Авантюристы. Книга 3

Николай Захаров, 2019

Повествованием охвачены события века 20-го, /ЛИХОГО/для нашего ОТЕЧЕСТВА, и не менее /ЛИХИХ/ предыдущих и последующих веков. Все совпадения имен персонажей с реально жившими и живущими людьми совершенно случайны. Содержит нецензурную брань.

Глава 3

Герцог Эльхингенский, свалился на походную кровать и начал уже засыпать, когда вошедший адъютант доложил ему, что какие-то монахи просят его принять их, по весьма неотложному делу. Дитя века восемнадцатого Мишель Ней был скорее уж атеистом и в Бога верил постольку поскольку, но генная память и вдолбленные родителями крестьянами постулаты, закрепились в его душе почтительным отношением к Церкви. Вольтера он не читал по вполне банальной причине. Не умел, но кое-что слышал и этого оказалось достаточно не имея перед глазами истинно верующих, а наоборот имея прямо противоположные образцы человеческого рода, плюнуть в свое время, на все что ему было сказано матушкой в сопливое, блаженное, в общем-то время. Однако к священникам и монахам он на всякий случай относился с почтением, рассуждая с крестьянской рассудительностью. — «А вдруг, мало ли», — мудрость сию Мишель пронес через все сражения, осеняя себя перед боем крестом, опять же, «На всякий случай» и запрещая своим подчиненным грабить русские храмы.

Маршал накинул мундир на плечи и буркнул: — Впусти.

Адъютант поставил на походный столик подсвечник и зажег пять свечей русскими спичками, которыми Москва буквально завалила всю Европу за последние пять лет. Два складных стула он придвинул к столику и вышел, козырнув.

— Прошу вас, мсье монахи, — услышал его голос снаружи маршал и в палатку вошли двое, щурясь на свет. Представившись, монахи уселись на предложенные стулья.

— Слушаю вас, — Маршал попытался, по лицам монахов угадать, что от него понадобилось слугам Божьим, но это ему не удалось, и он зябко передернул плечами. — Чем могу, так сказать…

— Прослышав о вашей беспримерной набожности в наш век всеобщего оскудения Веры, мы осмелились, мсье, засвидетельствовать вам свое искреннее восхищение, — начал один из монахов, приводя в изумление маршала. Никогда не считая себя набожным, он, услышав о том, что кто-то его таковым считает, не нашелся что сказать, только хмыкнул и принялся раскуривать трубку, услужливо поднесенную адъютантом.

— Франсуа, там у нас где-то завалялась парочка бутылок Бургундского, распорядись, — Маршал прошелся по шатру, выпуская клубы дыма и один из монахов последовал его примеру, раскурив «папиросу». Удивив маршала еще больше. Он слышал об этих новомодных выдумках англичан, но не думал, что и монахи приобщились к табакокурению.

— Вы и в монастыре дымите, святой отец? — полюбопытствовал маршал.

— Нет, выхожу за ворота. Настоятель попался не курящий, каналья, — улыбнулся монах и эта немудреная шутка вдруг привела Нея в самое благоприятное расположение духа.

— Мишель и Серж, — хмыкнул он добродушно, — не откажетесь от рюмочки Бургундского?

— Да мы и от кружечки не откажемся и даже коньячку, — опять грубо пошутил монах Серж, подмигивая по-свойски маршалу, совсем его развеселив.

— Коньяка нет, — расплылся в улыбке маршал. — Уж не обессудьте. Не запасся в достаточном количестве. Дорога была долгой, — посетовал он.

— У нас есть, — оживился второй монах Мишель и принялся метать на стол из солдатского ранца бутылки с мудреными этикетками. Маршал с любопытством принялся их рассматривать, недоуменно пожимая плечами. Таких, ему видеть не доводилось.

— Это что за рыло на бутылке? — поинтересовался он, ткнув пальцем в профиль Наполеона. — Где-то я это мурло видел.

— Это Император Франции Наполеон-I, — ответил Серж.

