Авантюристы. Книга 3

Николай Захаров, 2019

Повествованием охвачены события века 20-го, /ЛИХОГО/для нашего ОТЕЧЕСТВА, и не менее /ЛИХИХ/ предыдущих и последующих веков. Все совпадения имен персонажей с реально жившими и живущими людьми совершенно случайны. Содержит нецензурную брань.

Глава 4

Пьер смешно наморщил лоб, пытаясь искренне понять, сказанную монахом явную несуразицу: — Я в кавалерию пошел, потому что мне всегда нравились лошади. И подраться я тоже всегда не прочь. Выпить хорошего винца в доброй компании, с хорошей закуской и с дамами — это тоже по мне. Монет золотых или серебряных я бы тоже не против груду заиметь, чтобы все остальное купить. Значит, я раб всего этого, раз хочу и головой ради этого рискнуть готов?

— А кто? Раб и есть. А знаешь, сын мой, как Господь по милости своей, излечивает таких как ты от страстей-то этих?

— Как?

— Получишь ты все, что хочешь и даже сверх того, так что «из ушей полезет» и тогда поймешь, сколь обременительную ношу ты себе на плечи взвалить решил. Сейчас ты беден и потому свободен. Когда же получишь желаемое, то жерновами повиснет все на шее твоей. Вспомнишь ты мои слова совсем скоро. И мой тебе совет заранее, брось все и иди куда хочешь. Жив будешь, и может быть, душу спасешь.

— Загадки, святой отец, — это не по моей части. Я люблю, чтобы все было просто. Быстро, красиво, сытно, ну и с барабанным боем чтобы.

— Так и будет, — кивнул Михаил. — Быстро разбогатеешь, так что не унести будет. Красиво и сытно тоже будет, а уж барабанным боем тебя, Пьер, Император обеспечит.

Этот разговор у костра Пьер вспомнит месяц спустя, выкатывая ручную тележку с награбленным барахлом из сгоревшей Москвы. Он понимал, что ему не докатить ее до Парижа, но бросать было жаль. Лошадь его убили под ним еще в Бородинскую битву и он, получив легкое ранение в руку, брел в растянувшемся на 50-т верст обозе, толкая перед собой тележку, набитую ценностями.

Ему повезло, он сумел набрать в основном золото и серебро, и теперь с тоской озирал унылый русский пейзаж. Проклятая русская зима началась в этом году значительно раньше обычного и Пьер, закутанный в медвежью доху и обутый в русские валенки, мерз нещадно. Проклятый монах был прав, когда говорил про «жернова». « Что он там посоветовал? Брось сказал». — Пьер остановился, распаковал узлы, пересыпал в ранец золотые монеты и, зажмурившись, рванул налегке, обгоняя, еле плетущийся обоз. Отойдя от тачки на десятка три шагов, он все же оглянулся и увидел, как набросились жадно на его бывшее имущество, проходящие мимо гвардейцы.

Даже за сабли схватились, претендуя на добычу. И лязгнувшая сталь подтвердила серьезность намерений претендентов.

«Идиоты», — весело подумал Пьер, прибавляя шагу и прикидывая где бы ему прикупить хоть какую-нибудь клячу, пусть даже за все имеющееся у него золото.

А сейчас, сидя у костра, он протяжно зевнул и, пожелав всем доброго сна, завалился под бок лейтенанта и захрапел буквально через десять секунд.

Подремав у костра кавалеристов до рассвета, монахи тихо ушли, никого не побеспокоив. Проходя по разоренной деревне, Михаил опять услышал писк металлодетектора и, поспешно достав его, присвистнул удивленно.

— Что там? — Сергей протянул руку и Михаил молча сунул ему прибор.

— Опять пять км показывает. Зараза. Это что означает?

— Одно из двух. Либо ларец удаляется на восток, либо мы от него ушли на запад, а он находится в расположении русской армии.

— Вот гад. Это потому что мы на Наполеоне зациклились. А ларец-то и не у него вовсе. Вон его «вигвам», если я что-то понимаю в архитектуре. А рядом с ним, наверняка, казначей пристроился. Вон и фуры коричневые. Лошадей выпасаться видать увели, — Сергей переключил детектор на определение золота и прибор исправно запикал, показывая, что на расстоянии от них всего в пятидесяти метрах этого металла просто прорва.

