рви моё сердце на части, любушка. Оно и так у меня несчастное…

Он немного помолчал, собираясь с мыслями. Лицо его обрело спокойное выражение.

— Ты, Алёнушка, как весенний цветок, который только-только распустил свои тонкие лепестки. Цветок чистый и нежный.

Взгляд его помрачнел.

— И я не желаю, чтобы он безвременно увял рядом со мной.

Гостья попыталась возразить:

— Что ты такое говоришь, Илюшенька? Я не хочу слышать такие слова из уст твоих. Слышишь, не хочу!

Он перебил её:

— Послушай меня до конца. Я сирый и убогий. Зачем я тебе такой?

Взгляд его помрачнел ещё сильнее.

— Придёт пора и ты, Алёнушка, горько пожалеешь о своей несчастной доле. И виной тому буду я. Ты люба мне, а потому я хочу видеть тебя счастливой.

Она снова сделала робкую попытку ему возразить:

— Илюшенька, ты не прав…

Но он решительно её перебил:

— Не перечь мне. Я истину говорю.

Перевёл дыхание.

— Я хочу, чтобы ты была счастлива. Чтобы жила долго-долго в довольстве и радости. Ты красна и пригожа. Найди пару себе под стать. Жениха пригожего, да разумного. И будете вы счастливы до самой старости.

Осторожно убрал свою пленённую ладонь.

— А меня, ладо моё, забудь. Не мучай больше ни моё сердце, не своё сердечко!

Взгляд её больших синих глаз словно окаменел от горя.

— Илюша — свет Иванович, что слышу я?

Илья опустил голову.

— Прости меня, голубушка моя. По-другому я сказать не могу. Я не хочу, чтобы ты стала горемычной. Ты заслуживаешь лучшую долю.

Алёнушка в отчаянии всплеснула руками.

— Нет, Илюшенька, нет. Ты мне люб такой, какой ты есть. Никто другой мне не нужен!

Закрыла своё личико руками и разрыдалась.

— Слышишь, никто! Да я уж лучше в девках вековать буду, чем за другого человека замуж выйду!

Но Илья был упрям и честен. Честен и перед собой и перед своей любушкой. Он уже принял решение, и отступать не собирался. Отступать было не в его правилах. Конечно, глубокие переживания его лады, больно ранили и его большое и доброе сердце, но по-другому он поступить не мог. Потому, что был сильным и великодушным человеком. Он понимал, что рядом с ним, с нехожалым, она будет мучиться всю свою жизнь горемычную. И ему было нестерпимо жаль её, свою горлицу. Илья желал ей только счастливой доли, а потому решился обрубить все концы разом. Так будет лучше для обоих. Она сначала поплачет, помечется в большом горе, а потом, когда пройдёт время, успокоится и поймёт, что он был прав. Время ведь лечит…

Илья выпрямился. Взгляд его стал другим, совершенно ей не знакомым.

— Иди Алёнушка. Иди ладо моё. Ты достойна другой доли.

Резко рубанул рукой воздух, словно обрубил невидимые нити, их связывающие.

— И… больше не приходи сюда. Не надо.

Через силу выдавил из себя, страшные для неё, слова:

— Я больше… не в силах тебя видеть…

Она вскочила на ноги и в ужасе приложила свои ладони к побледневшим щекам. Глаза её утонули в слезах.

— Ты… ты гонишь меня, Илюша?

Илья отвернулся и глухо ответил:

— Да. Иди с миром.

Она с окаменевшим лицом подошла к двери. Прежде чем выйти, обернулась.

— Илюшенька, ты прогнал меня из своей избы, но из сердца своего ты прогнать меня не посмеешь. Я не перестану тебя любить, так и знай. Никогда не перестану. Сколько бы годков не минуло, не перестану…

Тихо притворила за собой дверь.

Илья остался один. Он был оглушён её прощальными словами. А ещё тишиной и одиночеством. С горечью он, вдруг, осознал, что только что, собственноручно, вышиб из-под себя последнюю опору, которая придавала его жизни какой-то смысл. Теперь все смыслы были утеряны. Он понял, что без Алёнушки, жизнь его сирая, да убогая, станет ещё постылей, ещё невыносимей.

Он склонил свою буйную головушку на могучую грудь и тихо заплакал. Впервые в жизни. Сдержанно и глухо. Ему стало жаль Алёнушку, её светлую любовь к нему, себя самого и свою несчастную долю…

Алёнушка пришла домой, не видя дороги от горьких слёз. После своего визита, она, действительно, перестала ходить к своему Илюшеньке в гости. Загрустила. Загоревала.

Бывало, после всяких домашних дел, сядет вечерком на крылечко и смотрит на улицу, пригорюнившись. Мимо проходят весёлые подружки её. Идут на поляну, что рядом с дремучим лесом, чтобы попеть песни, да повеселиться. Зовут её с собой. Но она молчит в ответ, лишь отказно качает головой…

Алёнушка слыла красавицей. И лицом и станом вышла. И голос у неё был певучий, да звонкий. Засматривались на неё парни, но равнодушна она была к ним. Бывало, проходит записным щеголем, то один, то другой. Всё напрасно. Не привлекали её, ни расшитые рубахи их, ухарски расстёгнутые на груди, ни модные причёски под «горшок», ни новые, ещё не растоптанные, лапти липовые. Перефразируя классика, можно было сказать, что она не замечала ничего, ничто не трогало её…

Алёнушка с тоской смотрела на улицу и всё высматривала своего Илюшеньку. Не покажется ли он в конце улицы? Не пройдёт ли он по ней своей лёгкой походкой? Не остановится ли возле её крылечка? Не повернёт ли свою светлую кудрявую головушку в её сторону, да не улыбнётся ли ей своей широкой, приветливой улыбкой?

Нет, не проходил её Илюшенька по улице, не останавливался он возле её крылечка, сколько она не присматривалась, да не приглядывалась. А она всё ждала его. А она всё надеялась, не ведомо на что…

Её тихо журила матушка. Пелагея Ивановна говорила ей, что хватит плакать и печалиться. Довольно губить красоту свою девичью, почём зря. Не придёт к тебе больше ясный сокол Илюшенька. Нехожалый он и вековать ему, сидя на лавке, в своей избе, как в темнице, из которой уже никогда не выйти на белый свет…

Но Алёнушка не верила своей матушке. Она продолжала ждать его, надеясь на чудо чудное, диво дивное…