— Что-о-о-о! Да руку этому художнику отрубить за такой портрет. Не дай Бог, Сам увидит, — всполошился Маршал. — Немедля бумажку долой с посудины, — и не стал дожидаться, когда выполнят его указание, содрал сам крепкими крестьянскими пальцами, привыкшими к тяжелой работе и рукояти сабли. — Вот так-то оно поприличнее будет. Бутыль и бутыль, — Мишель не церемонясь налил коньяк в кружки и понюхав, плеснул в рот.

— Жуткая гадость, — скривился он при этом и запил коньяк Бургундским. — Так что там про мою набожность вы, мсье, говорили?

— Мы из Аббатства Этталь, настоятель послал нас, чтобы мы разыскали похищенную в монастыре реликвию, которая находилась в нем со дня его основания, — монах Мишель склонил голову почтительно. — Мы идем за Великой Армией потому что след преступника ведет нас. Этот негодяй ушел на войну, унося в отличие от вас, мсье, в своем ранце не маршальский жезл, а церковную вещь, являющуюся собственностью обители нашей. Братия в скорби пребывает и молится Господу нашему об ее возвращении.

— Что за реликвия, как выглядит и кто этот негодяй, посмевший ограбить монастырь? — Маршал искренне возмутился, потому что воров презирал и мародерство принимал только в виде военного грабежа — трофеев «взятых на шпагу». — Назовите имя и я прикажу привести каналью сюда, вместе с его барахлом.

— К сожалению, мы не знаем, как он назвал себя, вступив в Армию. Мы его знаем, как Гильона, но он мог назваться, как угодно. Не так ли? Этот мерзавец, лечился у нас в монастыре, получив ранение якобы в боях за Францию, и мы отнеслись к нему, как к брату. А он… — монахи понуро склонили головы. — Но в лицо мы его знаем хорошо. Уж это-то он изменить не сможет.

— Я вас правильно понял. Вы хотите поискать эту шельму в моем корпусе, и я не вижу причин вам препятствовать в этом. Ссылайтесь на меня, святые отцы. И все же, как выглядит реликвия? Хотелось бы знать.

— Это кусочек мрамора, на который ступала нога нашего Господа. Зеленый кусок мрамора, — улыбнулся монах Серж, перекрестившись.

— Там что и след остался? — заинтересовался богобоязненный безбожник.

— След остался, но видят его только избранные отцы святые, по великой милости Божьей, — на голубом глазу заверил Серж и Мишель покосился на него с некоторым осуждением, видимо был против разглашения сей монастырской тайны.

— Цена ему грош в Миру, но неоценима сия реликвия в сердцах верующей братии, — произнес он тихо. — Печаль поселилась в их сердцах и уныние. Думают, что Господь оставил обитель за прегрешения наши.

— Ну, ну, святые отцы, — загудел сочувственно маршал. — Найдется ваша реликвия. Куда денется? Зачем же он ее спер?

— Очевидно, из пакостных свойств души падшей. А может сам дьявол вселился в нечестивца и повел его, — вздохнул монах Мишель. — Позвольте беспрепятственно перемещаться в местах дислокации вашего корпуса, мсье.

— Да сколько угодно ищите, — разрешил Мишель маршал. — Или вам бумага разрешительная нужна? И это распоряжусь выдать. Франсуа, разбуди там какую-нибудь крысу канцелярскую, пусть зайдет с пером и чернильницей. И бумагу не забудет пусть.

Через час монахи уже двигались по деревне Валуево имея на руках «Высочайшее распоряжение» с закорючкой маршала Франции Герцога Эльхингенского и будущего князя Москворецкого Нея. Вот только сигнал пропал. Будто и не было его.

— Зараза, — Сергей разглядывал разрушенные избы, растащенные на костры и нужды Великой Армии. — Саранча. Блин. Им что дров мало в лесу? Половину деревни вообще спалили, а вторую половину раскатали на бревна.