— Хитер Бонапарт. Солдатикам своим фальшивками жалованье платит, а золото себе в казну прибрал, — Михаил щелкнул пальцами и пятнадцать повозок, стоящие тремя рядами, за шатром Императора и охраняемые десятком конных гвардейцев, слегка дернулись все сразу. Рывок этот судорожный, сопровождаемый легким скрипом колес, рессор и досок, был замечен караульными и вызвал у них естественное любопытство.

— Что это они все сразу затряслись? — озадачился капрал, старший в наряде. — Уж не шурудит ли кто внутри? — высказал он вслух самое нелепейшее предположение.

Капрал подтянул потуже ремешок высоченной фуражки и, не откладывая в долгий ящик, развернул лошадь к ближайшему фургону с императорской казной. Расстегнув деревянные пукли и распустив кожаные ремни, он заглянул в фургон, и лицо его вытянулось изумленно. Фургон был пуст. Первые лучи утреннего солнца радостно осветили девственно чистое нутро. Воры, похоже, не только вынесли все, что было внутри, но даже подмели за собой днище повозки. Капрал метнулся к следующему фургону и лихорадочно принялся, срывая ногти, распускать ремни, чтобы увидеть туже картину вторично. Всхлипнув от предчувствия надвигающейся лично на него «кары небесной», капрал с заполошным криком: — Мсье капитан, воровство!!! — поскакал к палатке караульного начальника, который выскочил полуодетый с обнаженной саблей в руке.

— Что? Кто? — заорал он.

— Казну сперли, мсье капитан, — капрал вывалился из седла и на трясущихся ногах побежал следом за капитаном обратно к казначейским фургонам. А там уже суетился сам казначей Наполеона — барон Пейрюс. Выскочивший на крики и лично проводящий экстренную ревизию содержимого фургонов. Все пятнадцать оказались пусты. Кроме того опустели и три фуры с типографским оборудованием, краской и запасом бумаги, а также свежеотпечатанные ассигнации на сумму в 2-а миллиона рублей. Неизвестные злодеи решили не мелочиться, и подмели не только фургоны с монетами.

— Чертовщина!!! Караул!!! — Барон дрожащими руками пытался натянуть на себя мундир, но никак не мог попасть руками в рукава. — Что стоишь, как кретин? — заорал он писклявым голосом на денщика. — Помоги.

Из императорского шатра, вышел Наполеон, и недовольно сморщив нос, осведомился:

— Что орете, как египетские ослы? Что случилось?

— Ваше Величество, похищена казна, — доложил барон, трясущимися губами.

— Та-а-а-к! Поздравляю. В Смоленске у меня кто-то спер табакерку, и я сразу понял, что эта компания ничего кроме неприятностей не принесет. Жандармов сюда. Где этот Дюк — выкормыш Фуше. Вы уверены, барон, что золото было на месте накануне?

— Опечатывал лично, Ваше Величество. И печати целы, — Барон хватался за грудь и голову попеременно. Видимо сердце прыгало туда и обратно.

Сергей, наблюдающий за поднявшейся кутерьмой, неодобрительно заметил:

— Сундуки-то на фига увел? Пусть бы стояли себе. Теперь тут начнутся проверки типа «План Перехват». Менты имперские начнут цепляться, заколебаешся ксивы предъявлять.

— Нам все равно уезжать отсюда нужно, — Михаил беспечно отмахнулся от слишком ставшего рассудительным после женитьбы друга. — Ну, предъявим пару раз маршальскую бумажку. И чего нас вообще тормозить? Видно же невооруженным глазом, что пустые мы и впереди себя навьюченных лошадей с золотом не погоняем.

— Да тупые они, понимаешь! Во все времена! Демонстрировать рвение начнут сейчас. Сообщников выявлять. А мы с тобой тут самые подозрительные, не в мундирах потому что, — продолжал ворчать Сергей.

— Наваляем по рылам, ежели что. Делов-то, — опять отмахнулся от него Михаил. — В первый раз, что ли разносить все «в дребезги»?

— Сам же всегда возникаешь, когда так выходит, — Сергей даже Верку остановил, опешив от наглости приятеля.

— Потому что ты специально лезешь, без нужды. У тебя это «хобби» такое. А я об осознанной необходимости говорю, — возразил Михаил, пропуская, прижавшись к развороченному плетню, несущуюся мимо сотню жандармов.

— Ты, Миш, извини, я тебе одну умную вещь скажу, ты не обижайся только. Несешь херню полную. Где осознанная необходимость? Зачем ты вообще золото Бонапартово конфисковал?

— За Москву обидно стало. Ты знаешь, какой ущерб ей будет нанесен? В 320-ть миллионов рублей. По курсу 2003-го 42 миллиарда шестьсот шестьдесят шесть миллионов долларов. Это без процентов набежавших за двести лет.

— И ты решил убытки восполнить за счет казны императорской?

— Ну, «с паршивой овцы», как говориться, — Михаил пришпорил Лерку и поскакал в сторону Бородино. И не ошибся, их действительно проверили всего один раз, на выезде из расположения наполеоновских войск. Хмурый капитан, явно не выспавшийся, да еще с подвязанной платком щекой, молча прочитал бумагу подписанную маршалом, молча козырнул и повертел пальцем у виска, когда два монаха, как придурки повернули лошадей в сторону русских позиций.

А вот на въезде в Бородино впору было «навалять по рылам». Кроме Арьергада здесь болтались гусары какого-то пьяного и «отмороженного» по этой причине полковника. Всего сотня или полторы не более, они, очевидно, накануне хорошо гульнули и, перегаром несло от них так знатно, что даже Сергей морщился, когда проезжал мимо кучкующихся служивых, что-то, однако, бойко обсуждающих. Оказывается, обсуждали последовательность действий. Сначала опохмелиться, а потом отправиться в разведрейд, или сначала отправиться и уж по дороге совместить приятное, с полезным.

— Там у меня в подвале еще две бочки стоит отменного вина, братцы, — орал полковник-гусар, размахивая обнаженной саблей, будто собирался брать подвал собственный штурмом.

— Видать местный помещик бородинский, — предположил Михаил, обернувшись к Сергею и удивительно то, что был услышан этим помещиком.

— Да, батюшка, местный помещик Давыдов, имею честь им быть, — шутовски поклонился он монахам. — Кто такие? — вдруг насупился ни с того, ни с сего впадая в бдительность. — Лазутчики французские? Отвечать, когда вас полковник спрашивает.

— Денис Васильевич никак? — удивился Михаил, припомнив, что именно легендарному гусару-партизану принадлежала деревенька Бородино.

— Он самый, — подтвердил едва стоящий на ногах Давыдов. — Не припоминаю, чтобы был вам представлен, когда либо, кем-нибудь. Видать лишку все же вчера хватанули. Что там за дрянь была, корнет?

— Шампанское, мсье, — корнет совсем мальчишка, повис, ухватившись за седло своей лошади и ему явно было нехорошо, по молодости лет, после вчерашнего.

— Штраф, штраф. Какой я тебе мсье? — Давыдов лихо загнул на самом, что ни на есть русском, демонстрируя патриотизм самой высокой пробы.

Михаил, пожалев героя-партизана и мальчишку-корнета щелкнул пальцами, снижая в их крови содержание алкоголя и Давыдов, трезвея на глазах, уставился уже вполне твердым взглядом на него:

— Не припоминаю, батюшка монах. Напомните сирому, с кем имею честь? — Денис Васильевич, почесал свой знаменитый нос-картошкой, и добавил. — Будьте любезны.

— Денис Васильевич, не сетуйте на провалы в памяти. Вы нас не знаете. И представлены не были. Мы вас знаем, как поэта. А вам знать нас убогих и ни к чему вовсе, — поклонился Михаил Давыдову.

— Вы что же и стихи мои скудные изволили читать? — удивился Давыдов. — Где же?

— В списках Денис Васильевич. Ранние ваши пробы пера. Но вы еще напишите, мы надеемся, много талантливых строк.

— И что более всего вам понравилось, батюшка, из прочитанного? Пиит я слабосильный и за такового себя не считаю, посему и любопытствую. Кого же и чем потрясти мог мой слабый дар?

— Отчего же слабый? Есть, конечно, безделицы, по просьбе дам писаные в альбомы экспромтом, но вот басня ваша про «Голову и Ноги», весьма недурна. Эзоп нервно курит в сторонке от зависти, — сделал Михаил комплимент поэту-партизану.

— Что делает Эзоп? — не понял Давыдов.

— Закурил с расстройства, — пояснил охотно Михаил и Давыдов захохотал, поняв «какую пулю отлил» монах прямо у него на глазах. И принялся обнимать спешившегося Михаила.

— Наш брат, — хлопал он его по плечам. — У меня даже хмель прошел окончательно от эдакой встречи, — сделал заключение вдруг Денис Васильевич, не подозревая, насколько он прав. — Как величать вас, братия?