— Спалили не французы. Французы наоборот тушили. Это ребята Багратиона приказ Кутузова выполняли, чтобы оккупантам неуютно было.

— Идиотизм, — проворчал Сергей.

— Ну, не скажи. Рациональное зерно тут есть. Армия-то Великая, значит, жрет много. Фуражирам французским приходится в глубинку заворачивать, а там их местное население не шибко привечает. Народ-то дикий и Вольтеровы идеи не понимает. Где уж ему. Оглоблей норовит по черепу врезать или вилы в бок воткнуть. Варвары.

— Хрен с ними со всеми. С тактикой этой поганой «выжженой земли». Делать-то что будем?

— Думаю, что нужно вокруг казны Армейской Бонапартовой покрутиться. Эти козлы очень золото обожают. А где оно?

— Правильно, — согласился Сергей. — Соображаешь иногда.

— Сам дурак. Нужно выяснить, где казначейство Армии, — Михаил выбрал костер поярче и направил Лерку к нему.

Вокруг костра расположилось человек пятьдесят кавалеристов. Они уже поужинали и большинство спало, устроив себе лежбища из подручных средств. Летнее, теплое время пока не давало повода, к сожалению, по поводу предпринятой Императором компании против России. Напротив, французы как никогда, были в прекрасном расположении духа. Место монахам предоставили вполне миролюбиво а, узнав, что они следуют за армией в поисках церковной утвари, похищенной мародером и, пользуются покровительством их маршала, прониклись искренним сочувствием и охотно подверглись расспросам.

— Армейская казна при штабе Армии под охраной Молодой гвардии, — выдал нужную информацию усатый драгун. — Император распорядился выдавать нам жалованье, для удобства, русскими ассигнациями, так что золота там нынче много. У меня племянник в гвардии. Сукин сын пронырлив, весь в братца. Та еще шельма, — одобрительно охарактеризовал он близкого родственника. — Говорит, что сундуки с Империалами на пяти повозках размещены. Они и в цвет окрашены особенный, чтобы, значит не путать с менее нужными. Коричневые кузова. Серебра тоже скопилось изрядно, повозок десять. А вы что, святые отцы, милостыню испросить желаете у Барона Пейрюса? Ха-а! У этого жмота, вы гроша ломаного не получите. Русскими ассигнациями разве что. Говорят, что сам их и печатает в любых количествах. Монетный двор на колесах. Плавильни свои, типография походная. Хозяйство большое, — усач раскурил трубку и выпустил клуб дыма в лицо сидящему рядом соратнику, который начал плеваться и чертыхаться под дружный хохот остальных.

— Анатоль у нас нежен, как барышня, — пояснил довольно усач, похлопав товарища по плечу, а тот встал и пересел демонстративно от него подальше, продолжая недовольно ворчать.

— Настроение у вас, я вижу, боевое, рветесь в битву, — сделал вывод Михаил. — А я слышал, сегодня под Шевардино русским удалось удивить многих своей удалью.

— Ну, положим, дрались они знатно, так и понятно. Они подготовились, а мы из походных колонн на них наскочили. Уставшие были и люди и лошади. Вот они и стояли так браво. Поглядим, как завтра будут рубиться, когда мы отдохнем, — возразил ему молоденький лейтенантик.

— Думаете, что разобьете Кутузова?

— Несомненно, мсье монах, если опять не убежит, — весело откликнулся лейтенантик. — Надоело догонять. Но уже и до их знаменитой Москвы добежал, а ее ему Император Александр не позволит без баталии сдать. Большой город. Даже больше чем Париж, говорят.

— Неужто больше? — засомневался кто-то.

— И богатый чрезвычайно. Русские, крыши домов золотом покрывают, — уверенно заявил лейтенантик.

— Да вы что? — опять засомневался тот же голос.

— Клянусь честью, — обиделся на «Фому неверующего» лейтенантик. — Сами ходят в лохмотьях, потому как ихний Бог не велит жить роскошно, и золото тратить не на что, потому как посты у них религиозные половина дней в году. Куда девать? Кроют крыши, чтобы не протекали.