— Иноки Михаил и Сергий, — представился Михаил и пожал протянутую крепкую ладонь полковника Давыдова. А тот рявкнул на протрезвевшего корнета: — Что стоишь? Организуй-ка, братец, бочонок вина прямо сюда на заставу. Поручик, посодействуйте не в службу, а в дружбу, — гусары кинулись толпой к каменному дому, единственному во всей деревушке и вскоре прикатили бочонок пятиведерный вина, из которого тут же вышибли дно и вино, шипя потекло в кубки. Где они их раздобыли — не понятно, но кубки были явно ценные, каменья на них переливались в лучах утреннего солнца. Пирушка, похоже, начиналась сызнова. Однако, выхлестав бочонок, который на сто тридцать человек, оказался не таким уж и большим, гусары по команде своего командира, вскочили в седла, и ушли в лес. В рейд по тылам неприятеля. Давыдов приглашал монахов с собой, обещая выдать им по сабле и пистолю, но они вежливо отказались, сославшись на неотложное поручение, возложенное на них настоятелем монастыря. Полковник настаивать не стал и на прощанье, обняв монахов, крикнул уже отъезжая: — Остаюсь вашим покорным слугой, господа. Приятно было познакомиться. Надеюсь, что судьба предоставит нам шанс и мы еще встретимся после этой Компании.

— Надо же, — удивился Сергей. — Я и не знал, что Бородино его деревушка.

— А что он пять лет был адъютантом Багратиона ты знаешь?

— Да, ладно!

— Точно был. Я его биографию читал. Дослужится до генерал-лейтенанта. Девять детей нарожает в браке.

— Орел!

— Ну да, — Михаил взглянул на детектор. — Две версты показывает. Предлагаю проскочить до Горок, в сторону Москвы. И оттуда, если что, то в сторону Семеновской деревушки. По Бородинскому будущему полю. Странно вот почему-то назвали поле Бородинским, а ведь по логике оно Семеновское. Видать посчитали не поэтично звучащим. Вон и флеши тоже все по фамилиям генералов обозначили. Чем им Семеново не угодило? А вот Шевардино наоборот. Там Горчаков командовал, вот и назвать бы Горчаковскими редуты. Нет, умалчивают имя. Горчаков, кстати, рядом с Багратионом был ранен в тот же день, но его как-то не принято упоминать. Персона нежелательная, почему-то для Императора Александра. Может, подозревал его в активном участии в «спектакле» по устранению батюшки — Павла — I?

— Да тут кого ни возьми участники. Кутузов тот же.

— Ну, Кутузова Александр-I-ый на дух не переносил и никогда бы его главнокомандующим не назначил, если бы Ростопчин не настоял.

— Этот-то чего так ратовал за кандидатуру Михаила Илларионовича?

— Считал, что Кутузов великий полководец. Сам-то он /Ростопчин/ сугубо штатский Генерал — губернатор. А Кутузов, в его глазах, герой нескольких Компаний. Ученик и соратник Суворова. И просто больше никого не видел. А их было множество. Багратион, Дохтуров. Я думаю, что если бы Император Александр отстранил от командования армиями Барклая и назначил месяц назад Багратиона с Дохтуровым, то Наполеон завяз бы под Смоленском надолго. И скорее всего, что дальше бы не полез, — предположил Михаил с такой убежденностью в голосе, что Сергей решил не комментировать сказанное им никак, хотя и был не согласен с этим заключением.

— Бородинской, битву окрестили, с легкой руки Михаила Илларионовича. Он во всех рапортах ее поминает и не просто так. Командующий русской армии полагал, что именно при Бородино развернется основная схватка. Поэтому все силы бросил на строительство редутов у этой деревни. Семеновское же считал направлением второстепенным, и силы здесь сосредоточил в количестве одной трети от всей армии. Логика тут проста. Бородино находится на дороге в Москву, ну и куда, по мнению Кутузова, должен наступать неприятель? А Наполеон ведет себя так, будто прекрасно осведомлен о сосредоточении русских войск их плотности и эшелонированности. Сдается мне, Миш, что был у него свой человек в штабе у русских. Глаза и уши. Народу там шлялось всякого много беспрепятственно, но этот был не просто лазутчик, а судя по скорости и качеству передаваемой информации, человек там постоянно находящийся.

— Предлагаешь, изловить злодея?

— А какой смысл? Наполеон уже в курсе, что левый фланг у русских слаб, по нему и вмажет послезавтра. Как там наши?

— Разыщем?

— Давай.

Впереди показались избенки деревушки Горки. Металлодетектор отмечал уменьшение расстояния до ларца и это радовало.

В Горках было не протолкаться, как на ярмарке. За ржанием конским и криками людей невозможно было расслышать рядом стоящего собеседника и волей неволей приходилось переходить так же на крик. Толкотня эта была абсолютно бестолковой. Все кого-то разыскивали, срывая глотки. Спешили куда-то фельд-егеря, расталкивая нерасторопных и зло матерясь в ответ. — «Мать, мать, мать», — неслось со всех сторон.

— Вот она Расея-матушка доподлинная, во всей своей красе, — проорал Сергей Михаилу в ухо. — Чего орут? А главное, куда все спешат?

— Позиции занимать указанные собираются. Порасспросят друг друга насчет географии и пойдут искать каждый свое место, — крикнул тот в ответ. И выругался неожиданно так витиевато и с таким злым задором, что Сергей даже не стал спрашивать причину. Без объяснений было понятно, что уставившийся на детектор Михаил, не увидел там сигнала.

— Ведь рядом где-то уже, буквально в двух шагах. Хоть шмон устраивай всех подряд. Поехали в Семеновское, наши там должны быть. Проведаем.

В Семеновском полным ходом шли работы по возведению редутов. Расспросив встречных мужичков, подвозящих на подводах продовольствие, боеприпасы и бревна, парни выяснили, что московские ополченцы, после вчерашнего боя, отведены по приказу командования 2-ой армии на доукомплектовку личным составом. На левый фланг, где французов не ожидают вовсе и потому сосредоточили там пункты сбора, а также походный госпиталь.

— Там за Утицей, в рощице они, — пояснил с готовностью дедок с бородой до пояса. — К ополченцам у меня два зятя и три внучка приписаны. Смирновы мы. Авдей с Прохором — это зятья, а внучата при них — Семка, Пронька да Илюха. Коль увидите, батюшки, так передайте, что поклон им от деда Саввы.

— Непременно передадим, дедуля. Вам сколь лет-то?

— Молодой ищо, — заулыбался дед Савва. — Мой батюшка — Прокопий, царствие ему тудыть, до ста лет дожил и все на девок ищо поглядывал, а мне восьмой десяток ноне токма. Аль девятый? — поскреб озадаченно в затылке дед.

— Из долгожителей значит. Нынче, дедуля, молодых смерть многих приберет. Не страшно тут? Вон француз начал пушки пристреливать. Не ровен час, под ядро-то попадешь, — Сергей сочувственно оглядел неказистую одежонку деда. Лапти, онучи, кафтанишко в заплатах и шапчонка треух.

— А чего нам? Свое пожили. Дык и то сказать, на все Воля Божья. Кому помереть, кому жить, — философски заметил дедок.

— Ну да. Помирают не старые, помирают поспелые. Так что ли?

— Во, во, тудыть-растудыть, — кудахнул дед, заулыбавшись еще шире.

Ополченцев московских нашли быстро и именно в рощице. Подоспели удачно к обеду и с удовольствием подсели к солдатскому котлу, у которого хлопотали Тихоновна и Нина Андреевна. Котлы были сконструированы Кулибиным и очень напоминали будущие полевые кухни русской, а потом и советской армии. Громоздкое сооружение с трубой и печкой на конной тяге и с тележными колесами дымило и вкусно пахло борщом и кашей.

— Бабий бунт тут у нас приключился, — сообщил Силиверстович, поздоровавшись с парнями. — Принесла лихоманка, будто мы тут без них не управимся. Все любопытство бабье. Что лыбишься? — ткнул он внука в плечо. — Сейчас полиняешь живо, ваши кулемы тоже здесь. Вона, у второй полевой заправляют, — улыбка дурашливая немедленно сползла с Серегиных губ и, бросив поводья кобылы, он ринулся в указанном направлении, на бегу поздоровавшись с Тихоновной и Ниной Андреевной.

— Здрасте вам. Соскучились? — и, не дожидаясь ответа, прошмыгнул мимо.

— Вот хамло! — Тихоновна погрозила вслед внуку черпаком. — Вернешься ведь, невежа. Ох, держись тогда. У меня после Шевардино этого руки чешутся, кому нито волосья повыдирать.

Михаил обнял мать и «тетушку»: — Не гневайтесь, ему Силиверстович про Аннушку доложил, вот он и помчался. Вы зачем им разрешили сюда заявиться? Это же их время и если что, то как нас не вышвырнет в «форс-мажоре»?