— Вот идиоты! Что за Вера у них такая? — заинтересовался и усач услышанной информацией.

— Славная называется. Так и говорят. Право у нас Славное. Что это значит, они сами не понимают, вроде как христиане, но все не так как в Европе. В Европе христиане на службах сидят чинно, а эти стоят. И службы у них длинные и поют все вместе песни при этом.

— А вы откуда знаете, мсье лейтенант? — не поверил усач и решил выяснить источник информации.

— У моего батюшки беглый русский конюхом служил, вот он мне и порассказал про Веру ихнюю и обычаи. Варвары, конечно, — лейтенантик аппетитно потянулся и устроился поудобнее на соломенной подстилке, прикрытой шинелью.

— Мсье лейтенант, а зачем они стоят, если можно сидеть? — не понял прилегший рядом с ним кавалерист с сабельным шрамом через все лицо. Обезображенное ударом, оно светилось в пляшущих языках костра детским любопытством.

— Это ихние священники придумали, чтобы в церкви больше народу вмещалось. Да что вы у меня спрашиваете? Вот же слуги Божие к нам пожаловали. Они то получше моего разбираются в таких тонкостях. Спроси у них. Вот привязался. Спроси еще, зачем хором поют при этом.

— А зачем? — кавалерист с обезображенным лицом повернулся к монахам. — Святые отцы, вы то, что про это можете сказать? Почему в Европе сидят, а в России стоят в храмах? И поют зачем?

— Стоят, потому что уважение хотят Богу наивысшее продемонстрировать. Ты ведь перед офицером тоже вскакиваешь, когда он подходит. Зачем? Уважение демонстрируешь. И по стойке смирно стоишь пока он «вольно» не скажет. А если будешь сидеть и покуривать, то, что он подумает? Подумает, что в дерзость впал. А если ты перед Императором так же будешь сидеть неуважительно? А Бог ведь куда как выше всех Императоров. Его Именем их помазывают и короны возлагают. Вот русские это понимают и не осмеливаются в храмах, кои за дом Божий почитают, сидеть, — объяснил Михаил как можно проще. Он сам удивился направлению, которое приобрела беседа у костра. А кавалерист со шрамом не успокаивался, имея очевидно ум бойкий и пытливый.

— Уважение? Это понятно. А что, в Европе, значит, не уважают? — вывернул он вопрос.

— Уважают, — Михаил засмеялся. — Сидя. А в России стоя.

— Запутали вы меня, святой отец. Так правильно-то как будет? По-европейски или по-русски?

— Не просто ответить, сын мой. Я этот же вопрос задал одному русскому священнику и он ответил, что «лучше сидеть и думать о Боге, чем стоять и думать об уставших ногах».

— Значит, они и сами не знают как лучше? — сделал заключение кавалерист.

— Слушай, Пьер, ты чего привязался к человеку? Никто не знает как лучше.

Но Пьер, уже получивший однажды след на физиономии, и Михаил с Сергеем не удивились бы узнав, что именно сунув любопытный нос, никак не хотел угомониться. Пьер желал ясности в этом вопросе, в спорах над которым сшибаются лбами богословы всех времен и народов уже не одну тысячу лет. Кто верует и служит Богу правильно? Сыну кузнеца деревенского и прачки, до зарезу было необходимо узнать это именно здесь и сейчас. Возможно, у него тоже в ранце лежал маршальский жезл и, являясь потенциальным Герцогом, этот Пьер пытался понять, как в жизни происходят метаморфозы столь необыкновенные и чьим Промыслом такое попускается. Два монаха, подвернувшиеся ему под руку, просто обязаны были это знать.

— Сын мой. Чтобы ответить на твои вопросы иногда жизни не достаточно. Отшельники в скитах и уединенных кельях, в молитвах проводя многие годы, десятилетиями просят об этом Господа смиренно в постах, трудясь неустанно, — попробовал вежливо отвязаться от назойливого кавалериста Михаил. Но не тут-то было.