— Как же, удержишь их, — вздохнула Нина Андреевна. — Мы втихую ушли, так эти следом через пять минут выскочили и слушать ничего не хотят. А Катерина твоя и вовсе вчера полезла в Шевардино это. С термосами. — «Солдатики голодные весь день». — Я ей эту вашу карточку на спину едва прилепить успела, ведь помчалась, как оглашенная. Отец-то турнул ее, конечно, сразу обратно, но ведь в самое пекло сунулась, а вернулась вся в этих нашлепках свинцовых. Как репья наловила.

— Я ей сейчас такие «нашлепки» устрою, — Михаил помчался следом за Сергеем, недослушав мать.

— И этот туда же, — сокрушенно покачала головой Тихоновна, наливая в котелок солдатский борщ очередному ополченцу. — Господи, ты то, Павлушка, почему в лазарет не ушел? Без руки хочешь остаться? — накинулась она на парнишку с перевязанной рукой и головой. — Мало что ли повоевал?

— Все ранены, не один я и не уходят. А я что, хуже других? — парнишка расплылся в улыбке. — Агафья Тихоновна, вы не беспокойтесь, нам Евлампий Силиверстович мазь целебную выдал, раны затягивает на глазах, только зудят шибко и чешутся. Я уже пальцами могу шевелить, — Павлушка продемонстрировал шевеление и отошел с котелком в сторону, уступая место следующему ополченцу.

Вторая полевая кухня дымила метрах в пятидесяти под березой и орудовали на ней с черпаками Катюша и Аннушка. Прибежавший сюда Михаил, услышал как Сергей выговаривает своей половине, все что он думает о ее поведении и в довольно резкой форме. Аннушка стояла, повинно склонив голову и на вопрос: — Вдовцом меня решила оставить, а ребятишек сиротами? — Только шмыгнула виновато носиком. Михаил усмехнулся и, кивнув в сторону четы Руковишниковых головой, произнес тоном, не терпящим возражений:

— Катенька, чтоб я треснул, если мне тоже самое в голову не пришло. Обалдели, в натуре, девки? — а вот Катюша отмалчиваться не стала в отличие от Аннушки:

— Давайте-ка покормим вас сперва. Мишань, вот присядь-ка на скамеечку к столику. Парни специально постарались, сколотили. Говорят, — «Для отцов-командиров». Какие щи у нас нынче наваристые, а каша Гурьевская — вкуснятина. Хлебушек свежий и огурчиков малосольных целый бочонок. Садитесь, подкрепитесь, а потом поговорим обстоятельно. А, Миш? — Катюша чмокнула Михаила в раскрасневшуюся от возмущения щеку и он, махнув рукой, сдался:

— Наливай. Серега, прекрати пилить супругу. Садись, тут щи твои любимые стынут, — Сергей зыркнул в сторону столика, собранного из жердей березовых, на котором уже исходили паром две миски с первым, сглотнул слюну, и пробормотав: — Ох, возьмусь я за тебя, Анюта. Курить вот только брошу, тогда держись, — Аннушка сразу вскинула радостно голову и повисла у него на шее, завизжав ему в ухо так, что листья с березы посыпались. Ополченцы, сидящие с котелками и ложками, под деревьями вокруг кухни, весело заулыбались.

— Анька! — взвыл Сергей, хватаясь за уши под смех кадетов. — Оглушила ведь.

— Сергей Алексеевич, а чего это вы монахами с Михаилом Петровичем вырядились нынче? — спросил подошедший и поздоровавшийся Кудряшов Иван Савельевич — бывший разбойник Кудеяр и нынешний учитель фехтования в кадетской школе Руковишниковых.

— По тылам, Савельевич, французским прошлись. Самое удобное облачение. А ты тоже, смотрю, не усидел в Москве. Как парни себя показали вчера? Хорошо обучил?

— Наши дрались знатно. Мусье бегало от них по всему полю, — довольно улыбнулся Иван Савельевич. — Сабли хороши. Сталь не тупится. Из своих загашников Сергей Алексеевич презентовал и понятно, почему ранее не давал в руки. Опасны в повседневной жизни. С ними ведь и фехтованию обучаться нет надобности. Руби в песи и вся недолга.

— Ну, не скажи, Савельевич, «руби». Каб так просто, то и живы тогда все бы были. Вон смотрю и тебя достали, рука-то на перевязи. Или картечь?