— И что вымолили? Мы-то люди простые и нам бы узнать, чего там им выяснить удалось. Русские поют хором, Европа, сидя музыку слушает, благоговея, а дикари в Африке пляшут вокруг пальм. Все это чтобы Бога уважить. Вы уж проясните, коль рясы одели. Я саблю взял и на лошадь сел. Про это могу все без утайки рассказать и увиливать не стану. Все как есть расскажу. А вы крест надели, и жизнь Богу посвятили, значит должны в этих вопросах быть знатоками. Иначе к чему огород городить? — Пьер даже с лежанки своей вскочил и придвинулся, любопытствующую рожу со шрамом придвинув поближе.

— Вера, сын мой, не в обрядности и внешних проявлениях человеческих, а в сердце должна быть. Она как талант дается каждому с рождения и либо затухает в страстях пребывающего человека, либо разгорается, страсти превозмогая, — опять попытался отвязаться от него Михаил.

— Да как же их угасить, страсти? — растерялся кавалерист Пьер. — Коль они прут?

— Они «прут», а ты борись с ними. В этом главный труд. Монашество для того и есть, смысл его в том, чтобы уединившись, умерев для мира суетного, преодолеть страсти совершенно. А какой рукой ты себя при этом будешь крестом осенять и как пальцы складывать — это дело десятое.

— Так чего монахи просят у Бога, коль им ничего не надо? — удивился Пьер.

— Смирение просят им дать. Простоты святой. Более ничего и не надобно, для того чтобы войти в Царствие Небесное.

— Только-то? — Пьер разочарованно махнул рукой. — Эдак, любой нищий туда может попасть без труда. Куда уж проще, коль нет ничего своего и попривык, что все пинают, да в шею гонят. Ходят с рукой протянутой и все сносят. Куда проще?

— Не о покорности, внешне проявленной, я говорю, сын мой. А о смирении гордыни и страстей. Иной нищий, прося днем покаянно, ночью за грош медный горло в темном переулке перережет, чтобы страсти свои удовлетворить. Это не Смирение — это покорность обстоятельствам. Дай такому человеку возможность сбросить рубище, облачи в одежды царские и получишь деспота, пострашнее самого дьявола. Смирение, как состояние внутреннее. Состояние души. Вот к чему стремиться нужно и для этого уходят отцы святые в пустынные места, где в постах и молитвах просят Господа об этом, как о даре наивысшем. Многими чудесами наполняются тогда дни их и Дух Святой, опускаясь на молитвенников, ни в чем ограничения им не чинит. Все дает в полноте истиной. Ибо сказал Господь: — «Стучитесь и отверзится. Просите и дано будет вам», — Пьер почесал в затылке, пытаясь освоить сказанное и, спросил с явным сомнением в голосе:

— Так уж и все?

— Истинное все, — подтвердил Михаил.

— Значит, если молитвенник, в Духе пребывая, попросит Бога груды золота, то получит их немедленно?

— Несомненно, получит, только просить не станет. Зачем ему «груды» эти? Чтобы сторожем потом при них сидеть? Тогда он станет уже не монахом, а сторожем при этих «грудах». Несчастнейшим человеком станет. Рабом золота. Истинная Свобода не в обладании, а в отсутствии привязанности к чему либо. Что за Свобода, коль ты вынужден жизнь свою посвятить сохранению вещей, недвижимости или не дай Бог, страстью воспылав к женщине, станешь бегать вокруг нее с саблей, прочих воспылавших разгоняя. Раб ты тогда страсти и несчастнейший из людей, потому, как и в мыслях и в поступках не свободен. Свободен тот, кто в любое время может подняться и уйти, куда ему вздумается, а не куда его ведут страсти. Им отдается человек и уловленный в сети эти, идет не туда куда хочет, а туда, куда они влекут.