— Штыком гренадер достал, — признался Иван Савельевич. — Я его мерзавца, потом, сгоряча, располовинил, да так разлетелся лихо, что человек пятьдесят увидев дело такое, обратно побежали, ружья побросав, — Иван Савельевич присел к столику на раскладной стульчик и Катюша тут же выставила перед ним миску со щами: — Спасибо, хозяюшка, — поклонился ей Иван Савельевич и, перекрестившись, взялся за расписную ложку. За прошедшие пятнадцать лет он изменился настолько разительно, что узнать в нем того нахала-разбойничка лесного, было уже невозможно. Борода с проседью, делала лицо его благообразным, но вот глаза поблескивали все так же лукавством и удалью. К столику и к кухне постоянно подходили знакомые и, радостно поздоровавшись, получали свой обед. Кадеты молодые и уже среднего возраста, из тех самых первых годов девяностых, прошлого восемнадцатого века, узнавали Михаила и Сергея, радуясь им искренне.

— Ну и что там Буонапартий? — Иван Савельевич задал вопрос всех волновавший.

— Подтягивается. Завтра двинется на редуты Семеновские.-

— Отчего же на Семеновские? — не понял Иван Савельевич категоричности заявления Михаила.

— Разведка у Наполеона хорошо работает потому что. Или изменник рядом с командующим нашим засел. Знает гад, как войска наши размещены. Как будут размещены, если уж точнее. Сам Кутузов еще не знает, а этот уже знает. Гений, блин, — Михаил потер лоб и даже приподнялся с табурета.

— Что вскочил то? — Сергей удивленно выгнул бровь.

— Кутузов еще сам не знает, как окончательно разместит армию по фронту, а этот уже своих группирует, так, будто прекрасно осведомлен, — повторил Михаил. — Понимаешь? Такое ощущение, что русский штаб его распоряжения выполняет, — Михаил сел на место и принялся за кашу по-гурьевски.

— Хочешь сказать, что тот, кто имеет в штабе вес, скажем начальник штаба, скорее всего и есть Наполеоновский агент? — закончил за него мысль Сергей. Михаил, молча кивнул.

— Кто начштаба у Михаила Илларионовича?

— Беннигсен Леонтий Леонтьевич. Один из убийц Павла-I. Левин Август фон Беннигсен. Граф и кавалер многих орденов.

— Дятел?

— Похоже. Историки выставляют его как человека, который всячески «перечил» Кутузову. Иногда отменяя его приказы по своему усмотрению. Второй человек после командующего. Кутузов был с ним «на ножах», как говорится. Избавиться, однако, смог от него только в Тарутино, уже после пожара московского.

— Какой пожар? — не понял Иван Савельевич. Напоминая о себе.

— Ах да, Савельевич, вы же не в курсе. Ну, тут как раз тот случай, когда «меньше знаешь — крепче спишь», — спохватился Михаил и перевел разговор на другую тему. — Вы сейчас у кого в подчинении? Ополчение я имею в виду.

— Генералу Тучкову велено подчиняться. Тут уж от него и фельд-егерь был с указаниями. Нам лапотников человек пятьсот добавили с вилами да косами, вот их приказано срочно в порядок привести. Научить воинскому искусству, да и воевать потом бок о бок. Батюшка ваш плюется и поминает всех святых поименно. Как по святкам шпарит, — улыбнулся Иван Савельевич. — Какие из них вояки? Побьют мужичков, ни за понюшку табаку. Куда вот присылают таких? На убой, как скот гонят. Неужто в России воевать некому и ружей не хватает?

— Ружей хватает. В Арсенале московском шестьдесят тысяч новеньких штуцеров стоят. Однако Ростопчин — Генерал-губернатор зажал их. Сукин сын, — не удержался от комментария Сергей.

— Чего ж он так? Ведь вот он враг, у самых дверей?

— Боится губернатор оружие народу выдавать. Пугачевщина мерещится, — усмехнулся Михаил.

— Дурак, ей Богу дурачок. Пугачев. Да ежели прижмет, то народ и без ружей поднимется на бар, а уж красного петуха пустить и ружья без надобности, — Иван Савельевич нахмурился и, оглядев прислушивающихся к их разговору кадетов, продолжил: — Неужто Боунапартия боится меньше, чем народа собственного?

— Бонапарт придет, да уйдет восвояси по-любому, а народ потом попробуй опять в ярмо загнать, когда он при ружьях? — Михаил тоже оглядел внимательные лица ополченцев, даже про ложки и котелки забывших. — С Бонапартом договориться легче, чем вот с ними, после того, как они французам по шеям дав, людьми себя другого сорта почувствуют. Ну-ка попробуй после Шевардино зацепить кого-нибудь из них. Достоинство ведь теперь другое у всех. Право имеющими себя почувствовали. И кто потерпит из них к себе прежнее отношение, как к холопам и быдлу? Те, кто здесь на поле Семеновском лягут костьми в эти дни, тем они «ростопчины» готовы будут хоть памятники из золота поставить потом, а те, кто жив останется, те для них пострашнее Наполеона станут. Понятно или разжевать эту мысль помельче, чтобы усвоилась?

— Не нужно, Михаил Петрович, куда уж мельче? — вздохнул скорбно Иван Савельевич.

— Ну, вот и воюйте вилами, да косами. Мы, конечно, подсуетимся и этим «сермяжным» пики подгоним, знаю я где запасец есть у казачков атамана Платова. Мужикам, в самый раз оружие. Та же оглобля. А уж ей-то орудовать все мастера. Против конницы французской очень эффективное средство. Ну а от пушек и фузеи не спасут. Ты их, Савельевич, научи, как с этой пикой стоять в строю. Через часок доставим. Пятьсот говоришь человек?

— Да не больше, — кивнул Иван Савельевич. — Здесь-то вряд ли конно французы пройдут. Негде им тут развернуться. Лесисто для уланов, — предположил он.

— Савельич, именно тут и попрут. Поверь на слово, так что гоняй мужиков до седьмого пота, но чтобы это построение в шеренгах с копьем, до автоматизма усвоили, — посоветовал Михаил.

Иван Савельевич посмотрел Михаилу в глаза, слегка прищурившись и молча кивнул, принимая на веру его слова. Разговор их прервал подошедший, с озабоченным лицом Петр Павлович. Обняв вскочившего сына, спросил, пожимая руки Сергея и Ивана Савельевича:

— Насовсем, или попутно заскочили?

— Попутно.

— Ищите?

— Да.

— След есть?

— Есть.

— И куда теперь?

— В штаб Кутузова.

— Вот значит как. А у нас половинная убыль личного состава после вчерашней баталии.

— Завтра не было бы хуже, — посочувствовал Сергей.

— Да куда уж хуже? Если завтра будет столько же выбито, как вчера, то никого и не останется, — Петр Павлович присел на стул и постучал ложкой по березовой жердине: — Невестушка, накорми тестя, чем-нибудь. На корку хлеба даже согласен. Маковой росинки во рту с утра не было.

— Ох, вот ведь две дуры, — охнула Катюша. — Раскрыли рты, слушаем, — перед Петром Павловичем мгновенно появилась миска со щами и ломоть ржаного хлеба.

Загремели ложки по котелкам и мискам, разговор как-то сам собой увял, все понятно было и без слов. Ополченцы думали о завтрашнем дне, а командиры их каждый о своем.

Пики Михаил с Сергеем доставили, как и было обещано, через час и Иван Савельевич, разбив новоприбывшее подкрепление на десятки и сотни, принялся «гонять сиволапых», отведя их за рощицу и выбрав полянку пообширнее. Крестьяне, сбивались в кучи и, выставив копья, демонстрировали наблюдателям огромных, серых ежей.

— В шеренги. Плечо к плечу, — орал, срывая голос Иван Савельевич и его помощники из кадетов, растаскивали слипшихся в кучи ополченцев сермяжных. Пришлось ставить каждого в место обозначенное, сначала первую шеренгу, потом вторую, затем третью и так в глубину до десятой. При этом Иван Савельевич с простотой необыкновенной пояснял:

— Впереди стоящего убьют, значит, встаешь на его место. Копье древком в землю упри. Стой здесь. Задача конных остановить. Ну а коль прорвется кто, тогда руби топором, режь ножом, — топоры и ножи упоминал он не для красного словца. И то, и другое было доставлено вместе с копьями. Пришлось Михаилу правда М.Э. использовать для этого, но выставить крестьян с одними копьями он посчитал неразумно, тем более, что топор в руках мужицких инструмент вполне привычный и в рукопашной схватке, пожалуй, и сабле не уступит, особенно против конницы, когда она вламывается в пешие порядки. Копье тогда становится бесполезно, а вот нож и топор, которым с легкостью можно вспороть лошади брюхо, становятся средством весьма эффективным и обучать тут особенно никого и не нужно. Каждый получил пояс с ножнами, и мужики ахали, щупая кожаный ремень, и даже нюхали, удивляясь и радуясь, с непосредственностью подростков. Затягивали их, на своих зипунишках, и приноравливались к ножам и заткнутым наискось топорам.